Маргарита Ротко / Написанные рецензии

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/221464/

Она:
– Когда ты выходишь
в соседнюю комнату,
мне кажется –
тебя больше нет.

Вера Павлова

... на донышке сердца
поставить свечу -
за то, чтоб, когда ты выходишь в соседний
простенок,
созвездья грейпфрутовых щук
ныряли, как дети, в продрогшее сено -

за тенью твоей, с нежным бархатом за-
тылка, ручной неприрученной лаской,
за стайками снов-робинзоно-крузья,
что держат предсердия острова Пасхи
за волны,

за всхлипами взбалмошных кап-
капов дождинок и мошек метельных,
за тем, как на ногу гуашно нога
ложится, как Питера желудь - в петельку,

за тем, что в соседнем простенке темно-
прозрачно-камышно стучится лодчонка
о душу,
о комнату полутонов-
предчувствий, налипших под кожей сгущенкой -

кровящей, стучащей - "ступай на порог",
сочащейся сладостной грустью и снегом,
по донышку сердца щекотно пером
шур-шур-шебуршащей...

... стучат дровосеки
железно минутами.
Чур меня, чур! -
казаний, что пусто в соседней-далекой...

На донышке сердца
поставить свечу -
за теплый родной подзатылочный локоть...

Три статуэтки. Память крови

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/223488/

Ночь хрустально-седа. Вызывающа. И велика,
словно шубка - на вырост - руке, указующей в млечность...
Вижу: тень поднимается с мягкого лба молока
в журавлином кувшине - и ставит, как детку - на плечи,
тень миров и безмирья - на плечи...
Ресница саднит
на щеке, неугаданно-левой.
И жмурятся судьи
в рамовидных накидках.
И тянется лунная нить.
И молчат, как жрецы, табуны бледноглазой посуды.

И выходят из тени тенюшки, вода и ковры.
Заратустрятся травы, свергая и небо, и город...
И в старушечьих пальцах безумия, желто-кривых,
крутивертятся три статуэтки:
- с простуженным горлом
не-русалка, которая лепит из уток халву
вкуса рыб золотых и божков, утонувших по веру;
-не-ведунья, что вяжет с-избушки-сухую-траву,
как гнездо для яйца сотворения мира;
- мегера,
что прядет кокон бед, несмотря на глубокий порез
между пальцев, слегка зачерненный заоблачной ватой...

Статуэткам играет сырой деревянный оркестр -
леший хор, в кожуре обарвинченной войлочной мяты....

И по ним - как телега - ползет каторжанка-земля.
На горбу тащит смирную Хмурь и Улыб-непоседу...
И космический ослик бредет до заката-угла,
покалеченной губкой срывая капустинки света...

...а  потом, как гадюка, шипит молоко. И клубком
забивается в горло, набитое комом из страха,
что я - тоненький медиум этим троим, глубоко
затонувшим во мне, как в огромной холодной рубахе,
что лепила бы радость - не гнезда, не кокон, не рыб! -
но - послушна, подобно каштановым бунтам - в "зеленке"...

Ночь хрустально-седа.
И на шее - блестящий нарыв
полнокровной луны.
Самолетные мухи садятся на теплую пленку
молока всех путей познавания наших корней...

Я лежу на полу.
Целюсь в взгляд жрицы-кружки.
Он острый...
Спотыкаясь, иакает в окна космический ослик -
наступающий день,
в желтых пальцах спокойных теней,
не тревожащих памяти крови.

... и только -  чешуйки
не-русальих хвостов - на распластанном хлебном ноже.
И - перо из гнезда - в лапках крана.
И ватка.
И жутко,
что не веришь:
свершилось.
Уже...

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/222322/

В пожелтевшей спецовке шофёр забулдыги-осени
проезжает по улицам - дворники ловят дождь.
Этот город состарился мигом – виски вот с проседью..
Раскупайте листы-волосинки, ну что вы коситесь
на штанины широкие в стиле без-солнца-клёш
у шофёра, у зимнего шафера?
Стоком оптовым,
За бесценок, пока не успели ещё увять…
Маршируют ветра, содрогается твердь от топота,
этот город туманом дымит, и чадит всё копотью,
будто город замкнуло – за тысячу киловатт –
не короткое, - где-то три месяца. Может, вытерпим?
Если в пробках не вязнет сентябрьский каддилак…
Октябрю не достанется, правда, ни цента выторга,
от расстройства заплаканы стёкла, и их не вытереть,
и промокший платочек – как лета белёсый флаг…

Застревая у мудрой Софии во спешке утренней,
ты в наушниках чьих-то услышишь, как ДДТ
обещают последнюю осень, но что-то путают…
По неровности наших дорожек, листвой припудренных,
потемневшего золота цвета, кафе-латте, -
нарумяненным улицам – транспорт – как будто молится,
в окружении золота листьев и куполов….
Фонари догорают – у них, как у нас, бессонница.

Городской забулдыгой ли, зимней почти-поклонницей
улыбается осень, мешая с желтинкой плов –
с чёрным перцем из пробок и солью больных домов…

конечная-нулевая (октябрь)

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/98670/

…а города не было город тонул под небом
журавль заблудившийся тучи месил как грязь
троллейбус тянулся рогами и рвались стебли
точней провода и патрульные рвали пасть

под ручку бродили блатные по-паре твари
жевали резину царапали языки
и бог озирая владенья летел на шаре
воздушном и были глаза как вода строги

и город молчал
заливало потоком глотки
зонты наползали на сзади идущих но
всё было неважно
хотелось огня и водки
и чтоб не скулил так промокший насквозь щенок

в кофейнях варили глинтвейн
аспирин аптечный
и тот пропитался водой и вином а я
чего-то ждала на конечной всех-всех конечных
на стартовой самого серого октября

я грела мороженым руки и лужей – стопы
наверно впервые не поза была не роль
а мимо меня проплывал двадцать первый сотый
и где-то боролся с крушением сто второй

но бог распылителем смазывал цифры стены
щенок его тень лизал продолжал скулить
осенней эпохе – всего лишь собачий тенор
собачьему горлу – божественный айболит

стоп-кадр затянулся
труб флейты* облапил ветер
целованный богом циклон попросил еды
архангел протягивал улицы метр за метром
но только людей забывал перед тем удить

зависнув в пространстве
с оторванным корнем стебель
за миллисекунду до станции нулевой
я знаю:
заела пластинка
кончает небо
кончается небо дырою над головой

Ноябрит (соответственно, ноябрь)

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/222325/

Алый ноябрь от ожогов солнца вскрикивает дитём.
Воздух не колется, током бьётся лиственный многохром.
Безманикюрная нежность веток неба ласкает плоть.
Мы заблудились в кайме беседок. Солнца учёный кот
бродит по крышам смущённых зданий, ластится к всплеску губ.
Кажется, миг – и уже растаем, и забурлим, как суп –
с лёгким румянцем свеклы и листьев, и с ноябрикой рук,
с перцем касаний лучисто-чистых (пёрышком – по бедру),
с «маслом» чужой можжевельной влаги, что облегчает вес…
Мы в ноябре. Он закрыт, как лагерь, проволокой небес.
В нём сторожат нас, как Парки, парки – ниточками оград,
в нём по инерции слишком жарко. Вечером декабрят
светлая синька в земельном лоне, стынь в человечий рост.
Нас защищают от всех шаблонов куртка и ласок трость.
Мы отмахнёмся от переходов, рынков и «кирпичей»,
наши маршруты сбивают с толку рельсовый рогачей…

Город вздыхает, даёт отмашку, прячет глаза под ткань.
Я укрываюсь твоей рубашкой…
Осень, тьмутаракань
этой столицы на рану нами выжженных площадей,
на воздух ночи, не к месту пряный, жажду снегов-дождей
неутолённую – нас приложит, свитых в единый бинт.

Кошка-луна гладит нас «ладошкой».
Городом ноябрит.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/216297/

...это кислая вата - сквозь форточку, мордой - к лицу:
отстирай, мол, мой сахар слезой, узкоглазой, как смайлик...
Половые условия. Коврик скребёт по свинцу
позвонков, на которых печать не стоит кинозала.

На которых стоит лишь клеймо простыни на воде,
сквозь которую мы - вверх руками растём по теченью
(вдоль теченья - кувшинки по горло стоят в кислоте,
и кувшинки - священны...)

Попроси у кувшинок спросить, где любимая, дом,
попроси у кувшинок коренья-побеги из рая...
По коричневой тюли пушинка стремится в ладонь -
как глаза самураев.

Как слепые глаза наши, ставшие спелыми. Как
наши хрупкие крики о помощи - кто нам поможет?
Вата смуглой спины?
Угасающий воздух-маяк?
Ледовитость кувшинов, похожих на жёлтые мощи
для вина, причащаясь которым мы снова растим
виноватость, случайность и корни запястий, пробитых
узкоглазой слезой нелюбви на полу из пустынь
и кроватных корыт, покорёженных в сонных кульбитах?

Усыпи, словно кошку - уколом в сопливящий нос.
Упокой, словно бог - "магдален", застрелившихся брошью...
Я приду к тебе сниться - киношкой, отбросившей хвост
голливудско-хороший....

Я приду к тебе - небо из тюбика пастой давить.
Я приду - вниз руками тонуть в одеяльных горячках,
пахнуть срезанной грудью палёной осенней травы
на закатах безбрачных.

Не люби меня - кислую змейку в небесном ручье,
что сквозь форточку в ватную душь затекает и руки
поднимает, сдаваясь... не зная, за что и зачем
заигралась в ворюгу...

Не люби меня.
Может, кувшинки подскажут...
Ладонь
отстирай от щеки. Оботри одеялочным смайлом.
Половые условия.
Время стучит молотком
по течению.
Кислая вата.
Целуемся льдом -
чтобы то, что ты - да, сдуру я перед сном не узнала...