Травкина Елена / Написанные рецензии

Тесто, да, пожалуй, тесто. Вылепить можно что угодно…
Но у меня было ощущение, что я рассматриваю картину. Не знаю… Поллока, например. В линиях и пятнах есть некий ритм, который только уловить нужно, а цветовые сочетания порой кажутся дикими, но и завораживают в то же время.
Я ведь прочитала про «черных кошек, плавающих в синем небе», встала и пошла на кухню. Чтобы продышаться. Потому что горло перехватило от картинки. От вот этой вот: крыша, залитая солнцем, нога на ногу, кошачье пение (!) и все кошки – мои.)
Снова два мира в вертикальном формате: снизу огонь и глупые люди, сверху – зловещие (круто) кошки, уничтожающие людишек отвратительным мяуканием. И посередине – ГГ – спокойный, довольный. Проводник?
«А что если.» А вот жаль, что не надо.)
Вертикальные линии – с первого этажа на девятый и еще выше. Степь, пространство - уже горизонталь. Словно камера то наезжает – крупный план, то по кругу на вертолете - и вместо человека муравей на крыше. Ветер, запахи, Бом, Бом – это уже 3D. Бессмертие здесь? Быть может. Я бы, наверное, о другом в таком месте думала. Или нет. Я бы орала, как ваш герой в детстве. Но имя на трубе – точно навсегда.)
Неожиданные солдаты и гвозди. Словно из другой жизни. Из другой картины. Появились и нет. А были? Или привиделись только? В линиях и пятнах? А вот лес – свой. В нем растворяешься, как в небе и кошках.
И снова линии. «Голоса движутся, отражаются от стен ёмкости, сталкиваются, меняют направления и скорость, рисуя нелепые узоры». Голоса сходятся в одной точке – на крыше. Голоса из того мира, который раздражают кошки. И что-то не очень в нем хочется жить: жестко, однообразно жестко. «Вибрации грязи». И жаль Капусту.
Зы. «Братан» в конце ведь не случайно?
Ззы. Хотела вставить Поллока - не знаю как.(
Спасибо.

Страшно. Очень страшно. Кто такой этот милый дядя, догадываешься практически сразу, а потом только чувство беспомощности: сделать-то ничего не можешь. Лишь на периферии где-то – нет, пожалуйста, не надо, ну, пожалуйста.
Дети получились очень славные, очень знакомые (я боюсь сказать: живые). И сторож -широкая улыбка, распахнутые глаза – я поверила бы, будь маленькой.(
«зажав темно-коричневый от никотина палец в нежной розовой ладошке» - как ножом по сердцу.
А еще мне почему-то казалось, что обязательно весна и светит солнце.(
Единственное, что после такой встряски продолжение и окончание мне показались лишними. И маньяк какой-то непредусмотрительный, да и (ИМХО, конечно) последний абзац отдает неким морализаторством. Я не знаю, как это объяснить. Но вот, мне кажется – если мать какая-нибудь прочитает первую часть, до «ошибки», она тут же бросится звонить своим детям: где они, как они. А, прочитав финальную, скажет только: какие же люди стали сволочи. Другие люди, чужие дети. Сила воздействия ослабевает.
Впрочем, быть может, именно такой реакции на свой рассказ вы и ждали.
Получилось сильно. Спасибо.

Точными штрихами рисуется картина погибающей души. Души широкой и зоркой – но хитрой и ленивой.

Я увидела ваш рассказ несколько иначе, чем Артур Петрушин. Если вам будет интересно...)
Ваш герой показался мне очень молодым. Это идет в разрез как бы с сюжетной линией, но вот нет в нем ни смирения с судьбой («случилось, чего уж…»), ни задавленности и обиды на весь свет («почему не повезло именно мне?»). В нем сильна какая-то подсознательная юношеская надежда на то, что все еще образуется. Само собой. Проснешься, а уже не болит: прошло. Он ведь при всей своей тоске помнит, кто здесь власть имеет, и возможности не упустит об этом другим напомнить: «Вино твоё – дрянь, и сам ты как вино. И не хватайся за нож. Пусть я не на работе, но всё равно при исполнении». И похвастаться ему еще есть чем: «Я хоть и квестор, и жена у меня стерва, но в играх толк знаю». Как же такому не повезет? Обязательно должно повезти. Кости со свинцом на что?) Вот только придал бы кто ускорение, ибо привык уже, что скрывать, сидеть в этой таверне и получать нагоняи от жены. Оттого и финал не вызвал сочувствия, а показался обычным пьяным плачем в плечо случайного собеседника.
Но я не увидела души широкой и зоркой. Я не увидела поэта, пусть и бывшего. «Да если хочешь, я лучше сочинял». Это хлестаковщина, чистой воды. (Может, потому герой и показался мне молодым?) А в довершение еще описание несостоявшейся дружбы с Меценатом. Как тут не вспомнить: «Ну что, брат Пушкин?»! Быть может, я слишком наивна, но не стал бы Поэт грешить на брак. Убегал бы периодически «на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы». Потому что для него в этом жизнь. А тут - просто молодой парень, который однажды повелся на халяву, забыв про то, что за все в жизни нужно платить.
И угораздило меня жениться на этой дочке... Отправная точка той самой кривенькой дорожки, которой нас пугают чуть ли не с детства. При все богатстве выбора сердцеед остановился на Фурии. Но мне вот почему-то жалко ее. И кажется, что она стерва поневоле.
Что понравилось особенно, так это стойкое ощущение присутствия. Как будто мне тоже довелось оказаться там, за тем столиком. При том, что я не особо люблю односторонние диалоги, которые зачастую отдают некоторой искусственностью, театральностью. Словно герой с зеркалом разговаривает и перед ним позы принимает. Здесь другое. ГГ может сколько угодно рассуждать о латифундиях и сестерциях, но вижу я все равно нашего современника. Как у Стругацких во «Втором нашествии марсиан». Он очень естественен, ваш герой: ему нечего бояться в этой таверне – жена-стерва дома. И эта естественность, помноженная на развязавший язык алкоголь и ироничный тон, и заставляет читать дальше с неослабевающим интересом.
Спасибо.)

Я никогда не писала отзыв на мемуарные произведения, так что заранее извините, если я где-то позволю себе бестактность. Не из хамства - исключительно по незнанию, как такие отзывы вообще писать принято.
Если можно, я попробую объяснить, почему в вашем произведении многие не сразу замечают трагических нот, хотя они, безусловно, на поверхности и внимательный читатель просто не пройдет мимо слов «предпоследнее успокоение» и «предчувствие близкого и страшного конца».
Когда я читала в первый раз, у меня не сложилось впечатления цельности. Трагичность, надрывность размылись из-за долгого вступления. Из-за, на мой взгляд, не самых необходимых подробностей портрета Сергеича (он еще и тяжеловат к тому же от смешения времен), его же биографии, в той же степени детализации портрета Катерины. Такое пристальное внимание к данным персонажам в самом начале настраивает на то, что именно они будут главными героями. Поэтому для меня, например, стало большой неожиданностью, что целовался-то герой на крыше вовсе не с Катькой (хотя логика изложения именно к этому выводу и подталкивает - И вот ее голос (Катерины), наивный и недоуменный, снова и снова повторял свой вечный немудреный вопрос:
         "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"
Я целовался с ней всего один раз в жизни…)
А вот когда я перечитывала и уже понимала, что к чему, я сознательно пропускала те абзацы, которые не имели к героине никакого отношения. И ощущение целостности вернулось - рассказ, действительно, заиграл.
Героиня получилась очень живой. Как бы это ни звучало сейчас. Ее очень легко представить (не из-за портрета даже. Я, если честно, забыла сразу все подробности, кроме «бюста немалого размера». Настолько инородным показалось это выражение – именно выражение, а не деталь - на фоне остальной романтической картинки). Героиню легко представить вот по этому Oh-la-la! и новым Гаврошам каждые две недели. По старательному поцелую (сравнение с чисткой картошки улыбнуло, по-доброму так.) По тому, как доверчиво уткнулась она в плечо герою. И как назначила свидание в морге.
Именно поэтому мне было интересно куда вынесет ее кривая, когда легкое томление на крыше сменилось карусельным верчением жизни. И про почти любовный треугольник – интересно тоже. Потому что здесь и появилось чувство тревожности. Герой (я все-таки в третьем лице) сожалеет не только об упущенных возможностях. Он думает о том, что судьба героини могла сложиться по-другому, если бы.
Грустное «никогда». Еще более грустное «прости». У вас получилось написать in memoriam.
Спасибо.

Я тоже поздравляю победителей.
И огромное спасибо жюри и Торопыжке.)

Я небольшой любитель открытых финалов.) Мне нравится, когда в конце чинно-благородно объясняется, кто убийца и как сыщик до этого докопался. При этом прекрасно понимаю, что это – мой бзик, а никак не недостаток рассказа. Но вот осталось некоторое чувство недовольства. Может, просто захотелось продолжения?)
…
Очень удалась главная героиня. Собственно, как мне кажется, именно на ней все и держится. Что интересно, когда я прочитала (и довольно давно) в первый раз, она в моем представлении двоилась. Пастушок, пинетки – создавали образ мамочки-наседки. Этот образ рушился практически сразу, но воздействие первых строк было настолько сильным, что согласиться с этим, ну, никак не получалось. Наверное, нужно было пройти времени, чтобы, перечитав еще раз, понять, а ведь я была не права: с первой до почти последней минуты героиня себе не изменяет – очень цельная. И лишь в конце можно увидеть перемену, которая словно первые капли дождя. Буре быть.
Громкая, эксцентричная (постороннему человеку о своей проблеме в красках), демонстративная личность. Что удивило, так это тараканы за батареей. У дамочки, которая день-деньской изучает фэншуй и подбирает кактусы под цвет занавесок, тараканов не может быть в принципе.)) Кстати, именно это имелось в виду под «семейными ценностями»?
Эпизод с платьем, решившим судьбу – это, конечно, высший пилотаж. Ребенок как часть интерьера и имя под стать платью. Желательно, чтобы ребенок был послушным, не приносил волнений. «С малышами такая возня!»
Джеф добрее. В чем-то героиня права: он, может, и не «собачка», но, видимо, сам когда-то был аутсайдером, ибо чужую боль чувствует, как свою, а инакость его не пугает.
И, мне кажется, героиня банально ревнует. Ревнует к вангоговским всплескам (живым, а не мертвым ландшафтам), ревнует, что Джон сумел найти любовь в доме, где, пожалуй, ее уже давно никто не видел. А ревнуя, завидует. И как следствие – жестокое обвинение: "подделка".
Она ведь не раскаивается ни капли. Жалеет только, что сказала. Но уверена в том, что сказала истину.
И вот тут, я пропустила, наверное… Какой переворот произошел в этой женщине, что, найдя Полли, она вдруг начинает разговаривать с ней как с ребенком, как с дочкой?
Т.е. я понимаю, конечно, что, пока она сидит на кровати, ей есть о чем подумать и есть что вспомнить. Но я хочу знать, что же стало последней каплей, после которой девочка, уже начавшая становиться деревом, ей поверила. Не хватило мне этого поворотного пункта – флэшбека, фотографии, попавшейся на глаза, вспомнившейся мелодии. Без этой детали я не смогла поверить в перерождение героини, а думать, что впереди у них вдвоем настоящий ад, совершенно не хочется. Да и вы, наверное, так не задумывали.
…
Потрясающая идея с «собачкой» - куском пластилина, из которого можно вылепить все. Это ведь такой тест на ответственность. Не за тех, кого приручили, а кого воспитали. Интересно, что многие искренне полагают, что воспитывать – это читать нотации, а не отражать своим поведением, образом жизни будущую жизнь ребенка. Может, потому эта малышка и хотела стать деревом, что в отсутствии отца быть человеком для нее значило быть такой, как мама.
«А чем черт не шутит, подумала я. Попробовать, что ли, эту... «собачку»? Что я теряю, в конце-то концов? А не получится, отдам обратно в питомник, пусть другие воспитывают». Жуткие параллели с нашей жизнью.
«мутный, как спитой чай, мрак, копошился, бурлил и повизгивал. В нем что-то жило, но что именно — не разглядеть за густой завесой из шепота, лая, желтых дымчатых бликов, запахов и вздохов. Это просто нет слов как здорово. Страшно. И тут же рядом – «сытые майские жуки»,  безмозглые, но такие благополучные – ибо из нашего мира. И воспитательница в лучших традициях изображения санитарок из психушки. «А вам кого нужно?» - это ведь вопрос и к воспитательнице тоже. Понятно, конечно, что к питомцам лучше не привязываться, но ведь они «воспитанники». Значит, здесь и был нужен такой пластилин?
...
А она очень зримо получилась. Та, которая воет. И потом скользит по стенам солнечным лучом. «Полли скачет вместе с зайцами, пружинисто отталкиваясь от земли, и ее русые косички свернулись в длинные бархатные уши».
Спасибо.

Трудно что-либо добавить к уже сказанному. Но я попробую. Оно как бы и непринципиально, но вдруг вам будет интересно?
В произведении очень чувствуется мужской взгляд. Интересно, что женщина сказала бы, что кот гипнотизирует и обязательно «глазищами». А вы – «настраивает фокус».) Плюс ваш герой так гордится батоном колбасы в холодильнике.)) Потому и кот – именно кот, а не кошка - получился слегка бандитским. На трех лапах, голодный и простуженный.) «Мохнатая дыня-торпеда».))
Та же «мужескость» и в поведении. «Зависаю вместе с ним. Продолжаю виснуть, когда рыжий  без прелюдий принимается скрести документы, когда капли со стола прыгают на пол, текут к проводам, когда с хриплым «так живее» толстый дохрамывает до кровати…» Не выдержала бы женщина. Даже кошатница. Взяла бы веник и…)) Оттого и ощущается сродственность двух живых существ. Оттого и не удивляет, что кот выбрал именно героя. Знал, что "полетит". Все-таки.
У вас очень образный и емкий язык. Легкий, сдобренный отменным чувством юмора. Я вот цитирую (можно ведь?) и снова смакую обороты:
Чтобы согреться, пальцы колотят по клавиатуре.
Полтарелки спустя
живот запрокидывает рыжего на спину
спящий холм - вниз-вверх-вниз-
отвечает хвостом - мне в лицо
а кот спросил и спрятал взгляд в небе.
Небо «задыхалось в звездах».
пятки щекотало завтра
сделать нас большими и сильными без шапок зимой и молока в простуду
Алгоритм действий прекрасен. «Сменить ножки…»))) *Вспомнилось, как однажды, наигравшись до одури, я не смогла даже дорогу перейти, пока не представила четкой траектории своего движения между машинами.*
А вот тут:
Слайд - когда-нибудь я научусь работать на автомате
кофе - тогда останется свободная память
копировать -  программировать свои мысли
выделить - много свободных мыслей… -
честно говоря, мне стало страшно. Ведь не факт, что, когда освободится место, пустоту что-то восполнит. Привычка работать на автомате зачастую перерастает в привычку жить на автомате. И не всем попадаются коты, чтобы небо заполнило голову. Да и когда попадаются… Ведь вашего героя даже чудо – явление говорящего кота – поначалу из седла не выбивает. Винда такая Винда. Пусть себе коты говорят, а у нас пе - переза – перезагрузка.)). Коту нужно было сказать: «Зато».
Наверное, после этого «зато» и происходит что-то в герое. Только теперь он решает попробовать снег-пудру. Только теперь вглядывается в небо. Так неужели для того, чтобы вспомнить, что живем мы один раз, нужно, чтобы кто-то решился практически на самоубийство?(
Если можно, пара вопросов. Факультативно.)
Как понять слова «так живее»?
«Вдруг - скрежет. Голубь? Отлепляю взгляд и вижу: кот зацепился за карниз и орёт во всё горло, как могут орать только повисшие на карнизе коты». Как же герой не услышал ора сразу, что даже на голубя подумал? Или кот героя специально ждал?
«Копировать - выделить – вставить». Эмм, не «выделить-копировать-вставить»? Или это из одного ряда с «загрузить кофе – распечатать»? Но тогда «ма-ла-дец» за презентацию не скажут.)
Гляделки глаз и монитора – по-любому глаза проиграют.)

Спасибо вам.

Атмосферность. Вот, пожалуй, то, что заставляет снова и снова перечитывать ваше произведение. Сама по себе задумка с небесными письмами не менее изящна, но чего бы она стоила без описаний, на исключительность которых настраивают уже первые строки – «раз в двадцать-двадцать пять лет». Чаще невозможно. Потому что невозможно к такому привыкнуть.
У меня перед глазами до сих пор стоит ледяной дворец, знаете, какие строят в Сибири, например. Только все это на фоне ночи, чтобы лед пропускал темноту и оттого казался еще более призрачным. Свет, который есть в рассказе, иллюзорнее, нежели темнота. Световые колонны на улице, столбики огоньков в церкви - вроде света достаточно, но черно-белого все равно больше. Гравюра на серебре.
Если честно, покоробило немного, когда после месяца, который «вмерзает по ночам в стылое небо», после сниженного бытовизма мутной снежной жижи, после тепла и густоты времени в часовне - вдруг пошло учебниковое «Восприятие двух совершенно разных стихий происходит на всех уровнях, от самого простого - осязательного - до высшего психического». Быть может, то было сознательным решением: мостик от одной части к другой. Но вот – не приняла. Потому как и вторая часть тоже по своей атмосферности удивительно хрупкая. Не нужно там никаких мостиков.
Снежные письма - тающие в руках, оставляющие на пальцах чернильные пятна - это очень красиво. И очень просто, чтобы ничем не портить красоты.
Люди на улицах, ждущие чуда - растрепанные и простоволосые - это зримо и щемяще до слез.
Мне подумалось, что счастливы должны быть не только те, кто прочитал письмо – свое, чужое – не важно. Ведь и тем, кто пишет, письма эти нужны ничуть не меньше. "Ни одно послание снега не должно растаять непрочитанным, кому бы оно ни было адресовано". Для ушедших это последний шанс: сказать то, что сказано не было; изменить то, что уже, кажется, никогда не изменишь. Они тоже должны быть услышаны. Они тоже должны чувствовать любовь живущих.
Спасибо.

Их тайна.
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/217606/

Шшелест. Шшорох. Ших-ших-шик. Ё-шик. Плывет по океану опавшей листвы, загребает лапками. Замер на месте – и снова ших-шик. К ближайшему дереву, к семейке грибов. Столпились, потерпевшие, на островке: где ты, наш дед Мазай?
Вот он я. Только не с лукошком, а с метелкой. И тоже ших-шик. Иду, аки Христос по воде, разгоняю желто-багряные волны.
Утро доброе. Солнце ясное. Тишина и лепота. А по обе стороны от меня лица... Дамы с шиньонами, мальчики, под ноль стриженные; ветераны в орденах, невесты с кудряшками. Улыбаются робко, хмуро, задумчиво. Иногда смеются - щедро и заливисто.
Это фотокерамика. Кладбище.
Чистота дорожек и сохранность памятников - моя забота. Каждые четыре часа - обход территории, даже ночью. Но я люблю это кладбище утром, когда в воздухе звонко и пряно, пахнет не водкой, а листьями. И люди с фотографий смотрят только на меня.
Они улыбаются тем, кто приходит. Они словно уверяют: «Все отлично, ребята! Там хорошо. Не грустите». А я не верю их улыбкам. И, сделав пару шагов вперед – ших-шик, - возвращаюсь обратно, чтобы застукать растерянный взгляд и глаза, полные слез.
Первая смерть, которую я увидел рядом, была тоже неотделима от жизни. Сначала просто крики: долгие, бессвязные. Потом более внятные – «Руку дай! Дай руку!» Мужики в палате плевались, ворочаясь в кроватях: «Ведьма помирает, спать не даст»; медсестры психовали на посту: «Обезболили, снотворное дали. Что еще?!» А мне было интересно, кто может так пронзительно цепляться за жизнь. Я вышел в темный больничный коридор и сделал те самые четыре шага из песни.
В темноте пустой комнаты свет от заоконного фонаря казался лучом софита. А на кровати-сцене разворачивалось действо. Нечто непонятного пола корчилось и хрипело: «Не хочу». А потом вдруг всхлипнуло, открыло рот … и так и не закрыло. Я не стал считать пульс и прикладывать пальцы к горлу. Не стал орать сериальное: «Помогите! Мы ее теряем». Смерть, как выяснилось, очень узнаваема, и даже никогда не видевший ее не ошибется при всем желании…
- Батя, как нам участок 146 найти?
Вот и посетители потянулись.
- Пойдемте.
Для тех, кто приходит сюда раз в год на Красную горку, кладбище – лабиринт Минотавра. Повороты, изгибы, тупики… А в конце пути неизбежная смерть. Чужая пока что. Этого пацана, например. Кудрявого и красивого.
«Евгений Петриченко».
Я помню, как его хоронили.
Стояло пекло, и в застывшем июльском мареве все напоминало сцену из «Медеи». Траурная тень матери на крышке гроба и хор по обе стороны от могилы. Кто-то негромко говорил про гараж и выхлопные газы, а я все ждал, когда объявится «бог из машины» и завершит трагедию. Он появился – парень с гитарой. И пьеса превратилась в мюзикл.
«На небе вороны, под небом монахи…». Слова кружили над головами, а потом падали туда, откуда доносился стук земляных комьев. Слова закапывали заживо, а я думал, что театр - это тоже жизнь.
- Выпей с нами, батя.
Мне сорок. Я немногим старше этих ребят. Просто не бреюсь. Давно. И не пью почти столько же.
- Не воруют?
От водки можно отказаться, но как спрятаться от праздного любопытства?
Я киваю на камеры наружного наблюдения. Их мало, но гопоте и этого достаточно. Обходят стороной.
- Говорят, у вас тут криминальные трупы с «чистыми» хоронят. Правда, нет?
От меня ждут залихватских рассказов в стиле балабановских страшилок. С кровью и мясом, и обязательной развязкой, где могильщик рыдает над покойником, узнав в нем своего друга. Ждут, чтобы пересказать с придыханием дома. И не допускают мысли, что пострадавшим «чистым» может оказаться их же родственник.
- А как же. На днях бомж бомжа замочил и в свежую могилу сбросил. Утром народ хоронить пришел, а в яме — труп. Три «скорые» вызывали.
Длинная пауза. Вытянутые лица.
- Это анекдот?
- Это жизнь.
В небе гремит, и ребята спешат восвояси. Пожимают руку, просят присмотреть … и замирают, в последний раз взглянув на памятник. Капли стекают по фотографии на улыбку - и скрывать очевидное становится бессмысленным. Только мне неловко. Как будто я повинен в том, что тайна этого парня стала достоянием каждого.
Они мечтают вернуться. Все.
Я видел, как на одной из могил занимались любовью готы. Пыхтели, стонали… Это было забавно, и ребята с пластиковых фоток смотрели улыбаясь. Только сложно судить, чего в их улыбках было больше: снисхождения или зависти.
А однажды…
- Вон он! В кусты побежал! Туда!
Это дети, которым скучно со странными взрослыми, гоняют нашего кота. Полосатый, как тельняшка, одноухий пират Уксус – вот кто здесь настоящий хозяин. Харон в животном обличье. Проводник между мирами, вопреки всем слухам о вражде котов и покойников. Сейчас он беспомощно болтается на голом пузе одного из преследователей, но, стоит тому зазеваться, рванет потайными тропами к полюбившимся могилам. Я видел его на одной такой, среди незабудок и петуний. Он глядел на заходящее солнце, привалившись боком к памятнику и медитируя. Можете не верить, но я разобрал мысли о Барби и бабушке. А с фотографии его внимательно слушала белокурая девчушка в обнимку с плюшевым кроликом…
- Зря ты. Им там хорошо.
Мы сидим в своем вагончике на топчанах и пьем чай. Мы – это я и могильщик Толик, бывший алкаш и поклонник НТВ.
Ничего сверхъестественного: голые стены с редкими полочками, телек, бубнящий в углу, и громкий свисток чайника, закипевшего на электроплитке. Но Толик любит поговорить на отвлеченные темы.
Он опускает набрякшие веки и дует на горячее блюдце:
- А чего? Бабла не надо, нервы никто не треплет. Свобода! Все лучше, чем здесь.
- Тогда почему мне плохо?
Толик потеет, качает головой: чудишь, брат, заговариваешься.
Не хочет верить, что и живым можно быть уже мертвым.
- Не понимаю я тебя. Чего ты здесь забыл среди жмуриков? Продал бы тачку, все равно не водишь…
- И что потом?
- И куда-нибудь … на Багамы. К телкам.
Я не отвечаю. Беру метлу и иду в дальний конец кладбища: ших-шик. Мостик через ручей. Деревянная скамейка. Три креста за оградкой. Моя семья - Галка, Шурик и Маруся.
Что есть жизнь? Черточка между двумя датами? Отсутствие смерти? Смертельная болезнь? Стоит зайти в интернет, и масса интеллектуально одаренных просветит тебя, невежду.
Я не делаю этого. Я брожу по кладбищу и смотрю на фотографии незнакомых грустных людей. Они знают ответ. Но рассказать уже не могут.

Я не люблю историй из прошлого, изложенных на бумаге. Не люблю и все. Возникает чувство, сходное с раздражением от излияний не вполне тверёзого товарища. И уйти неловко – обижать не хочется, и слушать невмоготу, потому что, как правило, в такую историю впихивают по максимуму всевозможных лирических отступлений, второстепенных персонажей, да и интерес подобные воспоминания составляют больше для самих рассказчиков.
Другое дело, когда вспоминает человек, умеющий рассказывать. Легко, емко, иронично. Графичные портреты. Характеры без нудного ИМХО автора. Вкусные обороты. Ощущение, что тебя тянут в чужую жизнь, остается, но тут уже сама начинаешь подгонять: ну, ну…)
Чего не хватило лично мне, так это большей интриги. Приведись, и в самом деле, стать наперсницей, обязательно переспросила бы: «И все? Никогда не встретились? И она не отомстила? А почему вспомнили сейчас? Уж не потому ли?...» Я и понимаю как бы, что не развлечения ради (вернее, не столько развлечения ради) рассказ был писан, но все равно не хватило остроты. Большей нервенности, если хотите.
Ты.
Сделал.
Меня.
Хуже. --- это круто. Но … нелогично. Нет эмоций девочки – перерожденной. Так чтобы на собственной шкуре ощутить, каково это. И не позавидовать мужикам. Вот.
Спасибо.)
Зы. Не удержалась от старой привычки выделять то, что понравилось:
коса размером с удава
Дима удивился и нарисовал ту же картину, перейдя с акварельных на масляные…
На берегу подмигивал костер
Загасили небо.
Ззы. А вот «когнитивный диссонанс» явно не из того времени.)