Тимур Раджабов / Написанные рецензии

И вообще стих

А то, что здесь мало рецензий, не должно тебя удивлять. Тут вообще не так часто пишут отзывы как на Стихиру. Но это ещё не значит, что не понравилось. Иногда бывает, что молча утаскивают в избранное или поставят 5 и идут дальше. Потому, что в очередной раз писать "маладес", "круто" и т д как-то глупо. Автор походу и сам знает, что молодец)

Ржач двуногих ослиц, бриолиненный мат.  Нет ни масок, ни лиц - только стихоослят
мелкотравчатый рёв о никчёмности муз и Пегаса.
Растранжирены в дым и весна, и казна: тугодум тыгыдым там, где плачет страна,
то на ост,  то на вест подаваясь, как шлюха на трассах.
Виршевой перегной.  Тошнотворный сюрприз. Не о берег волной миллиардами брызг
ты рождён был на свет, а случайной трамвайной любовью?
Обними эту жизнь. Обними, твою мать!!! На мгновенье застынь. И заполни тетрадь
не козявками из-под ногтей, а - вот именно - кровью.
Потому, что ты - есть. Эта лимфа - твоя, не восторг и не лесть, не пряма, не змея -
бесконечно родная, а стало быть неповторима.
Не оркестр, а туш...  Впрочем я б не хотел о падении душ, вознесении тел -
я ж и сам не мудрец, с фонарём ковыляющий мимо...
Я тебе расскажу - называй это "ложь" - про живую  межу, а над пропастью рожь -
нереально смешно киселём семитысячным лопать...  
- Висла! Висла! Я Свой! Воздух  слева Держись! - Вызываю на бой. Мессершмитт твою  жизнь!
Отказала турбина, в машинном потрескалась лопасть...
- Я не лягу на грунт - этот трюк не для нас! Голосую за  бунт, воскрешающий час  -
пусть Москва позади, мы вернём тебя к жизни, Россия!..
...Через времени пропасть в эфире слова: - Дождалась Пенелопа блудливого льва...
Что ж вы сделали с памятью, ироды, суки больные!
Не затем я в санчасти от боли ревел, чтоб разбитый несчастьем родной мой удел
сторожили как в лагере смерти SS полицаи.
Ваши кони за кошт скачут резвой ладьей, офицеры - не сплошь, так над ними ворьё:
генералам лишь звёзды как память о чести мерцают.
Что расскажешь ты сам про Беслан и Норд-Ост? Приходилось и нам - поезда под откос -
за жену и за мужа, за сына, отца или  брата.
Кто здесь главный охальник, пройдоха и вор, тишины поминальной слепой режиссёр?
Молчаливое, глупое, злое, трусливое стадо!
А поэты, потомки меча и огня? На душе - что в котомке - пустая  брехня.  
Вы хоть помните  слово Отчизна, ответьте, витии!
От несчастных бубу, соплегердовых стай непрерывно  в гробу кувыркается Кай -
не стихи, а словес провода, мелким бесом витые.
Отключи эту связь. Оглянись, цицерон. Здравствуй здесь и сейчас,  сам собою спасён,
не мечтая напрасно о с неба свалившемся чуде.
Небо - пропасть, а дно - это наша земля. Если жить не в кино,  а  любя и скорбя,  
нашу  "кровь и любовь" не отвергнут грядущие люди.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/268041/

Я улыбаюсь в далёком где-то – веке ракет, а для вас – телег. Что там у вечности под корсетом, года трёхтысячного человек?
Мне тридцать пять. Горизонт – старение: скоро и мой посветлеет кров. Можно летать, растеряв оперение, лишь с неприветливых стенок в ров.
Старость – девица-ремикс на выданье, «с уровнем высшим» заподлицо: сколько людей щеголяют гнидами, лишь бы своё сохранить лицо.
Я закрываю глаза свои карие и представляю тридцатый век: в прошлом остался духовный кариес и чувствоплюйство людей-калек.
В храме моём – без икон и лавочки – пыльную обувь своей души я вытираю, терзая клаву, чьи буквы затёрты в сплошной ушиб.

Правда – не парна копытным слухам, осень седая – итогам лет. Хватит под старость святого духу честно признаться, что бога нет
там, где державят гламур и ботокс, девы равняются на чувих. Больно – это когда жестоко больно, что боли огонь затих.
Эпилептируя этой эклектикой там, где своими словами – пшик, напоминаю себе эпилептика, вдруг проглотившего слог души.
Я расскажу лишь Пина Коладе о том, что столичный пустынник скис, только поверить в своё же радио – то же, что резать себя в куски.
В городе этом довольно хворости: совесть – у честных попов и шлюх. Те и другие не жгут без хвороста: север – на севере, с юга – юг.
Неомываемым зурбаганом пристань глухая в «немытой» стране, только молчание барабана не говорит о любви и не...
Где не поют, а молчат красиво (солнцу не жарко, ночам – темно) аккузативом и аблативом номинативно трещит кино.
Мелочных днишек крупа темнеет: с(н)межных цариц-королев этикет: тысячи правд здесь одна «вернее» – вся голяком, голова – в платке.

Ты не уснул там, листая нюни? Я поднимаю здесь третий тост, чтоб сорок первые ваши июни не превращали любовь в блокпост.
Хочешь – копайся в суглинке книжном: был такой древний аул Москва, был интернет, и в угаре винном дым сигарет проникал в слова.
Корреспондент этой грустной песни, автор безумный, – не я, а жизнь... Ты там не кисни, дружище, если и для тебя белый свет закис,
если не синь под бровями росья, если не золото на голове. Это не к богу с таким вопросом, с этой гранатой – в другую дверь –
в мега-провинцию, в дымный гарлем, в громкого пастбища глухомань. Чарли упал – очень больно Чарли – в смехе кричат ему: «Ванька, встань!».
Хочется выйти из всех составов: клубов элитных, экспресса лет. Истина – там, где вина – отрава, там, где вина и в помине нет.
Стрелки часов продолжают виться... Кто их поймёт, эти все века: тридцать секунд и столетий тридцать – всё одинаково засекать.
Падать на каменную подстилку – дольно. Чем выше – тем больше доль. Время нанижет судьбу на вилку и перемелет годами боль,

выплюнет в очередную яму.
ПОЛЗАЙ – ЛЕТАЙ – УЛЫБАЙСЯ – В ПУТЬ!
Вечность потрогать нельзя руками,
можно лишь нужное подчеркнуть.