Конкурс малой прозы - Рейс 2. Там, вдали за... (Литературные конкурсы)

ПОХОД
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243052/

Это был странный поход. Задумывался как всегда – две недели, приуроченные к майским праздникам, отгулы, часть отпуска – у кого как получалось. Маршрут – от озера Большой Швахшт по рекам Страча и Вилия - до Вильнюса. В Вильнюс планировали дойти 9 мая, к празднованию Дня Победы. Дошли, правда, не все - некоторые не выдержали и сорвались с половины маршрута домой. После их побега перестал идти снег. Никто не ожидал, что вместо солнца все две недели будет или дождь, или снег. И вместо загара – обмороженные руки, всегда красные зимой, как память о том походе.

Позвал Лену в поход Юрик, партнер по теннису. Представил команде на сходке, когда делалась раскладка, кто что берет, и распределялись по палаткам и байдаркам. Лена тогда пришла в чем-то воздушно-трепетном, а надо было бы в джинсах по протоколу, и ребята потом говорили, что подумали – фифа, которая будет ныть и требовать повышенного внимания. Почти все были гораздо старше Лены – то ли финалисты, то ли победители масляковского КВН первой волны. Команда была громкая, люди – весёлыми, и предстоящий поход рисовался Лене в радужном свете и ореоле романтики. В последний день Юру не отпустили с работы – он был художник, а горел какой-то объект к празднованию Победы, и бедный Юрик стал ее жертвой. Лену перераспределили в другую байдарку – к Игорю и Сане. Саня был добряк, внешне чем-то похожий на Паганеля, а Игорь показался Лене типичным пижоном.  

Начало похода было многообещающее. Великолепный теплый апрельский вечер на берегу озера. Оборудованная стоянка, домашняя вкуснятина, обязательный шашлык. И тогда еще для девочек было вино. Это потом пришлось пить водку, чтобы не замёрзнуть. Палатки поставлены, костер разложен, скатерть-самобранка не вмещает всего, что взято из дому, и в огонь щедро и бестрепетно выбрасываются полуобгрызенные окорочка… Мужская и подавляющая часть группы потрясала воспоминаниями о своих подвигах в прошлых походах, а Лена периодически, между приступами смеха и страха, тосковала по доброму Юрке, такому понятному и неопасному. Игорь извергал из себя фейерверк красноречия, разговаривая с Леной, как со слабоумной. Была произнесена фраза о том, что обычно два спальника сцепляются вместе, и получается один двуспальный, чтобы не замерзнуть. Лена предложила ему соединиться в Саней в едином порыве в этом двуспальнике, после чего Игорь первый раз посмотрел на неё, как на человека. А Лене стало первый раз по-настоящему и без напряга хорошо в этой компании, когда достали из чехлов гитары. И она поняла, что все зависит от неё, и она выдержит. И это был последний теплый вечер похода.

Наутро пошел снег. Холодная вода, снег, ветер – это были цветочки, пока шли по озеру. Когда вошли в речку Страчу, начались пороги. Сама речка – так себе, мелкая и узкая. Но после весеннего таянья снега любая река становится полноводной и бурной. И на узкой извилистой Страче было много полузатопленных упавших в реку деревьев. Такие речные «чертовы ворота». Если байдарка попадает под такое дерево, ее затягивает в своеобразные тиски - вода выталкивает лодку, а дерево сверху не пускает, и байдарку может смять, раздробив вместе с человеком. Лену об этом предупредили и сказали, чтобы она в такой ситуации, не раздумывая, прыгала из байдарки в воду. Лена внимательно с должным испугом выслушала страшилку и, естественно, сразу о ней забыла.

Из-за погоды шли медленно, без дневных стоянок, которые вначале планировали делать через каждые четыре дня. К 1 мая перестал идти снег, начались дожди. И тогда же начались большие пороги. После одного из них Ленину байдарку стало нести под упавшее дерево. Игорь и Саня прыгнули в воду, отталкивая байдарку от дерева, а Лене сказали оставаться пока на месте, и помогать им из лодки. Лена очень старалась, но байдарку всё равно затягивало под дерево. И вдруг раздался крик Игоря. Никогда до того на Лену так не орали. Это был отборный классический мат. После него: «Дура!!! Прыгай!!!» Лена не знала, от чего она прыгнула - от неожиданности, от мата, от дуры, или от всего сразу. Потом ей говорили, что она прыгнула в последний момент, но так всегда, наверное, говорят, что еще миг – и все… И странная штука тогда произошла со временем. Оно растянулось и сжалось одновременно. Лена на всю жизнь запомнила, как медленно, будто в невесомости, она прыгала, и как быстро ломало лодку… Противно прыгать в ледяную воду, да еще в жилете - он сковывает движения, плыть приходится как в замедленной съемке... Только когда Лена выбралась на берег и увидела, что стало с байдаркой, ей стало страшно. Часть стрингеров и шпангоутов (полые алюминиевые трубки – каркас байдарки) разорвало, как куски тряпки. Заклепки были вырваны и скручены в трубочку. И Лена поняла ребят, которые пытались её ощупать, проверяя все ли кости целы.

Пока Лена переодевалась в кустах в сухую одежду, которая всегда была в отдельном непромокаемом мешке, подошли остальные байдарки. Быстро развели костёр. Все были возбуждены и взъерошены - и те, кто перевернулся, и сочувствующие. И было очень холодно. Чтобы согреться, достали водку и спирт. Когда Лену спросили, что она будет пить, водку или спирт, она как порядочная девушка, сказала, что водку. Налили полную кружку водки. Вспомнив «Горячий снег» Бондарева и сцену с обмыванием орденов, Лена, не кокетничая, выпила все залпом. И очень удивилась тому, что водка не подействовала. Минут через десять она спросила, почему у водки странный привкус. Вначале возникла пауза, а потом начали вытягиваться лица – до всех дошло… Дело в том, что и водка, и уксус были почему-то в абсолютно одинаковых бутылках от венгерского вермута. И Лена выпила кружку уксуса, от перевозбуждения не почувствовав это. Кстати, если бы она согласилась на спирт, ничего бы не было – спирт был как раз в бутылке из-под водки. Опять началась суета. Достали все термоса с чаем, которые только были, и опять отправили Лену в кусты - на этот раз, чтобы она прочистила желудок. Когда она вернулась, её удивило несколько истеричное веселье у костра. О причине Лене сказали очень осторожно, стараясь не добить окончательно. Пока она пила уксус и чистила после него желудок, сгорели её резиновые сапоги, которые сушились у костра. И тут Лене опять повезло – сгорели только голенища, так что она потом еще неделю в них рассекала по воде, да по суху…

Вечером 1 мая опять был шашлык из мяса, купленного на ближайшем хуторе. Была как всегда гитара. Были стихи по кругу, когда каждый читает по очереди. И все пили водку. Кроме Лены. Она пила разведенное сухое молоко со свиным жиром, растопленным из шашлыка. И между песнями и стихами она периодически вспоминала, что выпила уксус, и ждала, когда же у неё разъест желудок. И через пламя костра на неё смотрел Игорь, который уже не считал её слабоумной фифой. Было видно, что он тоже думает о Ленином желудке, как, впрочем, и о других её органах и частях тела. И Лене было хорошо сидеть у того костра, зная, что рядом Игорь, который всегда спасёт и поможет. После похода он был всё время рядом и не один раз спасал Лену, до тех пор, пока она через год не вышла замуж за другого.

2009г.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/240960/

-…Не стареют душой ветераны! - услышал я от соседа слева, когда троллейбус только отошёл от остановки у вокзала. Энергичный  мужчина  пенсионного  возраста, кажется, только успел присесть.
 -Да уж,  конечно! – ответил я. Беседа начала  завязываться.
Затем попутчик  поинтересовался: - До  Москольца?  ( Это через три остановки. )  
  Я  подтвердил его  догадку,  а про себя удивился его прозорливости. Пассажиру явно хотелось сообщить  мне  что-то ещё и он, не теряя времени даром, выпалил:
- А я трактор  придумал, без бензина! – такого я не ожидал и уже с интересом посмотрел на  изобретателя.
- Как это?   На воде? –спросил уже я, тем более, что о такой идее  ранее слышал, да, впрочем, это первое, что пришло мне в голову.
-Нет! На силе ветра! – и незнакомец протянул три  цветных фото хорошего качества размером двадцать на тридцать.
На одном – трактор в профиль, на другом – анфас, на третьем – со сложенными лопастями.
Уже на первом хорошо видны вертикальные огромные лопасти  пропеллера.
Стало  интересно.  
-Из  чего?-
-Из листовой жести! – последовал ответ изобретателя. Во мне тоже закипела новаторская мысль, и захотелось, чтобы троллейбус  шёл как можно медленнее, приближалось  Москольцо.
- А  из крепкого полотна  нельзя? ( Это мы уже обсуждаем  конструкцию воздушного винта. )  А если  ветра нет, а надо? А если ветер непостоянный? – в ответ мне пояснили, что имеется патент.  Изобретатель  тут же показал мне и его, упакованного в прозрачный файл. Мельком подсмотрел фамилию.
- А на  фото я, даже в  этом же пиджаке!  -  и я, действительно убедился, что рядом со мной сидел автор  замечательного изобретения!
Троллейбус уже  подходил к месту вынужденного  расставания, а у меня ещё много было вопросов.
- Аккумуляторы есть? – спросил я.
- Нет! Жду патента из России, Германии. Вот недавно послал своего представителя в  Японию. Там быстро за всё новое хватаются!
- А, что же у нас? В Крыму много ветряных районов! – блеснул я своими познаниями о метеоусловиях в Крыму.
- Мой трактор, - сказал изобретатель, -для любых мест годится! Он по мощности и до 500 л. с. может быть!-
Мне надо было уже выходить, но я успел на ходу узнать, что над своей идеей автор работал около 20 лет, 10 лет собирал металл и прочее, да ещё 3 года собирал! Мне оставалось только с большим почтением распрощаться с интересным человеком и пожелать воплощения его мечты в реальность.
Вот какие бывают встречи в обычном троллейбусе под номером  5 в городе  С.
2008   Симферополь        

Москва-Благовещенск

…В начале 10-го я таки не выдержал и написал ей… Просто вырвалось… криком души. (Хотя, что уж там… говоря откровенно, сообщение было не более глупым, чем большинство моих поступков). ”Ну, и спокойной ночи… И даже совсем не соскучился по тебе… Ну, ни капли не соскучился…” Сообщение ушло. Я положил телефон на тумбочку возле кровати и бездумно стал переключать каналы телевизора, ожидая ответа.
В течение часа сообщения от нее так и не пришло. (И вполне логично, что не пришло. Тогда ведь я еще не знал ее характера…) Я оделся, спустился в кафе гостиницы, оставив телефон в номере, и просидел там вплоть до закрытия, пока от кофе и пирожных уже не начало подташнивать…
Глупо, скажете? Глупо… согласен… Но просто ничего не мог с собой поделать… Не я первый и, думаю, не я последний… такой идиот… даже в ее жизни…
Сообщения от нее так и не пришло. Я провалялся на кровати еще часа полтора, смотрел очередной фильм, периодически поглядывая на молчащий телефон. Один раз даже проверил, работает ли он – настолько невыносимой была тишина…
А потом, как-то вдруг неожиданно для самого себя подумал, что завтра она обязательно приедет. Точнее, может приехать. Если почувствует или прочитает между строк то, на что я надеялся, когда отсылал смс (хотя, сейчас, хоть убей – не помню на что же конкретно я надеялся…) Просто кто-то постучит рано утром в номер, когда я буду еще спать, а я со сна успею только завернуться в полотенце (ну, да, сплю голым – а что здесь такого, в конце то концов?), в полудреме даже не вспомнив в первые секунды о чем думал вечером накануне… И за дверью будет стоять она. Радостно и, одновременно, смущенно улыбаясь…
Отчего-то захотелось дать себе слово, что, если это произойдет, то я никогда больше не расстанусь с ней, но, как всегда, испугался слишком однозначного обещания – сколько их было дано и не выполнено и сколько мертвым грузом висело на моей совести?..
…Я оторвал голову от подушки. Сквозь неплотно задернутые занавески пробивался луч солнца. В комнате, за исключением тихого гула холодильника, стояла тишина. Я замер в ожидании. Секунда, две, три… Тишина. Я медленно прикрыл веки и осторожно начал склонять голову на подушку. И тут словно что-то оборвалось внутри – будто ударом по нервам или в солнечное сплетение раздался стук в дверь…
P.S. Думаете что-то произошло? Да, черта с два… Ни стука в дверь, ни ее приезда… Ни солнечного утра следующего дня… Да, и само завтра еще не наступило. И неизвестно насколько солнечным будет оно, это завтра. И концовку эту я пишу ночью, в ожидании рассвета. И только завтра сяду за начало. И даже самому мне еще неизвестно насколько верно здесь слово “концовка”, потому что до сих пор не уверен, в какой части рассказа помещу ее… Хотя, какая разница? В конце концов, я всегда смогу изменить и эту концовку, и этот постскриптум, если что-то все же произойдет завтра ут… Хотя, почему завтра? Уже сегодня утром :) Ведь поезд ее приходит часов в семь, и я ни за что не побьюсь об заклад, что она не спит сейчас где-нибудь в купе на верхней полке, в пятом, например, вагоне… ну… хотя бы потому, что она всегда покупает нижние полки…:)
…А ведь сначала она мне даже не понравилась… Хотя, не то, чтобы не понравилась. Скорее, поначалу я просто не обратил на нее внимания.
…Глупая, наверно, привычка… Хотя, почему обязательно глупая? Привычка, как привычка, не хуже и не лучше прочих – рассматривать пассажиров одного с тобой рейса в поисках симпатичных девушек. Чтобы не быть превратно понятым – рассматривать, значит рассматривать, и не более того. (Как говорил один мой знакомый: “Я умру, как мужчина, когда перестану смотреть на женщин…”). Просто дань эстетическому чувству – всегда приятно сознавать, что в салоне есть красивые лица, а не только однородная серо-буроватая масса несвежих мужиков. (Вот и поди пойми – почему они предпочитают грязновато-серые тона в одежде и почему многие из них считают уместным не принимать душа перед полетом. По крайней мере, на внутренних рейсах. Обидно, конечно… за свой народ… ничего конкретного – просто обидно…)
Не помню точно, но, наверняка, я отметил, что девушек на рейсе не так уж и много, когда и ее голубовато-бледный силуэт, увешанный сумками, протиснулся в автобус, довозящий пассажиров от здания аэровокзала до самолета…
Я дождался, пока все не поднялись по трапу и двинулся последним. Еще одна глупая привычка – идти последним. Знаю же, что наших пассажиров не исправить – все свое добро те привыкли возить ручной кладью и отыскать свободное место для собственной сумки будет невозможно, но немая битва за первые места у трапа, однозначно, не моя стихия…
…Естественно, ни над, ни даже под креслами свободного места уже не было. Я уточнил, какое из трех кресел в ряду было моим, выложил из сумки книги и пошел в хвост самолета, искать место для сумки…
Да, кстати, именно она и была моей соседкой… Должна была стать. Вместе с субтильным парнем, который, судя по всему, уже пытался вызвать ее на разговор. Хотя, на тот момент это мало меня волновало.
В хвосте было два ряда свободных кресел. Я уточнил у стюардессы не заняты ли они и разместился сразу на трех сиденьях. Еще раз сходил в начало салона, забрал книги и предупредил соседа, что он может занять и мое место тоже…
…Она заняла соседний ряд. Даже не помню, кто пришел первым в конец самолета – вполне возможно, именно она... Так мы и оказались рядом. Разделенные узким проходом.
…Не помню также кто начал разговор первым, но сомневаюсь, что это был я. Каюсь, моя беда – могу влюбиться в человека за считанные минуты, поэтому и страхуюсь таким ненадежным способом – избегаю общения. Так что будем считать, первой заговорила именно она. (Кстати, как оказалось позже, первое на что она обратила внимание – были мои ботинки… Так, что будь моя обувь в тот раз чуть похуже, вполне возможно, что ничего этого так и не было бы написано…)
Не думаю, что и тогда ее инициатива подействовала на меня как-то особенно. О чем можно говорить с незнакомым человеком? Разовым знакомым на семь часов полета? Наверняка, что-то избито тривиальное – о погоде, либо о неудобствах самолета. Но все же начало было положено…
Постепенно мы нащупали общие интересы – она рассказала о Сейшелах, где была недавно, о куче денег потраченных на двухнедельный отпуск. И, хотя она с удовольствием вспоминала и расписывала подробности, где-то в оттенках ее интонаций, я уловил разочарование поездкой… Естественно, прошлись вкратце и по работе… И ее, и моей…
Так… о чем же еще мы говорили? Не могли же мы просто молчать часов пять полета?.. Ага… Потом принесли напитки, потом обед, он же ужин… Вот-вот… где-то здесь мы и начали переглядываться и ухмыляться друг другу довольными физиономиями, что-то все еще рассказывая с набитыми ртами… А поскольку мы сидели в самом хвосте, почти у туалетов, то и тем разговоров значительно прибавилось сразу, как только поток несвежих мужиков с озабоченным видом выстраивался в очередь в основном, чтобы покурить незаметно ото всех. Она забавно морщила нос, разочарованно и с персональной обидой на лице принюхиваясь к сигаретному перегару, вперемежку с запахами немытых тел.
Так вот, обсасывая подробности несвежего потока, мы как-то незаметно перешли на “ты”… Сначала она сделала пару пробных попыток, весело о чем-то рассказывая, наклонялась ко мне через проход и касалась моего предплечья. Я косвенно поддерживал ее, ни разу за то же время не обратившись к ней ни на “ты”, ни на “вы”. Выжидал, как обычно, в личных вопросах, чужой инициативы…
Вот так незаметно она и вползла в мое интимное пространство, а вместе с тем и ко мне в душу. Ведь понимаю, что ничего особенного в ней не было… по крайней мере, в ее внешности, а поди ж ты – как мало мне, оказывается, нужно, чтобы влюбиться: полчаса общения, улыбки и заинтересованности во мне…
Часов после трех безостановочного общения, она вызвала стюардессу и попросила принести плед. После чего улеглась на трех сиденьях и… (ну, и что здесь написать? “отошла ко сну”? ”заснула”? ”уснула”? Нет, не то… как уж больно избито… На самом деле, она лежала на трех сиденьях сразу, поджав ноги, и еще долго полусонно, из-под прищуренных век улыбалась мне… Ну, вот… так и напишем – ”постепенно уснула”) …постепенно уснула… (опять не то… Ну, что это за фраза – ”постепенно уснула”? А где же сбившийся в ногах плед, я, аккуратно приподнявший ей ноги и расправивший его? Где ее хитрющая и, одновременно, благодарная улыбка? Это то куда все пропало?! А то, как она ворочалась, устраиваясь поудобнее, стараясь не выпускать меня из вида? Как я сам, по-идиотски, глупо, улыбался ей всякий раз, когда поворачивался к ней? ”постепенно уснула…” Где неиссякающий “туалетный” поток, постоянно задевающий ее ноги? Это то куда все пропало? Впрочем, поток к тому времени действительно подыссяк… да, и ноги, ей, по-моему, никто не задевал…)
…и постепенно уснула. Я еще долго читал газету и книгу, взятые с собой, периодически поглядывая на то, как мирно она спала рядом, пока не почувствовал, что и мне самому необходимо поспать хотя бы немного…
Почему-то мне кажется, что сквозь сон я открывал глаза, а она, разбуженная тем же, чем и я, но мгновением раньше, с интересом наблюдала за мной. Хотя поручиться за это не берусь, конечно…
…Меня разбудил яркий свет и общая атмосфера просыпающегося самолета. Стюардессы суетились в противоположном конце прохода, разнося завтраки. Я сонно еще повернулся к Ольге. Она все так же мирно спала, поджав колени…(кстати, совсем забыл написать – звали ее Ольга. Вся проблема в том и состояла, что к тому времени, я этого еще, по-моему, не знал. Хоть убей, не помню, когда мы представились – до этого или после. Так, судя по всему, и провели ночь вместе, не зная, как зовут друг друга:-) Хотя, мы же говорили об избито-шаблонной привычке некоторых обмениваться визитками, втайне гордясь громкими или не очень титулами и должностями. Но вот когда это было, дай бог памяти?.. До или после сна? Из чего-то же должна была вытекать подобная тема?..)
Я протянул руку, осторожно положил ладонь ей на лодыжку и мягко погладил ее ступню. Она приоткрыла глаза, сонно щурясь от яркого света, посмотрела на меня и улыбнулась… (Не спешите ухмыляться – все пока еще было достаточно прозрачно в наших отношениях… Только сейчас вспомнил, о чем мы, шутя, договорились – я разбужу ее именно таким способом перед завтраком – мягко погладив лодыжку и ступню ее ноги… Ступня, кстати, предусмотрительно была “обута” в голубой шерстяной носок…
Ну, кому, спрашивается, интересно, что было на ее ступнях?! Да и к чему, казалось бы, такие подробности?! И почему погладил именно ногу?
Во-первых, вся ее одежда была голубого или серо-голубого цвета, начиная от куртки и заканчивая кроссовками.
А, во-вторых… да, просто потому, что ступня была ко мне гораздо ближе, чем, например, ее голова…
С другой стороны, почему бы не описать или, на худой конец, не упомянуть ступню понравившегося человека? И в чем описание ее будет проигрывать, например, описанию очередного шумного серо-бурого идиота, сидевшего на два ряда впереди нас, который только и делал, что пил пиво всю дорогу и доставал стюардессу убогими шутками и двусмысленными намеками?..
Да, и о чем вообще вся эта история, в конце концов? С размытым и смещенным началом, промежуточным то ли концом, то ли эпилогом, то ли эпитафией на первых строках… С весьма условной канвой повествования и, наверняка, без сколько-нибудь логичного окончания…
Впрочем, окончание то как раз будет зависеть от моего настроения. Жаль, конечно, если настроение будет неважным и все оборвется на полуслове… Но всегда есть возможность отредактировать что угодно, если не в жизни, то, хотя бы на бумаге. ”Помахать немного кулаками после драки”… Впрочем, я опять ухожу в сторону… Так вот…)
Она приоткрыла глаза, сонно щурясь от яркого света, посмотрела на меня и улыбнулась, не убирая моей ладони со своей ступни… (Хотя, здесь, я, пожалуй немного приврал – руку я убрал сам, как только она приоткрыла глаза… На самом деле и немудрено приврать – прошло уже три недели и сейчас я сижу уже дома, в Москве и чувствую, что опять соскучился и надо бы собраться с силами и духом и то ли написать ей, то ли позвонить…
Опять все свалил в кучу и который раз ушел в сторону… Все как в жизни – сумбурно и нелогично…
Ладно, пока буду решать, что же мне сделать лучше сегодня вечером – написать ей сообщение или позвонить – пожалуй, вернусь на время в самолет и продолжу…)
…и улыбнулась… Пожелала доброго утра и еще раз улыбнулась…
(Опять открываю скобки – как раз по ходу рассказа и вспоминаются основные мелочи, которые и сформировали ее образ…
Совсем забыл написать об одной ее особенности – хотя, наверняка, пропустил еще массу деталей, но сейчас пока об этом – звук “р” она произносила мягко раскатисто, как-то по-детски, что ли, так, что слыша и слушая ее, накатывал какой-то необъяснимый приступ нежности… Впрочем, вполне может быть, что это было только мое восприятие ее, не более того…)
Не успел закрыть одни скобки, приходится открывать другие… Да, действительно, что ни говори, а все, как в жизни… так же сумбурно и нелогично…
(Вот и сейчас поговорил с ней по телефону и словно какой-то осадок остался. Все-таки никогда не стоит показывать женщинам насколько они нравятся – либо сядут на шею, либо потеряют интерес… Да, кстати, за то время, что знаком с ней уже раз пятнадцать пытался удалить номер ее телефона из памяти своего мобильного, чтобы даже, если сильно захочется, не было возможности первым набрать ее… Но так и не удалил… Может просто искал повода дописать рассказ? Черт его знает, может и так…
Впрочем, ладно, бог с ней, вернемся еще раз в самолет…)
Хотя, если уж начал сваливать все в кучу, то, даже эту нелогичность надо доводить до ее нелогического (или нелогичного?) конца… Это я к тому, что открывание и закрывание скобок, а, точнее, “лирические” отступления у меня, похоже, уже входят в привычку, а привычки тем и плохи, что от них сложно избавляться… Так вот…
(Я уже написал, что мы говорили о работе – я о своей… вкратце и в общих чертах. А она о своей… упоминала. Упоминала, что вообще работает, да, еще сделала несколько размытых мазков, чтобы дополнить отсутствовавшую картину. А в свете того, что о работе она почти не говорила, могла позволить себе дорогие поездки и вещи… в голову мою периодически вползали не очень красивые мысли относительно способов ее заработка, от которых я отмахивался обеими руками…В принципе, развивать тему смысла нет – все равно зайду в тупик, но мысль в голове уже появилась, черт бы ее побрал…)
Ладно… Теперь уже действительно пора вернуться в самолет, а то до Благовещенска такими темпами мы, похоже, просто не долетим.
…Да, судя по всему, такими темпами мы действительно никуда не долетим. Хотя… А, впрочем, куда нам спешить? Сколько еще отступлений и ремарок я успею сделать? Кто его знает?! Но, похоже, и вправду немало…
(Вчера – естественно, прошло еще несколько дней между последними абзацами – я таки стер ее номер из памяти телефона. Не выдержал и удалил после очередного разговора ни о чем, растянувшегося на полчаса, очередной, как мне показалось, игры в одни ворота… Моя беда – мнителен, каюсь… А, что прикажете чувствовать, когда, по сути, проводил ее до дома, приготовил с ней ужин, да еще, похоже, успел постирать с ней белье… Только вот беда – каждый оставался на своем конце Москвы… А может это и к лучшему? По крайней мере, есть возможность дописать то, что начал до конца, уже в спокойной обстановке без лишней мнительности. А если она и не позвонит первой, что видите ли выше ее условных принципов, то адрес я все равно знаю… Ну, хотя бы брошу в почтовый ящик готовый рассказ… если ничего другого больше не останется…)
Так вот… Самолет проснулся. В иллюминаторе яркой тонкой полосой на горизонте забрезжил рассвет… (Ну, слава богу, вроде бы и дело пошло – сам не заметил, как оказался в очередной раз в самолете. Что ни говори, а и в радикальных мерах есть свои плюсы…) Она, все еще в каком-то сомнамбулическом состоянии, приняла с кресле горизонтальное положение, как-то медленно и неуверенно хлопая ресницами. Официантки… в смысле стюардессы (черт бы побрал эту бесконечную череду бизнес поездок и ресторанов за казенный счет в каждом городе!) подали завтрак, затем чай, затем… нет, похоже, больше ничего уже не было – затем они просто убрали остатки завтраков и пластиковую посуду…
Мы все это время хохотали над какой-то ерундой и весело перемигивались с набитыми ртами…
Она уже несколько лет жила в Москве и сейчас летела в гости к родителям. В первый, похоже, раз за последние года три-четыре.
Она опять принялась рассказывать о чем-то нейтрально веселом, все так же периодически ненавязчиво касаясь моего предплечья… (нет, чувствую, что сейчас загнул с предплечьем… на этот раз – это уже перебор).
Неожиданно все внутренности самолета окрасились призрачным ярко-оранжевым светом восходящего солнца. Мы схватили фотоаппараты и прилипли к иллюминаторам.
(Как тут описать эмоции при виде такой красоты? Проще, думаю, пропустить лишнее описание, чтобы, не дай бог, не сфальшивить…)
Постепенно самолет пошел на посадку, и я уже начал жалеть, что и у этого путешествия есть свои границы…
На мои нейтральные вопросы она давала развернутые ответы о тех местах, где мы пролетали, о Благовещенске, какие-то уклончивые сведения о себе и о своем прошлом…
(Нет, чувствую, что здесь уже не выжму из себя ничего стоящего… Самолетные темы, судя по всему, себя действительно исчерпали… Разве что ретроспективой вспомню еще несколько деталей, да сделаю по привычке пару лирических отступлений… Пора уже и вправду приземляться…
А как бы хотелось, черт возьми нагородить здесь еще столько, чтобы глаза полезли на лоб и волосы встали дыбом… Ну, например, что шасси не раскрылись и мы в критическом состоянии еще часа два… нет, лучше три… кружили над аэропортом, а пилот бы все так же безуспешно жал на кнопку “Enter” открытия шасси или на что он там обычно жмет… И за это время произошло бы еще бог знает сколько мелких и крупных событий…
Но ничего этого не было… А жаль… Все же интересно было бы понаблюдать за обделавшейся серо-бурой массой, суетившейся в салоне…)
Самолет благополучно приземлился. Я помог Ольге донести ее сумки, дождался с ней выдачи багажа, помог… (Да, ладно, что уж там – “помог”… Так и тащил весь ее багаж, все 4 сумки на себе вплоть до стоянки такси. Благо было до нее идти всего ничего…)
Я хотел было предложить ей доехать на такси, но ее уже встречал знакомый ее шапочного знакомого, так что мы вполне благополучно добрались до города, точнее, до городского вокзала на его машине…
(Ну, вот, наконец, мы и подошли к новой стадии наших отношений, если можно всего пару встреч назвать отношениями…)
У здания вокзала мы выгрузились, увешанные сумками – она, с одним портмоне, на лямке через плечо и я, увешанный пятью сумками, включая свою собственную, не такую, кстати, и легкую, надо отдать мне должное – набрал, бог знает зачем, с собой книг, к половине из которых даже не притронулся…
Вот здесь и начались новые нестыковки… Поначалу я так и не понял зачем же мы все-таки ехали к вокзалу. Попросить высадить меня у гостиницы было как-то неудобно, спешить было тоже некуда, поэтому совершенно спокойно я следовал за собственной кривой-наклонной, которая на этот раз вывела меня на вокзал Благовещенска.
Оказалось, что ехать Ольге надо было еще дальше – на самый край Амурской области, да и сам поезд отправлялся только ближе к вечеру, часов через восемь. Так вот мы и стояли, смотря друг на друга в недоумении. Она – удивляясь, что я этого до сих пор не понял и я, не понимая, когда же должен был все это понять, если до того момента от нее не последовало ни одного внятного объяснения.
Женщины… Как ни странно, даже лушие представители этого племени страдают подчас полным отсутствием логики…Какая уж тут дискриминация?.. И где уж тут “people must take care of women…”? Вот тебе и слабый пол… вьющий веревки изо всего, что попадается под руку… И как логическое завершение напрашивается банальный вывод – на кой черт вообще что-то с ними планировать? Не говоря уже о том, чтобы жениться… Каждый день, да, что уж там – каждую минуту…
Впрочем, зачем о грустном… но, ей богу, как только подумаешь о том, что в собственной квартире, заходя в туалет, придется закрывать дверь на шпингалет и полную невозможность вскочить с унитаза в самое неподходящее мгновение, услышав, что наши, например, забили шайбу в чужие ворота, желая увидеть это своими глазами… вскочить и выбежать, естественно, со спущенными штанами… Не говоря о том, чтобы просто голым ходить по дому... Нет, становится просто не по себе… Ведь знаю же обо всех неудобствах, но все равно каждый раз добровольно сую голову в петлю. А так ведь когда-нибудь можно и допрыгаться…
…Только на вокзале я понял, что значила ее одинокая фраза безо всякого контекста: “я свободна сегодня до пяти часов…”
(Что там пишут в таких случаях? “Я вдохнул полные легкие и выпалил…”)
Я вдохнул полные легкие воздуха и поднял все сумки:
- Поехали…
- Куда?
- Как куда? В гостиницу, конечно.
- Зачем?
- Ну, не будем же мы здесь восемь часов дожидаться поезда, когда у меня забронирован двухместный номер в отеле?
Она на мгновение задумалась. (Иногда мне кажется, что женщины вообще не думают – они просто оценивают свои и чужие шансы. Так вот и сейчас… на мгновение задумалась, глядя на меня снизу вверх…)
Естественно, она согласилась не сразу. Несколько раз мне пришлось прямо и, в то же время, витиевато объяснять, что ничего плохого я не имел в виду и между строк моего предложения нет никаких подсмыслов. Одновременно, я искренне и безотрывно смотрел в ее глаза, объясняя прописные истины о том, что в гостинице она, по крайней мере, примет душ после дороги и сможет нормально выспаться… (по-моему, где-то после этой фразы я и начал витиевато извиняться и говорить о том, чтобы она не искала потаенных смыслов в моих словах и… ну, и так далее…)
В конце концов, она согласилась, и мы поехали в гостиницу… Предварительно, естественно, поругавшись с привокзальными таксистами. (Упаси вас господь, садиться в машины к этим горе-финансистам… Люди, которым суешь палец в рот, а они откусывают его по самую шею… Впрочем, нет, это, по-моему, уже не из этой оперы… О чем это мы? Ну, да – о таксистах… Возникает мысль, что одной поездкой за ваш счет, они пытаются закрыть все месячные дыры в собственном бюджете… Так, наверно, и стоят весь день, ожидая манны небесной… Естественно, мы доехали до отеля за сумму вдвое меньшую, отойдя от стоянки метров на двадцать и остановив свободное, проезжавшее мимо такси…)
В гостинице тактично не удивились, что я приехал не один, но заказал  на все время проживания завтраки на одного. Что ни говори, а молчаливая воспитанность в больших городах по России импонирует гораздо больше, чем холодная учтивость аналогичных столичных деятелей.
Вот так мы добрались до гостиницы и даже остались наедине в номере… “Ну, - спросите, ну!!!” ”Что ”ну”? – отвечу, что ”ну”?! А чего вы ждете? Эротических сцен? Не было их. И даже не планировалось… Ну, или почти не было… Да, и что считать интимной близостью? Где ее границы? Или, как говорит Андрей Бейрит: “С чего начинается куча?” Впрочем, я опять удаляюсь тот темы…
То, что, не успев войти, я оторвал ее от пола и… (как ни странно, но даже здесь нет ни малейшего желания приврать и нагородить бог знает чего)… и закружил по комнате, а она, сначала не поняв и, наверняка, испугавшись в первое мгновение, также обняла меня…
(Черт, вот здесь уже точно не помню и начинаю городить отсебятину… Ведь помню, что обнял ее, подойдя сзади, как она подалась и прижалась ко мне, а я уткнулся в ее волосы, улыбаясь, как идиот… Как оторвал ее от пола и закружил по комнате, а потом… нет, наверняка, просто поставил и… черт, не помню… ну, да, ладно, оставим…)
Сцена номер два… Я стучу в дверь ванной и спрашиваю можно ли войти… Она спрашивает не буду ли я подглядывать за душевую занавеску… Нет, отвечаю, буду просто сидеть и разговаривать с ней. Точно, спрашивает. Точно, отвечаю, честное слово…
Так и сидел, на принесенном в ванную кресле, и разговаривал с ней. Даже не помню о чем. Не верите? А зря… Было то все именно так. Рад бы и приврать, но так, по-моему, даже интереснее…
А вы, что полезете в душ к девушке, если дали честное слово, если и она сама нравится настолько, что кроме приступов нежности уже и не испытываешь ничего? Хотя, кто-то, может, и полез бы. Может, и не снимая одежды. А я остался. Мне было и так неплохо. Романтика, мать ее… Как там у Галича? ”…если б была она на западе, но она же, бля, на севере…” Это к чему приплел и сам не знаю, но раз приплел – значит не зря… раз захотелось…
Написать бы сейчас, что сидел, глядя на ее размытый силуэт за занавеской и… ну, и что-нибудь еще в том же духе… абстрактно-романтичное… но занавеска была непрозрачной, так, что слушал я только шум воды и ее голос и улыбался ее забавному ”р”…
Наконец, она сказала, что собирается выходить и попросила меня подать полотенце. Вот, оно, понеслось, скажете… Ничего подобного опять – поросила она меня после того, как сама не смогла дотянуться до вешалки и чуть было не вывалилась из ванной… Вот тогда я и предложил помочь…
Нет, и с этой сценой пора завязывать… Ни черта там больше не было интересного, не считая, конечно, моего почти тотального привыкания к ней. Ведь сколько раз давал себе слово не влюбляться и постоянно… да, нет, не то, чтобы постоянно и не то, чтобы нарушал, скорее, обещание мое начисто стиралось из памяти в такие моменты… Романтик, черт меня… Впрочем, это я уже писал…
Итак, сцена номер три… Хотя, бог с ними со сценами… Чуть ли не с приезда с вокзала в гостиницу, я просил ее остаться еще на один день и уехать домой назавтра, вечерним поездом…
Что может подумать девушка о таких просьбах? Вот и я о том же. Сам знаю, да и тогда знал, но… просто не мог остановиться… Ужасно боялся потерять ее, до какой-то паники и истерии в душе. В очередной раз придумал себе человека и влюбился в него…
До поезда еще оставалось несколько часов, и я предложил ей немного отдохнуть, потом сходить пообедать в ресторан, в душе надеясь, что она все же переменит свое мнение и решит остаться. А на что мне было еще надеяться, скажите на милость? Так и надеялся… на что хватало воображения…
Вот теперь можно перейти и к сцене номер три.
Хоть убей, не помню, как это случилось, но отчего-то в памяти всплывает только запах ее волос. И романтика тут ни при чем… Просто за полчаса до того она помыла голову шампунем… Оттого, я думаю, волосы и пахли… хорошо пахли… Только дело было, конечно, не в этом, а в том, что лежали мы вместе (Что в таких случаях пишут? “Сплетясь телами?” Или это я сам так пишу? Впрочем, я опять уклоняюсь от темы), ее голова лежала на моем плече и волосы пахли… Хотя, кто его упомнит, чем они там пахли? Не могу вспомнить, что связывало между собой основные сцены, а пытаюсь вспомнить детали… Так вот… волосы пахли… Впрочем, об этом я уже написал…
Я лежал, обняв ее сзади, ее голова на моем плече, одной рукой она обхватила мое предплечье, осторожно касаясь и поглаживая мою руку. Естественно, мы не были полностью раздеты, и все же кроме маек и у кого – трусиков, а у кого – трусов, ни на ком больше ничего не было. (Как и что тут написать, когда уже любимая теперь девушка лежит рядом, доверчиво обнимая тебя, а у тебя не хватает даже слов и остается только тихо улыбаться и дышать, как можно ровнее, потому что иначе легкие и сердце, кажется, просто разорвутся от радости и нежности…)
Так и лежали. И, наверняка, не меньше часа… Естественно, чуть позже, выдержав необходимую паузу, я развернул ее лицом к себе (что уж тут, каюсь, в очередной раз – воспользовался грубой физической силой) и осторожно, касаясь губами ее губ, лица, шеи, не переходя никаких границ, лишь губами показывал, что и насколько я уже чувствую к ней…
Волосы ее чем-то там пахли, мои ноги нежно обнимали ее бедра (или ее обнимали мои?), даже резинка ее трусиков плавно огибала талию, в одном лишь месте – между берцовой костью и пупком – не прилегая плотно к животу, образуя впадину, которую я нежно, боясь нарушить хрупкое равновесие, поглаживал подушками пальцев.
Потом… потом после долгих сборов, а до того еще более долгих попыток подняться и оторваться друг от друга (хотя, говоря откровенно, больше, конечно, из-за моего нежелания отрываться от нее), мы все же пошли искать ближайший ресторан. Администратор отеля долго вспоминала куда можно пойти, в промежутках между размышлениями ненавязчиво рекламируя кухню гостиницы. Но мы твердо стояли на своем – только китайский ресторан и никакой больше – она – в смысле – Ольга и я, также стойко. С ее подачи.
Наконец администратор (или администраторша? Хотя, нет, звучит как-то оскорбительно, тем более, что и женщина была действительно неплохая…) сдалась и вспомнила…
(Китайские рестораны… Сказка… Заметили сколько их воспето в мировой литературе? Сколько ностальгии, любви и тепла? “Полтора миллиарда китайцев не могут ошибаться”, ”…самая… самая… кухня…” Чего я только не читал – одно лишь упоминание о подобном месте настраивает главного или не очень героя на романтический/ностальгический/позитивный лад…
Так что рискую быть первым, кому китайская кухня не нравится совершенно… Ну, скажите на милость – что может сравниться с украинским борщом, овощным салатом, заправленным оливковым маслом, развалистой, свежесваренной картошкой и хорошо прожаренным стейком? И почему китайская кухня постоянно напоминает мусс или бутафорию – масса визуального объема и минимум сущности?.. А, может, кстати, полтора миллиарда китайцев и не видели другой пищи? Где им, беднягам попробовать настоящего борща, например? Так и живут несчастные, наивно полагая, что количество обеспечивает качество… ”полтора миллиарда…”
Впрочем, я, в который уже раз, удалился от темы…)
…а наевшись “объема”, мы снова вышли на солнечную, морозную улицу…она, во всем спортивно-голубом и я, с урчащим желудком, бесплатным приложением к собственным чувствам.
Я просил ее остаться до завтра, она тактично улыбалась… Естественно ее ждали родственники и, по-моему, я требовал слишком многого. Но не невозможного же?!
В конце концов, я предложил ей подкинуть монету. Решка – она уезжает сегодня, орел – остается до завтра. (Варианты, кстати, выбрала она сама… Ведь чувствовал как сильно ей самой хотелось остаться, но не мог ни найти, ни даже нащупать решающего аргумента…)
Выпал орел… Она засмеялась и запротестовала, сказала, что так нечестно. Нет, бы и мне засмеяться, а я напрягся и погрустнел, сказал, что нечестно переигрывать сыгранную партию. Мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, секунд пять. Я не выдержал первым… Хорошо, сказал, пусть будет так, как она просит, но это будет окончательный вариант. Да, сказала она, это будет окончательный вариант. Хорошо, сказал, пусть будет так, как она просит.
Я подкинул монету еще раз. Естественно, высоко и не стал ловить ее. Монета долго крутилась в воздухе и… (конечно, все не было так акцентированно-замедленно, как в голливудских фильмах – монета просто упала на заснеженный, утоптанный тротуар)… и упала на заснеженный, утоптанный тротуар. Орлом вверх…
(Думаете многоточие здесь для многозначительности? Кульминации? Переломности момента? Да, ничего подобного – она присела перед монетой, посмотрела на то, что выпало и опять сказала, что так нечестно… мать ее…
С женщинами вообще невозможно иметь дело – постоянная игра в одни ворота… в чужие… для собственной выгоды…)
… Я подкинул монету еще раз. На этот раз выпала решка. Хотя, теперь мне было уже все равно. Поезд уходил в пять, сейчас было около двух, и я ждал ее решения. Точнее, ждал того, насколько она сдержит свое слово.
Мы вернулись в гостиницу, не поднимаясь в номер, зашли в кофейню и сели друг напротив друга, не говоря ни слова… Подошла официантка, приняла заказ и через несколько минут принесла две чашки кофе…
(Немного отвлекусь, успокаивая нервы… Знаете, чем отличается плохой кофе от хорошего? Нет, я сейчас не о вкусовых качествах, а вообще… и о грамматике в частности…
Начну издалека. Есть в лингвистике такое понятие – двойные стандарты, когда, например, одно и то же слово, принято произносить с ударением и на один, и на другой слог. И первый, и второй вариант верны. Со времением один из них отмирает и нормой становится более употребляемый…
То же самое и с кофе, только здесь все еще намного сложнее. Слово “кофе” в русском изначально было  мужского рода. Сейчас, благодаря многим необразованным энтузиастам, большинство употребляет его в среднем роде. Так, что “он” уже почти стал ”оно” окончательно. Возможно, потому и уровень качества резко пошел на убыль…
Не углубляясь дальше в лирику, скажу, что принесли нам не ”его”, а “оно”. И, хотя он/оно и не был растворимым, но с трудом дотягивал даже до среднего рода…)
Кофе был отвратительным. Поговорка ”седьмая вода на киселе” сюда подойдет, как нельзя лучше. Но на этот раз даже я не стал портить себе настроение и указывать персоналу на качество их работы. Хотя, возможно, в их двойном стандарте один вариант вообще отсутствовал напрочь… Впрочем, Бог им судья. Да, и мысли мои на тот момент были заняты совершенно другой проблемой. Проблемой ее удержания…
(Может здесь и стоило бы написать - ”чем бы я только не пожертвовал, чтобы…”, но жертвовать было нечем, более того – не уверен, что вообще захотел бы ставить вопрос таким образом.
И откуда вообще взялась подобная постановка вопроса? Тем более в личных отношениях. Не коммерция же это, в конце-то концов?! Как говорил незабвенный Киса Воробьянинов: ”Торг здесь неуместен!” …Так и я… торговаться за свое счастье не собирался…
Но проблема стояла… точнее, сидела напротив и… (написать бы – ”и в ус не дула”, но уж как-то явно будет “не из той песни”… из которой, однако, слова не выкинешь)… и в ус не дула совершенно… По крайне мере, внешне именно так это и выглядело…
И все же у кого проблема, а у кого проблемка существовала. На моей повестке дня и на ее… Уже с моей подачи…
Скрепя сердце (еще одна, кстати, фраза непонятного происхождения, мать его… нашего великого и могучего…), я думал о том, что и как могу сделать, чтобы удержать ее…)
Все так же молча, мы пили “оно” и ели пирожные, натянуто улыбаясь друг другу из-за чашек, пока я, наконец, не выдержал и не… (думаете, напишу: ”прямо спросил ее?..” Черта с два! (еще одна непонятная, но до боли привычная фраза… ну, да бог с ней, сейчас не об этом...) Упертости и упрямства у меня самого хватит на двоих)… и не плюнул на ожидания. Будь, что будет… Не все же время гонять мяч в одни ворота…
Так и сидели, разговаривая обо всем подряд и ни о чем, одновременно. Я достал фотоаппарат и начал откровенно фотографировать ее. Впрочем, она и не особенно сопротивлялась… Забегая вперед – те полдюжины фотографий и было единственным, что от нее осталось… в моей жизни, естественно…)
Отчего-то впоминаю ее постоянно, когда бы ни слушал музыку “Vaya Con Dios”… Странно… Непостижимая смесь блюза и смены десятков настроений от песни, к песне, вытягивающая из меня все жилы… Но больше всего тоски, ностальгии, тревоги и, главное,  надежды… в каждом оттенке голоса.
Самое поразительное, что и музыку эту я открыл для себя после того, как видел Ольгу во второй и последний раз. Случайно услышал в случайном музыкальном магазине. Даже и не знаю, какая ассоциация связала их обоих. Впрочем, не хочется и задумываться… (Написать бы – ”непостижимость ни одной, ни другой…”, да только фраза настолько заезжена, что боишься лишний раз употребить ее…)
Ничего из ряда вон так и не произошло. Она уехала. Спокойно собралась, иногда поглядывая на мое заупокойное лицо. Созвонилась с еще одним шапочным знакомым по поводу встречи ее на обратном пути из дома. Я вызвал такси и отвез ее на вокзал. Она купила билет, я занес ее вещи в вагон, мы как-то скомканно попрощались, договорившись через пару недель встретиться в Москве.
А на следующее утро… Хотя, об этом я уже писал… На следующее утро так ничего и не произошло…
А в обед пришло сообщение от нее: “Мне действительно стоило остаться с тобой на день. Сейчас жалею, что не сделала этого. При встрече объясню почему”.
”Вот, б…”, – в смысле, – “вот, черт”, – думаю, – “опять все произошло через задницу… В который раз уже встречаю девушку мечты и каждый раз все идет наперекосяк”. Может и не настолько дословно подумал, конечно, но, зная себя, могу сказать, что попадание, наверняка, близкое.
Забегая вперед (или теперь уже – откатываясь назад…) могу сказать, что ждали ее именно на следующий день, соответственно, и у нее самой изначально все пошло наперекосяк, со всеми последствиями – и втекающими, и вытекающими.
Теперь… теперь, пожалуй, остается переместиться на пару недель вперед. Уже в Москву. За время пребывания в Благовещенске, я написал ей еще пару сообщений, на которые она благополучно не ответила, сделал все необходимые дела в командировке и прилетел назад…
Обратная дорога… а, впрочем, не важно – почти ничего и не помню из нее… Наверняка, проспал весь полет…
Итак, действие номер очередное… Я сижу на работе, чем-то недовольный и загруженный… Вот тут то и раздался звонок мобильного телефона… (Надо сказать, на тот момент голова была забита действительно бог знает чем. Только что поговорил по тому же мобильному с… хотя, отношения к делу это не имеет, но настроение все равно испортилось. И тут раздался звонок, и на мониторе телефона высветилось ее имя. ”Черт возьми!!!” (Ну, или что-то в этом роде) В смысле – это я уже произнес вслух и довольно громко к тому же…)
- Привет, - смущенно-радостный голос с той же самой ”р”, за которую хотелось отдать даже… впрочем, спокойно… без лишнего пафоса…) Так вот… с той же самой ”р”, за которую хотелось отдать… ну, может и не все, но тоже немало… при определенных обстоятельствах (как там у Семена Альтова – “размеры моей благодарности не будут иметь границ… в разумных пределах…” Все, как и у меня сейчас… Кроме ”пределов”… С ”пределами” у меня всегда были нелады…)
Она прилетела только сегодня и ужасно устала. Господи, Боже, когда это то меня останавливало?! Так, что и приводить пятиминутный диалог, думаю, нет смысла. За нее с ней же я договорился, что приеду к ней домой вечером на полтора-два часа. Попить чай и просто поговорить (может же человек просто соскучиться, в конце-то концов?!). Естественно, потом уеду домой, чтобы у нее не возникало сомнений в чистоте моих намерений и чистоте моего отношения к ней. И, естественно, к чаю привезу полный пакет фруктов и овощей. Какие только не найду по дороге. (Впрочем, фрукты/овощи предложил привезти я сам. Но идею она поддержала. С удовольствием… А вот презервативы я не покупал. И даже не собирался. Зачем? Ехал то я пить чай – и это не фигура речи…)
По дороге в метро пару раз от нее проходил звонок с мобильного. Я благоразумно не отвечал. Что еще она могла сказать, кроме того, о чем мы уже договорились?
Только на Шаболовской я перезвонил сам. Уже на выходе из метро. Естественно, она звонила, чтобы отменить встречу, потому, что уже легла спать, и сил не было ни на что, после суток пути. А завтра ждал институт (конечно, второе образование. Не думаете же вы, что я бы стал бегать за восемнадцатилетней девицей?! Все-таки двадцать восемь – это уже серьезно… Или ей было двадцать девять? Или двадцать семь? Не помню… Или даже так и не узнал ее возраста… Кстати, я вообще писал то о ее возрасте? А то и впрямь мог нарисоваться образ молоденькой институтки с ветром в голове…), куча домашних дел, что-то еще (все же здесь, ради полноты картины, ей надо было составить список посерьезнее, а то ”институт”, ”домашние дела”… Как-то больше смахивает на неумелое и непродуманное вранье спросонья, чем на планы следующего дня…
Естественно, меня не остановило и это (раз уж приехал), естественно, фруктов/овощей я купил уже у выхода из метро (не потащусь же я с ними через всю Москву?!) и, естественно, своим звонком я уже разбудил ее (впрочем, об этом я написал).
Одна остановка на трамвае и я у дома номер пятьдесят один, набираю на домофоне ее восемьдесят пятую квартиру (понятно, что за время моих закупок она задремала еще раз…)
Она встретила меня на своем шестом (седьмом или восьмом… или их всего было семь в здании?) этаже, я оторвал ее от пола и… (в принципе, не стоит повторять себя же – все было почти, как две недели назад в Благовещенске… Иными словами: “чем бы дитя не тешилось…”)
Девушка мечты была все той же девушкой мечты, разве что немного сонной, но основные атрибуты оставались теми же – и рост, и вес, и глаза, и тепло, и даже ”р”, за которую хотелось что-то там отдать без остатка… (Кстати, даже волосы пахли тем же шампунем… Хотя, нет, опять, похоже, приврал – на мытье головы сил у нее уже не хватило. Это дело она оставила на утро).
Вот так мы и воссоединились. Две недели спустя после нашего первого непреднамеренного свидания. Воссоединились, чтобы утром расстаться на… Впрочем, насчет утра я поспешил – приехал то я, чтобы увидеть ее и попить чая. Хотя, одно другому, по-моему, не мешает…
Впрочем, что уж там… раз начал, приходится договаривать…Чая мы так и не попили (“…сорвав друг с друга одежду, мы бросились в постель…” На самом деле – это все из дешевых бульварных романов. Не думаете же вы, что все могло произойти так банально?)
Я помыл, почистил и порезал фрукты на кухне, налил ей сока и мелко поломал плитку шоколада (кстати, совсем забыл – за соком и шоколадом все же пришлось идти в соседний супермаркет, потому путь от метро и занял столько времени, что она успела задремать еще раз) и принес все в гостиную (она же спальня, она же ее рабочий кабинет).
Ольга лежала на кровати (естественно, одетая), я сидел рядом, мы ели фрукты и смотрели телевизор с выключенным звуком, слушая CD проигрыватель (может, кстати, тогда и играла “Vaya Con Dios”? Хотя, вряд ли – такое я бы, наверняка, запомнил), говоря о чем-то (хоть убей, уже и не вспомню о чем).
Через некоторое время я подумал и решил (естественно, спонтанно, и, естественно, вслух, как и все… ну, или почти все у меня), что останусь у нее на ночь. Так прямо и сказал, что домой поеду утром, чтобы переодеться перед работой, что никакого секса не будет, что просто давно мечтал заснуть с ней и проснуться. Проснуться и чтобы она была рядом…
Она, из приличия посопротивлялась несколько минут, потом, совершенно спокойно согласилась и начала стелить постель…
Секса, кстати, так и не было, если называть сексом банальное спаривание. За то было намного большее (как объяснить здесь, что это не просто слова? Я целовал каждый сантиметр ее тела, кончиками пальцев касаясь каждого ее изгиба, всех мягких и жестких впуклостей и выпуклостей под ее кожей, нереально бледной в слабых отголосках света уличных фонарей и горящих окон в соседних домах. А она подавалась и отзывалась на каждое мое прикосновение…
Знаете, что такое полная гармония?.. Хотя, здесь я и, вправду, перегнул с пафосом… Итак… Знаете, что такое полная самоотдача… черт, опять не то… Ну, да бог с ним… Вот, в ту ночь мы реализовались процентов на восемьдесят от абсолюта… ну, хорошо – плюс-минут восемьдесят… Думаете мало? Не скажите…
А на утро все было с точностью до наоборот – процентов на семьдесят пять – но уже по отношению ко мне… Вот это, вкратце, и значит – ”большее”…)
И, хотя, и спать мы нормально мешали друг другу, с трудом помещаясь на узкой кровати, до сих пор возникает ощущение нереальности всего произошедшего… Даже сейчас не уверен было ли это на самом деле или я сам нафантазировал бог знает чего…
Но домой то я уехал утром… Значит все было… И огромные сугробы снега, навалившего за ночь, и давка в метро, и опоздание на работу… Значит было…
…договорившись вечером созвониться…
Созвонились… И не один раз. И не один раз я пытался удалить номер ее телефона из памяти своего мобильного… и не один раз удалял… А потом судорожно вспоминал одиннадцать цифр, каждый раз боясь, что она больше не позвонит (думаете, впоминал? Черта с два… Не мог вспомнить ни разу… Просто места себе не находил, ожидая звонка или сообщения от нее… Ну, может все было и не так плохо, но ждал же, черт меня побери, ждал…)
А потом… потом она больше не перезвонила…
И сегодня прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как я видел ее в последний раз. (Кстати, с названием рассказа определилась именно она, Точнее, согласилась… Даже таким банальным… Естественно, я ей сказал, что пишу/напишу рассказ. О ней. Ну, или почти о ней. И о себе…)
Что ж это за девушка мечты, скажете, которая, даже набирая мой номер, сразу отключалась, ожидая, что я перезвоню сам? Экономия средств, мать ее.
Вот я и сам думаю – какая она, к чертям собачьим, девушка мечты?.. А забыть все равно не могу…
Так что остался последний шанс – отнести ей готовый рассказ. Адрес то я помню, в конце-то концов. А там и посмотрим… Ведь обещал же.

Владимир Маяковский всегда вздрагивал и возбуждался при слове «революция». И Лиля Брик, любившая над ним подшучивать, однажды подкралась к поэту на кухне - да как гаркнет ему в ухо:
- Ррреволюция!
И для верного эффекта ещё кулаком под рёбра ему заделала.
Маяковский, само собой, вздрогнул. А у него в руке был горячий чайник - бедняга и вывернул его прямо себе на штаны.
Что тут началось! Выскочил поэт на улицу в одних штанах. Дело зимой было; пар от него клубами валит, ничего над штанами, кроме клубов пара, не видно! Прохожие шарахаются, орут:
- Спасайтесь! Тут облако в штанах какое-то на людей бросается!
...Когда Маяковский отошёл от ожогов, он сел писать поэму «Облако в штанах».
А на Лильку он не обижался. Привык.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/112335/

Два года назад, закрывая на зиму дачу,  мы увидели черного  кота - пришел и орал жалобно, в смертной тоске. Ну, понятно: лес, зимой никого нет, пропадет. Видно, кто-то его бросил, а мы последние уезжали, уже и снежок выпал. Я уговорила мужа  взять кота до ближайшего городка - там прокормится.
Едем. Кот припал к коленям, не шевелится. Я, как положила на него руку, так и не снимала целый час. Доехали до городка этого - ну, не могу я его отпустить.
Думаю о том, что у нас в Москве, под домом, женщины целое кошачье общежитие организовали. Кормежка там регулярная. Принесли  коврики, кресла старые, гулять два раза в день выпускают, лечат. Может, довезти его до нашего кошачьего пансиона? Где шесть, там седьмой прокормится.
Решили везти до Москвы. Часа четыре ехали по снегу, и все время он сидел в той же позе, будто прирос. А у меня чувство странное: не любительница я кошек,и никогда своих не держала -  а вот с этим у меня что-то происходит, он как будто мой.
Приехали. Подвал закрыт, только лаз. Чувствую себя последней свиньей, сердце просто разрывается. Говорю ему : "Ты иди, там хорошо, каждый день будем видеться."  Ну, и  впихнула его в этот лаз. Подкинула. Никому из благодетельниц кошачьих, кстати, потом не призналась.
На душе -(!) кошки скребут. Как его примут, что он теперь обо мне думает? Ведь они наверняка мысли читают, а я дорогой думала:"Взять его, может быть?"
Голова у кошака большая, шерсть короткая, лобастенький, крепыш. Хвост не пушистый, длинный, надломлен. Может, за это и выбросили? Некрасивый. А что-то в нем есть. Мой просто, не знаю, как объяснить - но мой.
Может, не будет аллергии? В последнее время кошек тискаю безнаказанно... А как же Малыш?
Малыш - пудель наш. Они же ревнивые. Переживать будет, заболеть может от ревности, знаю такие случаи.
В общем, предала я кота. И он это понял.
И вот зажил кот под домом. Прижился. На кормежку, как все, на прогулку. Я туда под видом благотворительности корм стала носить, вкусности всякие - совесть-то нечиста. Иногда брала его на руки, и он так же припадал к плечу. Хоть плачь.
 И вот иду однажды куда-то, а от подвала голос - кормилица кошек с прогулки созывает, и они со всех сторон бегут на обед.Может ведь и не достаться.
 И вдруг мой черныш прямо навстречу - и встал как вкопанный. Я нагнулась, глажу его и объясняю, почему не взяла, говорю, какой он хороший. Прощения попросила. Надо идти. Прошла несколько шагов - оглянулась: он сидит и смотрит вслед. Уже далеко ушла , оглядываюсь: сидит. Чуть не плача, свернула за угол, опять оглянулась - там его обед ждет, а ему неважно, сидит! Помнит меня... А простил? Вряд ли.
 Прошло несколько месяцев. Кот отъелся, вальяжный такой. И раз вижу - на новенькой чьей-то машине, прямо на капоте, возлежит мой черныш с рыженькой подружкой. Уютно свернулись - эх, жизнь! Сыт, с красоткой, на иномарке!        Подхожу, благо фотоаппарат был - сделала три снимка.
 Он поднял голову, встал , и ко мне - от своей-то барышни. Подставил башку под ладонь и так минуту или больше простоял с закрытыми глазами. И я тоже. Все, простил меня.
А думать о нем до сих пор не могу спокойно. Надо было взять. Это точно был мой кот.

Горбун

После детского дома Санька, по прозвищу Крант, осел в КБО, где научился мало-мальски башмачничать и зверски пить водку. Деньжата водились, но малый рост и уродливый горб, а также узкий кругозор, не давали парню никаких перспектив. Так тянулось шесть лет. И однажды Санька решил пустить все прахом, уйти, куда глаза глядят, даже погибнуть, если так у него на роду написано. Взял он водки и пошел за город. Шел он, шел, присаживался, пил и опять шел. И вошел в дремучий лес. Здесь его и сморило.
…Очнулся он от холода. Подтянул под себя ноги, спрятал между ними ладони. Правый бок занемел, голова кружилась и трещала, во рту было сухо и горько. Санька открыл глаза, кругом стояла кромешная тьма.
… Потом Санька долго-долго шел по лесу. Садился, вытаскивал сигареты, курил и шел опять. Уже встало солнце, запели птицы. Наконец показалось поле, а за ним виднелись домишки.
За изгородью первого дома увидел бабку, позвал:
- Эй, у тебя самогонки нет? Продай за деньги…
- Ты, сердешный, чей будешь, к кому пришел? – бабка подошла поближе. – Нет у меня. Не гоню я. А ты не «зык» беглый?
К обеду вся Муравейка только и говорила что о горбуне. А он валялся возле деревенского магазина. К вечеру бабка Анисиха, та самая, и Славка Данилов загрузили горбуна на тележку и свезли к бабке в баньку.
Санька проспал всю ночь и утро. Когда он, покачиваясь, держась за косяки, вышел, Анисиха, бросив тяпку, посеменила к нему:
- Проспался, нехристь! Мало тебя Бог-то наказал, так ты ишшо заразу эту лакать принялся!
-Ы-ы… - только и мог вначале издать парень. Потом малость оклемавшись, произнес: - Это…где бы самогонки купить?
Бабка хлопнула себя по бокам и запричитала: «Ить, гляди, ненасытный, опять – снова да ладом! Поди исть охота? Пошли, сядь на крылечко, я счас».
Санька послушался, сел на крылечко, пошарил в карманах, закурил. Бабка минут через пятнадцать вернулась
- На вот, похмелись, - подала зеленую эмалированную кружку и чашку с вареной картошкой. –У Деихи выпросила для тебя. А боле и не проси, нет у неё боле.
Выпил Санька и покатились по его лицу соленые слезы. Анисиха сидела напротив на чурочке и спрашивала, задавала свои житейские вопросы. Все рассказал ей Санька: «Ни-и знаю я, бабка, ничего не знаю! Оставь меня у себя, я тебе заплачу, сколько надо!»
- Кормилица, матерь божья! Я и сама-то еле перебиваюсь, а с тебя ни помощи, ни покою, только хлебова энтого будешь просить!..- Потом призадумалась. – Ладно, останься на денек.
Санька и остался. Дотяпал картошку, помылся в баньке.
На закате солнца во двор к бабке зашла молодая женщина лет тридцати трех, высокая, круглолицая. Молчком села на чурочку против Саньки. Из избы вышла бабка.
- А ты чего пришла, Люся, вроде не товарки мы с тобой?
- А я на него пришла поглядеть. Мужика ведь мне в дом надо.
- Детка моя, да какой же он мужик?! Иди домой, доченька!
-Бабонька Тонька, как мамка в марте померла, ох тошно мне одной, тошнехонько!..
Женщина заплакала. Санька насупился. Бабка шепнула ему на ухо: «Дурочка она. Мать похоронила в этом году, живет одна. В избе-то у ней хорошо, чисто, а вот вишь, сама хворая…»
Женщина обтерла ладонью лицо, спросила:
- А тебя как зовут?
- Сашка я.
- А я – Люся Харитонова. У меня за мамку пенсия, десять куриц и боров. Осенью колоть буду.
-Хватит, ступай домой, девка. Человеку спать надо! – решительно закруглила разговор Анисиха.
- А я без его не пойду!
- Ах ты, халда! Иди-иди, золотая, – перекрестила вслед воздух Анисиха.
Вдруг Санька встал и решительно сказал: «А я с ней пойду!». Анисиха прихлопнула себя по бокам: «Пресвятая богородица, ишшо один с ума сошел!»
…Дом был небольшим, но ладным. Со всеми пристройками и большим огородом.
- Садися, Шура, за стол, ужинать будем.
- А ты че у меня не спрашиваешь, кто я такой есть, может, шпион какой или кто.
- Ты – шпион! Да горбатых в шпионы не берут, - захохотала Люся.
- Дура!- выпалил Санька, а сам подумал: «И зачем приперся?»
Поели. Люся убрала со стола. Аккуратно вымыла с мылом клеенку, прополоскала под умывальником тряпочку, расстелила на столе.
Пока Люся снимала с кровати покрывало, встряхивала одеяло, укладывала подушки, Саньку охватила мелкая дрожь. «Я пойду, покурю пока?» - «Ладно, а ты не удрапаешь?» - «Не боись».
…Когда он вошел в избу, свет уже не горел. Закрылся по-хозяйски на крючок, прошел до кровати, разделся, приподнял одеяло и тихонько прилег с краешку.
- Ох и табачищем несет, как от настоящего мужика, - услышал он Люськин шепот. «Дурак, зачем приперся, - опять подумал Санька.
Если мы будем жить, - опять зашептала Люся, - я деньги с книжки сниму, и поедем в город, в больницу: попросим сделать операцию. Тебе горб отрежут, ты и будешь настоящим мужиком, только махоньким! Ну и что!
Санька слушал и не слушал. Он все ближе придвигался к ней. Хотелось одного, чтоб она не ускользнула, не нарушила, что шло на лад. Его подхватила неведомая сила, волна, она играла с ним, как со щепкой, то вздымало вверх, то опускало вниз, и каждый взлет сулил ему новый восторг. Вот он, здоровый, сильный Санька, ему подвластно мягкое розовое тело Люськи, и нет большей радости, чем радость власти над родным, единственным телом этой женщины, сладкой, любимой. Он знал, что сделает все, расшибется в лепешку, загрызет всех, чтоб испытать еще и еще это тягучее, пульсирующее, неведомое доселе чувство обладания.
…Они лежали рядом, дремали.
- Шур, а у Славкиной Нинки платье, все в золотых крапинках, люрик , называется. Ты мне такое купишь?
- Бери у меня деньги в костюме да покупай!
-Тогда я завтра в город съездию, а ты отдыхай.
Утром Санька проснулся – Люси рядом не было. Он вспомнил ночной разговор о платье: «Поехала!» Встал, прибрал кровать, умылся, вышел во двор. Обошел его, сходил в огород, выглянул за ворота, покурил. Есть не хотелось. Ничего не хотелось. Прошедшая ночь поглотила всю его прежнюю жизнь. Люська стала смыслом его жизни, самой жизнью. И не верилось, что такое счастье досталось ему - Кранту, Горбуну, Верблюду.
После обеда нахмурилось. К Муравейке шла черная туча. Издалека громыхало. Пошел дождь. Санька сидел на табуретке в кухне и при очередной вспышке затыкал пальцами уши, ждя грома.
Автобус до Муравейки не доезжал: он останавливался возле дома отдыха, дальше приходилось добираться пешком. Люся перебежала лесок, в поле её захватил дождь. Помня, что в сумке – драгоценное платье, она решила переждать грозу под деревом,
одиноко стоящим в поле.
…Дождь помаленьку стихал. Выглянуло солнце. К деревне по полю бежали мальчишки, махая руками и что-то крича. Когда они подбежали к краю деревни, Деиха, делавшая палкой канавку, чтоб проводить от ворот большую лужу, спросила:
- Эй, чего базлаете на всю деревню?
Лица мальчишек были бледные и испуганные.
- Там…там… Люську Харитонову грозой убило!..
А там – сияла семицветная радуга.

ПРО ОЧКИ. СКЛЕРОЗ и ОБО ВСЁМ ПОМАЛЕНЬКУ.  

Ищу, ищу, где они, куда подевались. Видела бы хорошо, быстренько нашла , а то, не знаю уж,  где искать.  Это я про очки.  И так каждый день. Ну, правильно, вот они, родимые, нашлись, как всегда на лбу. Очки-то у меня для близи , а чтоб в даль посмотреть, на лоб их приподнимаю. а пока разглядываю, что там вдалеке, забуду куда  дела. Вот так поисками и занимаюсь .
Без очков-то я теперь, совсем не могу, Говорят, от возраста зрение ухудшилось.  На днях,  дома уборку  делала. Всё протёрла, промыла, пропылесосила, ни квартира, а загляденье стала. Надела очки, дай думаю, посмотрю, какое  число на календаре,  может праздник завтра какой, чего это я  марафет такой навела.  Да мои милые, зря я их надела. Все мои старания были напрасными.  Там мусор, там пыль разводами. Пришлось ещё раз прибираться , только уже в очках. Я так думаю, что следующую уборку,  сразу в очках  буду делать, либо, после уборки, их не одевать.
  А вчера, оправу на очках заменила. Решила в зеркало посмотреть, идёт она мне или нет. И зачем же я к этому зеркалу подошла, не нужно было этого делать. Я жt раньше-то как. Лицо кремом мажу, а смотрюсь-то,. в маленькое зеркальце, а там-то себя частями вижу. А тут,  вот она, вся. Мама дорогая… , сколько ж морщин я  через эти очки на своём лице в зеркале увидала. Присмотрелась, при считалась, все мои. Эта -  от смеха, эта - от слёз, эта – от солнышка щурилась, эта - от переживаний , а это видать от возраста. Вся моя история на лице, и чего же тут плохого. Улыбнулась сама себе, и всё таки , буду пользоваться маленьким зеркальцем, а если большим , то без очков.
  А вот в том, что я каждый день поисками  занимаюсь ,я думаю, склероз виноват. Я ведь много чего теряю, не только очки,  да ищу потом по полдня. Забывчивая очень. Не зря говорят, что у склеротика, каждый день новости. Вот рассказывает тебе, например,  соседка, женщина тоже в возрасте, одну и туже историю каждый день, а ты её слушаешь , как в первый раз. И тебе, новости, и ей приятно, она ведь тоже не помнит, что уже это всё рассказывала. Вот опять, с мужем,  какие дела. Чего греха таить, по молодости частенько бранились, так после ссоры, и завтра , и после завтра обидно. А сейчас, периодичность ссор  такая же, а как легко. Вчера побранились, а сегодняшняя-то , как в  первый раз. Вот тебе и склероз, лекарство от головной боли, да и только. Мне вот,  знакомая посоветовала, тоже склеротичка,сама говорит, на себе испытала. Когда потеряешь чего- нибудь, найти не можешь, нужно на ножку стула привязать  белый платочек. Я однако, послушалась совета. точно-то не помню, как всё было. Вот только  прихожу я с базара, а понять ничего не могу. Все 24 ножки моих шести стульев,  белыми платочками перевязаны. Чего искала и нашла или нет, не помню. Пойду к табуретке ещё платочек привяжу, может, найду чего. И  вот, такая же это штука, склероз, что было полчаса назад или вчера не помню, а вот детство и молодость, всё до мелочей, помню. И грустное, и весёлое -  много чего рассказать можно. Но о грустном не надо.
 Лет восемь, помню, мне было, а подружке моей семь. День рожденье в один день, только на год разница. В ту пору чулки ажурные только-только в моду вошли. Ну, это для взрослых, а мы- -то ещё дети. Для нашего возраста таких  чулков не выпускали, а если бы и были в продаже, никто бы нам их не купил, жили то не богато. А уж как хотелось нам эти чулки. Родители целыми днями на работе. Мы сами себе хозяева. С подружкой, в старых вещах нашли, на наш взгляд, ещё приличную тюль./Капроновой тюли раньше не было, была белая хлопчатобумажная/. Портнихи мы были, конечно,  никудышные. Но ажурные, тюлевые чулки,  получились на наш взгляд, отличные. И какие же мы были счастливые, когда в летний солнечный день, прогуливались с подружкой под ручку, по нашей любимой Лесной улице, в белых, ажурных чулках и в сандалиях, к которым были привязаны обыкновенные катушки из- под ниток, вместо каблуков, не передать ни какими словами. Таких эпизодов, не один склероз не сотрёт.
  А как можно забыть петушка молоденького, пойманного мною на удочку. Да не каждый рыбак такое сможет.  Всё тот же возраст,лет восемь-девять. Мы жили возле речки Пихтовка. Естественно, большую часть летних дней, там и проводили. Каждый день на рыбалку, это закон. Двое, марлей неводят, а третий впереди камни шатает, гальянов в невод загоняет. Улов всегда был, только, правда, мелковатый. А вот по крупнее гальяны, водились у запруды. Вот туда- то мы ходили рыбачить удочками. Однажды рыбачили мы, рыбачили. Ловится рыба , нечего сказать..И вот я, в очередной раз, насадила червячка на крючок, закинула леску с наживкой в воду, и возмущению моему не было предела. В запруде плавает петух, пытается махать крыльями и распугивает нашу рыбу. Я стараюсь вытащить леску с наживкой на берег, а петух следует в том же направлении.  Мой детский ум все таки сообразил. что произошло. Удочка и петух остаются на берегу, а я со скоростью света, перемещаюсь до дома, закрываюсь на засов и горько плачу, уж так было жалко пойманного на удочку петуха. Слёзы я лила напрасно. Вечером,  этого же дня, мне принесли мою удочку, правда , без крючка и передали привет от совершенно здорового петуха. Я была счастлива, что не загубила птицу. Но мимо этого двора, от куда был этот пернатый, я не ходила несколько месяцев, и на этой  запруде, гальянов больше не ловила.
    Всё было давно. Это странички моей жизни, не стираемые склерозом. И  я ловлю себя на том , что мне нравится временами перелистывать их. А то, что я  периодически  ищу свои очки и забываю, что было вчера, это не страшно всё поправимо,это просто возраст за пятьдесят…  И об этом говорит ещё одна история.
   На неделе ездили с мужем в город, по делам. Замешкались , пришлось задержаться. Зашли в столовую пообедать. Сделали заказ , сидим, общаемся. Нашу беседу прервал  голос симпатичной девушки с раздачи: «Бабушка, бабушка, ваш заказ готов!»
Я так вокруг посмотрела внимательно, бабушки нигде не видно. Долго соображала, кого, это так называют,  пока на наш столик ,эта девушка не принесла обед. Ко мне получается, с таким почтением обратились, выходит мои очки и зеркало не лгут.
Ну, обед-то мне  красавица подпортила, этим, не привычным  обращением.Подумала, подумала я об этой ситуации и решила. Ну, раз бабушка, так бабушка. А как мне приятно-то, когда меня внуки мои так называют… Ведь лучшего звания , после слова  «мама», нет. Пошла и заказала ещё одну порцию борща.

Лиззи, твои коленки с вечными ссадинами, твои обкусанные ногти с облезшим лаком, твои конопушки, твои медовые губы – я хранил это в памяти двадцать лет – с того дня, когда ты, попрощавшись со мной, уехала навсегда  – не куда-нибудь, а в Аргентину – к своему деду – сразу после того, как твои родители развелись, и ваш дом на нашей 24-ой улице был продан Смитам, младшему из которых досталась твоя бывшая спальня. Ты и не поверишь, Лиззи, сколько раз я разбивал стёкла в этой спальне – только лишь оттого, что не мог смириться с мыслью, что этот толстый Боб глядит на нашу улицу из окна и видит то, что когда-то видела ты – цветочную клумбу с ирисами, белый забор и голубой почтовый ящик. Теперь твои колени скрыты от моих глаз черными джинсами, а на ногтях у тебя французский маникюр – и не тот, что делают в дешёвых салонах, а настоящий – не побоюсь предположить, что он был сделан в Париже, из которого, собственно говоря, мы и вылетели час назад – мы – оказавшиеся на борту одного и того же самолёта после двадцатилетней разлуки. Поверишь? Нет? Я узнал тебя сразу, как только ты вошла в этот салон, и даже не по твоим конопушкам, а по твоей манере закусывать губы, когда ты смотришь на что-нибудь снизу вверх. Ты шла по ряду и искала своё место – 21-ое «С», как выяснилось через десять секунд, а я смотрел на тебя со своего 21-го «D» и думал о том, что в Нью-Йорке тебя будет встречать твой муж или кто-то ещё, а это означает, что я не смогу забрать тебя с собой и увезти куда глаза глядят – куда-нибудь подальше от людей – туда, где нас никто бы не увидел, и где мы смогли бы сделать то, чего не сделали двадцать лет назад… Я струсил, Лиззи… струсил, потому что любил тебя слишком сильно, а потом, когда ты уехала и не вернулась, решил повеситься. Смешно, не находишь? Верёвка оборвалась – оказалась слишком старой, а на вторую попытку меня уже не хватило. Всё, на что меня хватило, это кидать камни в окно Бобу Смиту и заниматься известно чем по ночам, глядя на твою единственную фотографию. Правда, ещё меня хватило на то, чтобы искать тебя в Интернете, но из этого, как ты понимаешь, совсем ничего не вышло – я не знал фамилии твоего деда, а девушек с именем Элизабет Уайни Хорст в Аргентине не обнаруживалось. Да и не только в Аргентине, если честно. А потом я женился, Лиззи. Женился, потому что мне надоело возвращаться с работы в пустой дом. Просто классика, не находишь? Я женился на первой подвернувшейся женщине – на той, которая не имела с тобой ничего общего; я просто думал, что ни одна из женщин не имеет права хоть чем-то походить на тебя. Моя жена – блондинка с бесцветными глазами – высокая и худая. Таких женщин в Нью-Йорке – миллион и мне от этого легче – мне легче, потому что она не красавица, и у неё нет твоих глаз, и губ, и твоих  волос. Её зовут Айви Джо и она работает в архиве при иммиграционной конторе. Занимается исключительно тем, что сканирует старые документы и переводит их в компьютерную базу данных. Детей у нас нет, Лиззи; через три года после нашей свадьбы и… скажем так – через десять лет после того, как я потерял последнюю надежду найти тебя и выполнить своё обещание, ей поставили непроходимость маточных труб и на этом всё и закончилось. Она сканирует документы, а я отвечаю за поставку вин в одном французском ресторане – в том самом, который принадлежал в своё время старшему брату моей матери. Но это не так уж и важно. Важно то, что я встретил тебя, что сейчас мы летим в одном самолёте, и что ты разгадываешь кроссворд, находясь от меня на расстоянии вытянутой руки. Ты всегда любила кроссворды, Лиззи, и слава богу, потому что кроссворд, который ты сейчас разгадываешь, занимает тебя гораздо больше, чем всё остальное, а я боюсь смотреть на тебя слишком часто – я боюсь, что ты узнаешь меня и боюсь того, что может последовать вслед за этим. Хотя, на самом деле, сейчас я уже не боюсь; я жду этого, Лиззи – я готов – я готов к твоему взгляду, к твоим слезам, к чему угодно – мои руки уже не дрожат, и я даже уверен – почти уверен – что смогу тебе улыбнуться. Сейчас по проходу повезут тележку с едой, и ты отвлечёшься от своего кроссворда и, скорее всего, посмотришь в мою сторону и увидишь меня – пусть совсем не такого, как двадцать лет назад – но меня – твоего Франсуа – оставшегося твоим навсегда. Знаешь, что я хочу этим сказать? Что я люблю тебя, Лиззи. Люблю с того самого дня, когда ты заехала на своём велосипеде в эту чёртову канаву и кувыркнулась через голову. Тебе тогда было двенадцать – как и мне – и впереди у нас было шесть лет – шесть лет по триста шестьдесят пять дней – не так уж и мало, между прочим, а сейчас мне кажется, что эти шесть лет пролетели, как один единственный день. Если бы у меня была дочь, я назвал бы её твоим именем, и тогда мне было кому говорить: «Лиззи, Малышка моя…»… Глупо, да?  Глупо, всё глупо. Ты уже двадцать лет живёшь своей собственной жизнью, к которой я не причастен, и мне не что рассчитывать – разве что на твоё опоздавшее на пару десятков лет «Прости…». Ты ведь не сказала мне о том, что ты уезжаешь навсегда. Ты сказала мне, что останешься в Аргентине до конца лета, а затем вернёшься в наш колледж, и мы с тобой будем снимать комнату. А в сентябре я узнал, что ты забрала свои документы ещё в мае. Уже в мае ты знала, что не вернёшься в Нью-Йорк, но ты не сказала мне об этом. Почему, Лиззи?  Потому что решила пощадить меня? Или, наоборот, наказать? Или тебе уже было всё равно? Ты готовилась к другой жизни, в которой мне не было места. Я прав?  Я думаю об этом двадцать лет, и никак не могу понять, почему ты это сделала. Впрочем, это уже не важно. Важно только то, что ты сидишь в трёх футах от меня, грызёшь кончик своей шариковой ручки, и что через минуту или чуть больше того, ты посмотришь в мою сторону и увидишь меня – меня, смотрящего на тебя, а не листающего рекламный журнал от французских авиалиний. Я жду этого, Лиззи. Я закрываю журнал. Я хочу увидеть твои глаза и услышать твой голос. Я… я всё ещё тот Франсуа, который целовал тебя ночью на пирсе и который затянул на своей шее верёвку, когда осознал, что уже не увидит тебя. Я люблю тебя, Лиззи, понимаешь? И буду любить всегда – пока не умру…

*************
- Мадам, что Вы будете пить? «Merlot»? Прошу Вас, мадам. А Вы, месьё? Пардон? Вы не рекомендуете мадам это вино? Простите, мадам… Вы летите вместе? Простите… У нас ещё есть «Cabernet…»… Две тысячи пятого года, месьё… Мадам, Вас устроит это вино? Как скажет месьё? Да, конечно… Месьё, Вас устроит это вино? Да? Благодарю Вас, месьё! Мадам – «Cabernet Sauvignon»…

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/116486/

                    И гаснет звезда, не успев разгореться.
                    Куда ты уехала, Сью?
                              Дм. Сухарев, музыка В.Берковского

Впервые я услышал эту песню у нее на дне рождения. Обычная московская квартира, весенний вечер, веселая компания, все под шофе, кто-то, как всегда, терзал гитару, и Сергеич спросил, не может ли кто-нибудь спеть "Куда ты уехала, Сюзен".
- Ща споем, – радостно заверила подруга именинницы, Катерина, подмигнув своим "седьмым" глазом, и широко улыбнулась.
Мой друг Сергеич – это нечто особенное. Стройный красавец, светловолос, прекрасно сложен, и даже едва заметная хромота лишь придавала ему еще большего шарма. Всегда к месту, сам блестяще владеет гитарой, водку пьет осторожно, и даже матом ругается, как бы извиняясь. Словом, Сергеич был свой в доску парень, наш брат студент, и старательно старался все забыть. Забыть свое княжеское происхождение, двадцать два поколения родовитых предков и фамилию, попахиваюшую 1825-ым годом. Но мы-то, мещане и плебеи, об этом никогда не забывали, и каждый почитал за честь незамедлительно ублажить его сиятельство.
Не исключая и Катьку. Катерина носила фамилию Семиглаз, и поэтому ее левый глаз, действительно неспокойный и периодически заходившийся в нервном тике, у нас в компании шутливо назывался седьмым. Снова подмигнув, она подергала струну, откашлялась и запела. У нее было дивное лирическое сопрано, несильное, но нежное и ласковое, порой пародийно-"злобное", но бархатистое и, как говорится, "цепляюшее за душу". И вот ее голос, наивный и недоуменный, снова и снова повторял свой вечный немудреный вопрос:
         "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"
Я целовался с ней всего один раз в жизни. Слесари из ЖЭКа забыли запереть люк на крышу, и мы, воспользовавшись случаем, выбрались наверх, чтобы отдышаться и глотнуть свежего воздуха, прежде чем снова погрузиться в душную атмосферу действа. Это была одна из тех "концептуальных" вечеринок, которыми славился мой тогдашний дом. Идея была в том, что мы – такие вот все из себя яркие,  многосторонне одаренные и талантливые – выбирали какую-то тему для импровизации, чтобы в ее рамках открывать всё новые грани своей натуры. Кажется, в тот вечер разыгрывали "Кабаре на Монмартре", и каждый в нашем домашнем театре самовыражался, как мог и как хотел. Здесь пили аперитив и крюшон, здесь закусывали сыром и виноградом, здесь танцевали канкан на столе и исполняли мини-стриптиз, кто-то был сегодня непризнанным поэтом или начинающим художником, а кто-то - дешевой проституткой с соседней панели... И тут же рядом – чопорная английская пара, зашедшая поглазеть на прославленный континентальный разврат (последнюю роль выбрали для себя, естественно, Сергеич со своей дамой). И все это были мы – юнцы и юницы времен расцвета застоя, доблестные представители советской молодежи. Комсомольцы. Почти все свободно владели французским, Мирей Матьё сменяла Жоржа Брассанса... Одним словом, наш маленький парижик.
         "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"
Она вообще была удивительно французистой. Крохотная шатенка с огромными глазами, занимавшими пол-лица, со стрижкой "каре" и с тугим налитым бюстом немалого размера... Откуда ты взялась на нашу голову, маленький воробушек из сен-жерменского предместья Теплого Стана? Она бывала дурашливой и легкомысленной – Oh-la-la! – но через мгновение снова возвращалась к своей серьезности и дотошности, порой доходившей до маниакального синдрома. Одно увлечение сменялось другим чуть ли не раз в две недели, но каждый новый Гаврош воспринимался всерьез и - сейчас - навсегда. А когда шальная весенняя атмосфера и пьянящая бездна глубиной в двенадцать этажей толкнули нас друг другу в объятья, она целовалась со мной так же сосредоточенно и старательно, как учила свою медицинскую науку или, скажем, чистила картошку. Она не оставила ни единого уголка моих губ без того, чтобы забраться туда своим языком, она доверчиво уткнулась мне в плечо и полностью отдалась на волю моих рук. И даже не особенно протестовала, когда я расстегнул ей блузку и все остальное, чтобы без помех насладиться прикосновением к этой роскошной груди, а наши бедра все сильнее и сильнее прижимались друг к другу сквозь легкую летнюю одежду... Все это входило в программу: уж если le vin est tirée, то il faut le boir. И мы честно предавались невинным пионерским забавам до тех пор, пока наше совместное отсутствие не стало уж совсем неприличным... А после того вернулись в компанию – веселые и довольные, с чувством выполненного долга и "глубокого удовлетворения", но без ущерба для ее девичьей чести.
         "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"
Дважды она назначала мне свидание по месту своей учёбы: сначала в кожно-венерическом диспансере, а на следующий раз – в морге. Это было забавно,  даже  очень,  но я  не оценил тогда  юмора.  Кретин!  Почему  я  не назначил ей свидания в собственной постели? А вместо этого, как клинический идиот, буквально своими же руками положил под другого мужчину – тоже мне, уполномоченный синклита подруг: "Ах, поймите, доктор: пациенту это необходимо – избавиться от застарелой девственности!" Доктор, должен сказать к его чести, оказался тогда на высоте. Чего стоил один его ответ – этот надменный ответ на робкое предложение подпоить девушку: "Ну, чтобы помочь ей перешагнуть этот психологический барьер...". Доктор ответил блестяще: "Она будет моей и трезвая!". Да, он оказался прав. Она действительно стала его – возлюбленной в ту ночь и женой годом позже. Но ведь и бывшей женой, еще через пару лет....
         "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"
Что несло ее по жизни? Какая сила влекла ее – уйти от первого мужа, потом залететь и оставить ребенка от случайного проходного мужика? А после того пристать на пару лет к еврейскому красавчику –  душке-байдарочнику, балагуру и балаболу? И, наконец, обрести предпоследнее успокоение у простого русского парня Сашки, сумевшего стать настоящим отцом ее сыну? Любопытство ли, жажда новых впечатлений, пресловутый маниакальный синдром? Или просто предчувствие близкого и страшного конца?
         "Куда ты уехала, Сьюзен, куда ты уехала, Сью...?"
Я прикасаюсь губами к твоим губам, к маленькой ямочке на шее, покрываю поцелуями каждый квадратный миллиметр твоей груди, пробуждая к жизни маленькие твердые соски, я трусь носом и щеками о твой живот – терпкий, женственный, напрягшийся от подступающего желания, я вылизываю внутреннюю поверхность твоих бедер, слизываю сок твоего пахучего лона, я погружаюсь в твою глубину, податливую и сопротивляющуюся одновременно, я снова и снова познаю сокровенные тайны твоего внутреннего "я", крутую женственность и настойчивую, чуть ли не злую чувственность, спрятанную за внешним девичеством и кажущейся неразбуженностью, я ощущаю, как сжимаются в пароксизме страсти твои ноги вокруг моего тела...
Но нет. Уже никогда. Какое же это страшное слово - "никогда".

Прости меня, Ленка, маленькое робкое чудо, крохотный московский зайчонок, ненароком приблудившийся из Булонского леса. Прости за все, что было, и еще больше – за то, чего не было. Прости нас всех. Прости и прощай.

Куда ты уехала, Сьюзен...?

1994 - 2008

http://www.grafomanov.net/poems//view_poem/243240/

Cегодня в лаборатории царило радостное оживление: один из сотрудников их коллектива — Женя Медведев — защитил кандидатскую диссертацию. И как было заведено в таких случаях, Жене предстояло устроить для своих коллег банкет, а его товарищам, в свою очередь, - преподнести ему какой-нибудь ценный подарок. Коллеги приглашение на банкет уже получили: Женя ждал их в ближайшую субботу у себя дома, где его жена Любочка уже строила кулинарные планы и готовила список необходимых продуктов. И деньги на подарок тоже были собраны. Дело оставалось за малым — придумать, что же ему такое подарить. Именно обсуждением этого вопроса сотрудники сейчас были заняты, а Женя в это время  бегал по делам своей диссертации.
«А не подарить ли ему велосипед? - предложила Таня, работавшая у них старшим лаборантом и слывшая очень мудрой женщиной. - Я гляжу, он всегда приезжает на работу на автобусе, в то время как многие в хорошую погоду ездят на великах: и для здоровья полезнее, и приятнее, чем толкаться в душном общественном транспорте.»
Действительно, многие научные сотрудники Академгородка пользовались велосипедами. Возле Институтов были даже оборудованы для них стоянки.
«А, может, у него уже есть велосипед, просто он на нём не ездит, - предположил кто-то из дискутирующих, - как бы это поделикатней у него узнать? Попробуем прозондировать этот вопрос за вечерним чаем.»
За чаем, как и ожидалось, основной темой беседы была прошедшая Женина защита, затем переключились на предстоящие отпуска. Кто-то поделился своими планами поехать в путешествие на Алтай на велосипедах. И тут Таня, как бы невзначай, спросила: «Женя, а у тебя есть велосипед?»
«Нет, - ответил ничего не подозревающий Женя, - но я о нём всю жизнь мечтал.»
И это было правдой. В Новосибирск, а точнее в Академгородок, Женя приехал относительно недавно. До этого он жил в Средней Азии, в Таджикистане, в маленьком зелёном городке Чкаловске. Кудрявый очкарик, которого за буйные кудри в школе дразнили Пушкиным, был неисправивым отличником: учиться ему  нравилось. Однако, корпение над учебниками не мешало юному вундеркинду, как и многим мальчишкам их города, мечтать о настоящем велосипеде. Но он понимал, что  для их семьи, состоящей ещё из мамы — бухгалтера со скромной зарплатой и бабушки, велосипед был непозволительной роскошью.  А вот у Жениного лучшего друга Лёши это транспортное средство  водилось, и товарищ  иногда давал ему  покататься.
Когда Женя впервые взгромоздился на велосипед и попытался крутить педали, то тот, словно ретивый конь, почувствовавший неумелого седока, просто-напросто скинул его, и мальчик  плюхнулся на землю, больно разбив коленку. Позже ему всё-таки удалось кое-как укротить этого железного «коня», но руль всё равно слушался плохо и вилял из стороны в сторону.
«Ничего, - успокаивал себя Женя, когда я вырасту, я куплю себе свой собственный велосипед и обязательно научусь на нём ездить хорошо.»
Когда мальчик учился уже в восьмом классе, к ним в Чкаловск  приехал  представитель из далёкой Сибири, чтобы провести среди школьников олимпиаду по «химии».  Победителям предлагалось поехать на учёбу в физико-математическую школу Новосибирского Академгородка. Отличнику Жене Медведеву стать победителем этой олимпиады  не составило труда. Так он попал в Академгородок и остался там навсегда, став настоящим сибиряком.

...В субботу Женя с Любочкой, накрыв праздничный стол, с нетерпением ждали появления гостей. Когда позвонили в дверь, Женя со словами: «Наконец-то» кинулся её открывать. На пороге, улыбаясь во весь рот, стояли его коллеги — сотрудники лаборатории. Перед собой они держали сверкающий никелированными деталями новенький велосипед. Замерев от восторга, Женя не мог вымолвить ни слова. На помощь пришла Любочка: «Ну, что же вы встали у порога, гости дорогие? Заходите, закатывайте велосипед.»
«Неужели, это мне?» - наконец, вымолвил виновник торжества, оправившись от первого шока. «Тебе, тебе, - засмеялись его друзья, - будешь теперь поправлять своё здоровье и ездить на работу на велосипеде.»
Банкет прошёл на высоте: пили за новоиспечённого кандидата наук, в ответ звучали благодарственные тосты, много шутили, смеялись и танцевали.  Любочка суетилась, то и дело бегая на кухню и меняя блюда. Вообщем, вечер удался.
На другое утро, пока жена, утомлённая вчерашними хлопотами, ещё спала, Женя решил испытать свой новый подарок. Он вынес велосипед на улицу и отвёл подальше от домов. Там начиналась петляющая по полю тропинка, ведущая к Обскому водохранилищу, которое все сибиряки любовно величали Обским морем.
Выйдя на тропинку,  Женя развернул велосипед и, немного волнуясь, занёс над ним ногу.  Первая  неудачная попытка в далёком детстве ещё была жива в его памяти. Он осторожно присел на седло и, нащупав ногой педаль,  крутанул её.  Но сейчас, на удивление, велосипед оказался более послушным: он тронулся с места, руль вильнул несколько раз то вправо, то влево, но потом,  почуяв крепкие руки седока, выпрямился. Велосипед, сначала медленно, но потом  всё быстрее и быстрее  понёсся по тропинке туда, где далеко впереди голубым зеркалом сверкало на  солнце Обское море.
«Я еду, я еду, - в порыве радости закричал Женя, - как здорово, что у меня есть велосипед, он слушается меня!» Хорошо, что в этот ранний час ещё никого не было вокруг: постороннему наблюдателю было бы странным видеть взрослого мужчину, кричащего, как ребёнок. Кто бы понял, что он кричал от счастья?

...Очень жаль, что этим счастьем он пользовался недолго. Через год велосипед украли прямо с институтской стоянки.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/242241/

 
Я проснулся от его крика:"Не убивааайте! Не убивааайте, пацаныыы! Пожалуйстааа! Я ничего не скажу...ууу...ууу..."
Холодный пот...в голове расплавленная вязкая масса из мозгов...лясим-трясим, блинн!

Мы убили его...если бы я был один...но я не был один, нас было пятеро и мы убили его, а потом сбросили его труп в озеро...мне пришлось держать его голову, когда мы тащили его безжизненное тело к обрыву...его глаза ничего не выражали в тот момент...а потом он всплыл и его нашли...абздец.

Если бы я был один...я бы отпустил его...но я был не один, нас было пятеро, и я не мог отпустить его, лясим-трясим, блин!

Он был случайным свидетелем и его надо было убрать...я не мог отпустить его потому, что нас было пятеро...а потом его нашли, лясим-трясим, да.

И теперь вот уже 10 лет как он умоляет меня:"Не убивай...отпусти... ", и вот уже 10 лет как я просыпаюсь в холодном поту и в голове моей расплавленная вязкая масса из мозгов...лясим-трясим, блинн!

Я давно уже завязал...это было бы невозможно, если бы я был там...но я сбежал, а они сели за групповое убийство...вчетвером...только я остался на воле, если это существование, на которое я обрёк себя 10 лет назад, можно назвать волей...но я завязал и не хочу возвращаться туда, где уже за давностью мне не светит срок...а эти четверо...они сели..все...на 15 лет, лясим-трясим, да.

С тех пор ни одной ночи я не спал спокойно, хотя мои приятели говорят, что меня невозможно добудиться даже пушкой...особенно если я напьюсь накануне...но я никогда не опаздывал на работу...в пиццерии...где меня называют "Джованни" этот придурок , имбецил Саверио, кассир Фабио и наш патрон Жанфанко...я никогда не опаздывал на работу, где я создаю мои пиццы...я - пиццайоло Джованни, лясим трясим, блин горелый...пицца то есть, да. Я даже создал мою собственную пиццу под названием "Дон Джованни"...даже можно сказать типа "Дон Жуан" типа, ха.

Они знают, что я - русский и что у меня другое имя, но им так удобно называть меня Джованни...это была моя идея..меня нарекли "Иоанн" в церкви при крещении, и я ношу большой золотой крест на массивной цепи...так меня нарекли в Донецке...а в Ташкенте, откуда родом моя матушка...там моя родня называет меня "Рустам"...обряд обрезания, всё как положено, лясим-трясим, да.

Ну ещё есть одна русская тётка, которая работает официанткой в нашей пиццерии, и она знает, что я - Рустам...мы с ней треплемся обо всём, когда нет клиентов, и нагло опустошаем запасы пива "Моретти" в хозяйском холодильнике, закусывая той робой, которую я нарезаю для приготовления пиццы...Алине нравится делать рулет из больших круглых тонких ломтей сыра "качо кавалло", в которые она закатывает кружочки сальсиччи пиканте...пока Жанфранко молчит, а мы наглеем, лясим-трясим, да.

Я не знаю почему я доверил ей эту историю...я никогда никому не доверял, а ей как-то сразу раз, и всё как на духу...мы напиваемся у меня дома после работы всё тем же пивом "Моретти", которое я набираю до фига в ночном баре "Нессун дорме", никто не спит типа, который единственный открыт до утра в нашем маленьком провинциальном городке.

И тогда мы сидим с Алиной до утра...пьём бутылку за бутылкой, и трындим обо всём...она тоже говорит о себе, о своей жизни, о том как она повстречала свою настоящую любовь в Италии...она повстречала араба Али и приняла Ислам, а потом он уехал к себе домой и не может вернуться назад, в Италию, а она как раз сейчас делает всё возможное и невозможное, чтобы он вернулся...меня эта история всего перевернула, в душу вошла...я не встречал здесь таких женщин, которым бабло пофигу, а любовь - всё...мы с нею как два выродка в этой стране...оба фифти-фифти...наполовину христиане - наполовину мусульмане...она понимает меня...и она мне как мать, больше, чем мать, которая мечтала, чтобы я стал "доном"...так она говорила мне:"Рустам, ты будешь доном!", лясим-трясим...а я не хочу!!!

Я хочу жену, которая будет меня любить и родит мне много детей...я очень люблю детей. Там, в Узбекистане, у меня была куча племянников, малыши такие...я их нянчил, когда приезжал к дедушке Умару в гости...а когда кто-то из них уписивался или укакивался, я мыл ему жопку и переодевал в чистое...мне не было интересно знакомиться на то время, когда я гостил у дедушки, с пацанами-одногодками...я был нянькой моим племяшам и всё.

У меня была красивая молодая жена, с которой я приехал сюда...моя матушка привезла нас в этот город, где она устроилась на работу к одному старику, и где она имела ещё другой заработок, торгуя работами для наших землячек...и не только работами торговала Катя-Каттаб совместно с одной полячкой по-имени Барбара...мне стыдно было признаться Алине, кто моя мать, но она догадалась сама...город маленький...а жена моя сбежала к одному богатому макарону, лясим-трясим, да.

Я живу один в маленькой хате, пьяно террено, земляной этаж типа, выход сразу на улицу...так почти все наши живут...и бедные итальянцы тоже ваще-то...я не люблю, когда ко мне приходят наши, и они уже не приходят...один хрен, меня не добудиться, когда я сплю после работы...я вообще только и делаю, что сплю...днём, а по-ночам я просыпаюсь от его крика:"Не убивайте, пацаныыыыы!"

И если он молчит и не зовёт меня однажды ночью, то меня швыряет с постели внезапно врубившийся на всю мощность музыкальный центр, который я уже стал выключать на ночь из розетки, но он всё-равно врубается и орёт...сам...и тогда холодный пот мгновенно пропитывает мою пижаму...как будто я только что всплыл на поверхность...и я чувствую, что я мёртвый, лясим-трясим, блинн...

А иногда я просыпаюсь от того, что чувствую невыносимый зуд в моих руках...и потом я вижу, что я сижу в темноте и сам себя режу лезвием...я режу мои руки этим лезвием, неизвестно откуда взявшимся в моём доме...я не бреюсь станком...есть электробритва и всё...я сплю как убитый днём, пушкой не разбудить...так говорят местные пацаны с которыми я иногда напиваюсь по понедельникам, когда пиццерия закрыта...я напиваюсь с ними в баре и зажигаю с какой-нибудь смазливой девчонкой, а потом я бросаю их всех и иду на Голгофу...домой иду, спать иду...если получится, лясим-трясим, мля.

Я проснулся от его крика:"Не убивааайте! Не убивааайте, пацаныыы! Пожалуйстааа! Я ничего не скажу...ууу...ууу..."
Холодный пот...в голове расплавленная вязкая масса из мозгов...лясим-трясим, блинн!

Они нашли меня...здесь...через столько лет..группировка и эти...местные...я завязал, но они сказали, что сегодня в девять - стрелка...со мной будут разговаривать...надо платить...пацаны сидят, а я нет...только Алина знает, куда я иду сегодня вечером...я взял выходной в субботу, когда народу в пиццерии до фига, и Жанфранко будет работать вместо меня...я зашёл в пиццерию в восемь и Фабио спросил:" Джованни, что? Сегодня у тебя феста?" Праздник значит...лясим-трясим, ха...

Я оделся во всё новое...фирменные шмотки, туфли, чёрный кожаный плащ до пят...красавец-мусульманин...так оценила мой прикид Алина, которая уже переоделась в униформу и спрятала свои шикарные белокурые волосы под фирменной кепкой официантки...а я ей сказал:"Слышь, мать, как ты думаешь, меня можно сожрать?", а она ответила:"Можно...если ты позволишь", а потом спросила:"Рустам, что случилось?" и я ей сказал всё как есть, лясим-трясим, да, а она сказала, что пойдёт со мной, но я ответил нет, потому, что тогда меня точно убьют, если приведу её...и её тоже убьют нах!

Я сказал ей "нет", а она настаивала и сказала, что ей по хрену работа, если друга могут убить, но я ей сказал, что она должна вытащить Али из его голимой Арабии, а не идти убиваться хрен знает куда и с кем, и вообще на разборки баб никто не таскает...вроде убедил, да.

И тогда она сказала:"Я буду звонить тебе каждые пятнадцать минут, чтобы они знали, что ты не один."
Так и порешили.

Она звонила мне каждые пятнадцать минут и каждый раз я отвечал:"Соно анкора виво", я ещё живой типа, лясим-трясим, мля...а в перерывах между звонками меня буцкали довольно чувствительно, но я держал мои руки свободными и отвечал только словами, типа лясим-трясим, да...они не сожрали меня...потому, что я им не позволил...отпустили...только жилетку кожаную порвали слегка и всё.

Отпустили они меня...похоже на чудо...они все меня отпустили...а того парнишку, случайного свидетеля...его не отпустили, блинн!

Как же я дышал слегка морозным ноябрьским воздухом тем вечером! Мир открыл все свои краски и запахи мне, тому, кто уже мысленно готов был умереть не своей смертью! Я высвистал одого длинноволосого недоумка Пашу и потащил его в один бар, где собирались только молодые...о как я зажигал там с девчонками...со всеми подряд...бухал и зажигал.Паша сказал, что он не узнаёт меня...вроде как другой человек типа, лясим-трясим, а я сказал, что днюха у меня сегодня и всё...хренасе ему знать, что я и вправду как на свет народился, да?

Ну и потом в пиццерию хороший такой красавец заявился и после закрытия с Фабио  мы ещё шарахались по ночным заведениям до утра..."днюху" мою фестиджарили, ха...а Алине я сказал тогда:"Ты мне мать...настоящая мать"...красивая тётка между прочим, хоть и старше меня в разы...потом её уволили, узнав случайно, что ей 49,официантка типа не должна быть такой старой типа, да, а там и Али её любимый прикатил и они поженились в мечети, как положено правоверным, а я уехал в один курортный город, где такого пиццайоло как я с руками и ногами взяли и платили в разы больше, чем Жанфранко мне отстёгивал...и связь наша с ней прервалась.

Иногда по-пьяне я ей звоню и мы разговариваем всю ночь напролёт...и тогда меня не будит его крик:"Не убивай! Отпусти! Пожалуйстаааа..."

Я не знаю кому бы ещё я мог рассказать всё это, лясим-трясим, да.

И угораздило меня жениться на этой дочке... на дочке этого Марка Фурия Камилла. Ведь был же выбор. Был. Была Валерия, молодая и красивая. Была Юлия, не молодая, но умная. Была Клавдия, совсем не красивая и без головы, зато папа давал латифундию в Кампании и пятьсот тысяч сестерциев на обустройство. И обещал ещё столько же, если не разведусь с молодой через полгода. Ну и кто из нас без головы? Жил бы сейчас в солнечной Кампании, наслаждался деревенской обстановкой, сочинял стихи, а по праздникам ездил в Рим к Валерии и Юлии. Но пришёл этот Фурий, сунул в нос диплом на должность квестора, ткнул пальцем в дочку и попросил провести параллели.

Молодость – это состояние, которое жаждет славы, денег и любви одновременно. Люди более зрелые выбирают что-то одно, потому что  к моменту выбора два остальных у них уже есть. А у меня не было, и хотя на мордашку Фурия так себе, я провёл правильные параллели… Это я тогда думал, что правильные. Должность квестора не самая престижная, точнее, самая не престижная, зато открывает путь к безоблачным политическим горизонтам, и я повёлся. Болван. Ведь говорила мама: Квинтушка, заюшка, во имя всех богов Капитолия и египетской Изиды, будь она неладна, заклинаю тебя – ступай в школу! Но я не ходил… Да я бы и сейчас не пошёл. Писать я умею, цифры складывать тоже. Этот тупоголовый грек из Ионии дважды пожалел, что уселся играть со мной в кости. Я хоть и квестор, и жена у меня стерва, но в играх толк знаю. Я в свои кости свинец залил, и теперь у меня одни шестёрки выпадают. В школе такому не научишься.

И вот прошёл год. Я повзрослел, поумнел, разочаровался в политике. Жена заклевала, любимая собака сдохла, тесть тоже – и сижу я в этой таверне, пью дешёвое ватиканское, закусываю каштанами, никакого продвижения по службе… Эй, кто-нибудь, хозяин, ещё кувшинчик… Благодарствую. Да снизойдёт на тебя милость Юпитера Всеблагого Величайшего. И Бахуса, покровителя несчастных квесторов. Хотя за что тебя благодарить? Вино твоё – дрянь, и сам ты как вино. И не хватайся за нож. Пусть я не на работе, но всё равно при исполнении. Так что терпи. И не косись. Думаешь, мне приятно? Как бы ни так. На душе пасмурно, в кармане пусто, дома мегера, то бишь Фурия – тоска. И всё чего хочется – капельку яда в это красное пойло.

А ведь я стихи сочинял. Не веришь? Слушай:

Плакали нимфы лесов над погибшим жестокою смертью
Дафнисом, - реки и ты, орешник, свидетели нимфам, -
В час, как, тело обняв злополучное сына родного,
Мать призывала богов, упрекала в жестокости звезды…

Кто, говоришь, написал? Вергилий? Надо ж… А тебя не проведёшь. Умный? Любитель поэзии? Да если хочешь, я лучше сочинял. Только вспомнить не могу. Что-то там… э-э-э… У Тибра в камышах зелёных… или… В камышах у Тибра зелень… В общем, про любовь. На форуме читал. Людям нравилось. Аплодировали. И на кой мне сдалась эта политика? Дурак, ох дурак… Ладно, давай ещё кувшин…

Нет, душа поэта не должна сидеть в капкане брака. Она там умирает. Вот ты говоришь: Вергилий, Вергилий. Да где был бы твой Вергилий, будь у него такая… тьфу бы на неё и не вспоминать… А ведь мне сам Меценат дружбу предлагал. Да, предлагал. Подходит, руку тянет, говорит: «Квинт, ты настоящий поэт, будь моим другом»… Умер? Жаль… Он теперь там, я здесь. Великий был человек, покрыватель искусств. Давай за него…

Хорошее у тебя вино… Ватиканское? Неужели делать научились… Ещё бы в кости сыграть. Будешь? Бросим пару раз. Я жену, ты таверну. Свинец? Какой свинец? Клянусь Семоном Санком, нет там… Я говорил? Да не мог я… Тогда выпьем. Выпей со мной, брат… ты мне брат, а она не брат… Она стервь… я знаю… тихо. Ц-ц-ц-ц! Она слышит… Душа поэта… Плачу я, брат… плачу…

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/229641/

  Парк был давно заброшен. Он находился в старой части города и его никто не посещал. Асфальтовые дорожки были разбиты, детские качели не работали, опавшая листва толстым ковром стелилась под ногами.
  Мое состояние требовало одиночества, сидеть дома было невмоготу. Все, буквально все напоминало ту, которую я больше никогда не увижу. Безжалостная машина вырвала ее из моей жизни и уехала. Виновника не нашли. Жизнь продолжалась, но для меня в ней уже не было места.
  Каждую ночь я просыпался от собственного крика, иступленно твердя, свозь едва сдерживаемые рыдания, ее имя: - Мария...Маша...Машенька...Мокрая от слез подушка услужливо возвращала память к одному и тому же моменту: она идет ко мне через дорогу, вся такая легкая, воздушная. Откуда взялся этот автомобиль? - я так и не понял. Глухой звук удара и визг промчавшейся автомашины. Водитель даже не затормозил.  

  Эта машина разделила мою жизнь на до и после. До - были встречи и обещания, цветы и долгие прогулки, робкое предложение и смущенное согласие. Я даже ни разу не поцеловал ее. Весь ее вид отвергал саму мысль о возможности обладать ею до того, как закон официально признает нас мужем и женой. Она была так беспорочно чиста, а я - застенчив и робок.
  А после - ...
  Я приезжал на кладбище каждый день, чтобы положить гвоздики на маленький холмик. Краем глаза я замечал хрупкую фигурку на соседней могиле, но был так поглощен своими мыслями, что не обращал на нее внимания. А потом я ехал в старый парк и часами мерил его шагами.

  Я был не один в этом парке, на его дальних тропинках мелькала тень, иногда были слышны приближающиеся легкие шаги. Но я быстро менял направление и углублялся в противоположную сторону, потому что никого не хотел видеть. Тот, кто чуть не сталкивался со мной на тропинках старого парка, тоже искал уединения и не стремился к общению.
  Постепенно эти шаги стали привычными и, однажды, я поймал себя на мысли, что прислушиваюсь к ним и начинаю тревожиться, если долго не слышу и не вижу в дальней аллее мелькающую тень.

  В эту ночь я опять увидел ее во сне. Она шла ко мне через дорогу, а я со страхом ждал автомобиля. Но машины не было. Подойдя ко мне с улыбкой, она сказала: - Мы будем счастливы.
  Я проснулся с ощущением радости, которая не покидала меня весь день. Поехав на кладбище, положил гвоздики на маленький холмик. Маша улыбалась мне с фотографии, точно так же как во сне.
  Меря шагами тропинки старого парка, я неожиданно остановился, пораженный мыслью. Я бродил по парку не бесцельно, как я думал. В глубине души зрела мысль, что я давно не слышал легких шагов и не видел мелькающей тени в глубине тропинок. Мысль беспокойно ворочалась и, наконец, вырвалась наружу, накрыв меня тревогой.

  Я ходил по парку с вполне определенной целью – найти ту, которая также как и я стремилась отгородиться тишиной парка от общения с себе подобными.  С чего я решил, что это она, а не он? Я сам не мог ответить на этот вопрос. Но моя уверенность росла, заглушая слабые сомнения рассудка.
  Тревога не давала думать ни о чем другом. И вот, охваченный ею, я ускорил шаги, а потом побежал. Одна тропинка, вторая, третья...
  – Да сколько же их здесь? – с отчаянием думал я, сворачивая в очередной поворот.
  И, когда я уже вконец отчаялся, я столкнулся с ней лицом к лицу.
  - Машенька, здравствуй. - сказал я, пытаясь совладать со своим дыханием. – Я так долго тебя искал.
  - Здравствуй, Сережа. - ответила она, ничуть не удивившись. - Я тоже тебя искала.

  А потом была осенняя ночь. Мы бродили по старому парку, взявшись за руки, и не чувствовали усталости. И говорили, говорили, говорили...И совсем не удивлялись одинаковым событиям в нашей жизни. Даже машине, которая забрала ее жениха и тоже не остановилась. Это была другая машина, на другой улице, в другой день. Но какое это имело значение? И сон накануне, в котором к ней пришел погибший жених и сказал те же самые слова, которые мне сказала погибшая невеста...

  Мы расписались тихо, без мишуры и криков горько. А потом мы поехали на кладбище. И каждый возложил цветы на дорогой ему холмик.
  С кладбища мы отправились прямо в старый парк и долго бродили по его занесенным пожелтевшей листвой аллеям. На обратном пути мы, не сговариваясь, обернулись и одновременно сказали:
  - Спасибо тебе, старый парк!

"Чудо Божие"
Недалеко от нашей деревни, куда я приезжал каждые каникулы к дедушке и бабушке, было небольшое поле. На нем посреди  ромашек и лютиков росла ель. Большая, ветвистая, корявая, со  многими пустотами в коре, из которых виднелась посеревшая от дождей древесина. Ель меня чем-то пленяла и пугала одновременно. Мой детский ум видел в этом дереве что-то необычное и таинственное. Скорее всего, причиной этим эмоциям послужил  тот факт, что в округе не было ни единой сосны. Все сплошь осины, дубы да березы. К тому же стоит учесть, что в то лето, когда произошла эта история, я читал очень страшные сказки.
Зеленое поле манило, притягивало. Я любил гулять по нему, играть с друзьями в кладоискателей, казаков-разбойников. Да и просто лежать в траве, наблюдать за полетами стрижей, изменяющимися на небе облаками, было замечательно! Но к одинокой ели не подходил, всегда держался от нее на почтительном расстоянии. Внутри меня часто звучал чей-то вопрос: “Почему ты не подходишь к ней, боишься?”, на который я «смело» отвечал: «А что мне около нее делать-то, захочу -  и подойду!»
Сейчас я, конечно, понимаю, что это была простая боязнь неизвестного…
Однажды вечером я гулял по полю один. На синем небе светило теплое, ленивое солнце. В траве стрекотали кузнечики так громко, что, казалось, когда они замолкали, наступала гробовая тишина. Не было слышно ни одной птицы. Я с детским интересом наблюдал за двумя толстыми гусеницами, пожирающими иван-чай. Вдруг солнце и все небо заслонила серая туча, начался ливень.  Хотел было бежать домой, но почему-то помчался к ели…
Под деревом было сухо, лишь иногда на опавшие желтые хвоинки падали мелкие капельки. Я сел, прислонившись спиной к стволу. Мой взгляд упал на муравья, несущего мотылька. Он деловито спешил к себе домой, но на его пути показалась какая-то преграда, таинственно блестящая в сумерках. Я подумал, что это золотая пряжка или монета,  лег на живот, чтобы поднять предмет. Но он оказался больше, чем мне казалось. Встав на коленки,  аккуратно раскидывая хвою и песок, я скоро  понял, что откапываю икону. Очистив лицевую сторону, на которой не было ни одной царапины, я увидел проникавшие прямо в  душу глаза Богородицы и стоящего рядом с Ней Младенца. Меня охватило неизвестное до сих пор чувство восторга. Надо ли говорить, что от этих глаз я долго не мог оторваться. Подсунул  пальцы под верхний край иконы, нащупал, за что можно зацепиться,  поднял ее. Образ оказался довольно тяжелым: он был написан на очень толстой доске.
К этому времени дождь уже закончился. Посидев немного, прислонив икону к дереву, я пошел домой, бережно прижав к себе находку. Километр, который отделял поле от деревни, прошел быстро и легко. Во время пути по щекам моим текли слезы. Тогда я не понимал - почему.
Доселе не ходивший в церковь, я не знал, какую именно икону нашел. А дома бабушка сказала, что это Казанская Божия Матерь, случилось чудо Божие… К нам пришел старичок лет восьмидесяти, живущий в этой деревне всю жизнь. Он вспомнил: «Кажется, в Гражданскую сожгли соседнюю деревню с небольшим храмом. Ходили слухи, что батюшка, служивший там, перед тем, как его расстреляли, спрятал какую-то икону, которая была чуть ли не чудотворной… Поговорили, поговорили, да и забыли… Вот, наверно, она и есть, икона-то».
С тех пор минуло двадцать лет, я крестился, женился, у меня родились два сына и дочка. Увы, дом в деревне после смерти бабушки продали, тогда были трудности с деньгами. Если есть свободный денек, мы все едем на поле, где до сих пор растет та ель. Чуть поодаль построили маленькую часовенку, внутри которой висит всего одна икона,  и эта икона – та самая. Каждый раз мы поем акафист Ей, Честнейшей Херувим. На  душе  становится  легко и светло. Мы чувствуем, что Господь поистине среди нас…

Шшелест. Шшорох. Ших-ших-шик. Ё-шик. Плывет по океану опавшей листвы, загребает лапками. Замер на месте – и снова ших-шик. К ближайшему дереву, к семейке грибов. Столпились, потерпевшие, на островке: где ты, наш дед Мазай?
Вот он я. Только не с лукошком, а с метелкой. И тоже ших-шик. Иду, аки Христос по воде, разгоняю желто-багряные волны.
Утро доброе. Солнце ясное. Тишина и лепота. А по обе стороны от меня лица... Дамы с шиньонами, мальчики, под ноль стриженные; ветераны в орденах, невесты с кудряшками. Улыбаются робко, хмуро, задумчиво. Иногда смеются - щедро и заливисто.
Это фотокерамика. Кладбище.
Чистота дорожек и сохранность памятников - моя забота. Каждые четыре часа - обход территории, даже ночью. Но я люблю это кладбище утром, когда в воздухе звонко и пряно, пахнет не водкой, а листьями. И люди с фотографий смотрят только на меня.
Они улыбаются тем, кто приходит. Они словно уверяют: «Все отлично, ребята! Там хорошо. Не грустите». А я не верю их улыбкам. И, сделав пару шагов вперед – ших-шик, - возвращаюсь обратно, чтобы застукать растерянный взгляд и глаза, полные слез.
Первая смерть, которую я увидел рядом, была тоже неотделима от жизни. Сначала просто крики: долгие, бессвязные. Потом более внятные – «Руку дай! Дай руку!» Мужики в палате плевались, ворочаясь в кроватях: «Ведьма помирает, спать не даст»; медсестры психовали на посту: «Обезболили, снотворное дали. Что еще?!» А мне было интересно, кто может так пронзительно цепляться за жизнь. Я вышел в темный больничный коридор и сделал те самые четыре шага из песни.
В темноте пустой комнаты свет от заоконного фонаря казался лучом софита. А на кровати-сцене разворачивалось действо. Нечто непонятного пола корчилось и хрипело: «Не хочу». А потом вдруг всхлипнуло, открыло рот … и так и не закрыло. Я не стал считать пульс и прикладывать пальцы к горлу. Не стал орать сериальное: «Помогите! Мы ее теряем». Смерть, как выяснилось, очень узнаваема, и даже никогда не видевший ее не ошибется при всем желании…
- Батя, как нам участок 146 найти?
Вот и посетители потянулись.
- Пойдемте.
Для тех, кто приходит сюда раз в год на Красную горку, кладбище – лабиринт Минотавра. Повороты, изгибы, тупики… А в конце пути неизбежная смерть. Чужая пока что. Этого пацана, например. Кудрявого и красивого.
«Евгений Петриченко».
Я помню, как его хоронили.
Стояло пекло, и в застывшем июльском мареве все напоминало сцену из «Медеи». Траурная тень матери на крышке гроба и хор по обе стороны от могилы. Кто-то негромко говорил про гараж и выхлопные газы, а я все ждал, когда объявится «бог из машины» и завершит трагедию. Он появился – парень с гитарой. И пьеса превратилась в мюзикл.
«На небе вороны, под небом монахи…». Слова кружили над головами, а потом падали туда, откуда доносился стук земляных комьев. Слова закапывали заживо, а я думал, что театр - это тоже жизнь.
- Выпей с нами, батя.
Мне сорок. Я немногим старше этих ребят. Просто не бреюсь. Давно. И не пью почти столько же.
- Не воруют?
От водки можно отказаться, но как спрятаться от праздного любопытства?
Я киваю на камеры наружного наблюдения. Их мало, но гопоте и этого достаточно. Обходят стороной.
- Говорят, у вас тут криминальные трупы с «чистыми» хоронят. Правда, нет?
От меня ждут залихватских рассказов в стиле балабановских страшилок. С кровью и мясом, и обязательной развязкой, где могильщик рыдает над покойником, узнав в нем своего друга. Ждут, чтобы пересказать с придыханием дома. И не допускают мысли, что пострадавшим «чистым» может оказаться их же родственник.
- А как же. На днях бомж бомжа замочил и в свежую могилу сбросил. Утром народ хоронить пришел, а в яме — труп. Три «скорые» вызывали.
Длинная пауза. Вытянутые лица.
- Это анекдот?
- Это жизнь.
В небе гремит, и ребята спешат восвояси. Пожимают руку, просят присмотреть … и замирают, в последний раз взглянув на памятник. Капли стекают по фотографии на улыбку - и скрывать очевидное становится бессмысленным. Только мне неловко. Как будто я повинен в том, что тайна этого парня стала достоянием каждого.
Они мечтают вернуться. Все.
Я видел, как на одной из могил занимались любовью готы. Пыхтели, стонали… Это было забавно, и ребята с пластиковых фоток смотрели улыбаясь. Только сложно судить, чего в их улыбках было больше: снисхождения или зависти.
А однажды…
- Вон он! В кусты побежал! Туда!
Это дети, которым скучно со странными взрослыми, гоняют нашего кота. Полосатый, как тельняшка, одноухий пират Уксус – вот кто здесь настоящий хозяин. Харон в животном обличье. Проводник между мирами, вопреки всем слухам о вражде котов и покойников. Сейчас он беспомощно болтается на голом пузе одного из преследователей, но, стоит тому зазеваться, рванет потайными тропами к полюбившимся могилам. Я видел его на одной такой, среди незабудок и петуний. Он глядел на заходящее солнце, привалившись боком к памятнику и медитируя. Можете не верить, но я разобрал мысли о Барби и бабушке. А с фотографии его внимательно слушала белокурая девчушка в обнимку с плюшевым кроликом…
- Зря ты. Им там хорошо.
Мы сидим в своем вагончике на топчанах и пьем чай. Мы – это я и могильщик Толик, бывший алкаш и поклонник НТВ.
Ничего сверхъестественного: голые стены с редкими полочками, телек, бубнящий в углу, и громкий свисток чайника, закипевшего на электроплитке. Но Толик любит поговорить на отвлеченные темы.
Он опускает набрякшие веки и дует на горячее блюдце:
- А чего? Бабла не надо, нервы никто не треплет. Свобода! Все лучше, чем здесь.
- Тогда почему мне плохо?
Толик потеет, качает головой: чудишь, брат, заговариваешься.
Не хочет верить, что и живым можно быть уже мертвым.
- Не понимаю я тебя. Чего ты здесь забыл среди жмуриков? Продал бы тачку, все равно не водишь…
- И что потом?
- И куда-нибудь … на Багамы. К телкам.
Я не отвечаю. Беру метлу и иду в дальний конец кладбища: ших-шик. Мостик через ручей. Деревянная скамейка. Три креста за оградкой. Моя семья - Галка, Шурик и Маруся.
Что есть жизнь? Черточка между двумя датами? Отсутствие смерти? Смертельная болезнь? Стоит зайти в интернет, и масса интеллектуально одаренных просветит тебя, невежду.
Я не делаю этого. Я брожу по кладбищу и смотрю на фотографии незнакомых грустных людей. Они знают ответ. Но рассказать уже не могут.

Портрет
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/31632/

Нагулявшийся вдоль реки ветерок игриво взъерошил листву вьющегося по стене винограда, запутался в ней и утих.
– Нижайше прошу вас не шевелиться, моя донна, – в сотый раз повторил художник, заметив, что дама тревожно следит за влетевшей в комнату осой. – Смотрите только на меня.
Задремавший мальчик-слуга встрепенулся и принялся старательно работать опахалом из перьев страуса. Парнишка до смешного напоминал кузнечика, разве что острые коленки торчали вперед, а не назад. Гладкое невыразительное лицо с выпуклыми глазами цвета корицы; крепкие челюсти сжаты от усердия, волосы взмокли под бархатной шапочкой. Маэстро усмехнулся в седые усы: пройдет не так уж много времени, и этот неуклюжий кузнечик превратится в саранчу. Жадную, хищную и вечно голодную, крайне опасную для легкомысленных бабочек-стрекозок, коих немало в «цветущем» городе.
Впрочем, сидящая напротив дама явно другой породы. Сколько она замужем, – восемь, девять лет? Достаточно, чтобы утратить свежесть и подвижность, приобретя взамен плавность линий, приятную глазу. Если обнаженной изобразить, да в полный рост, – вот это получилось бы полотно!
Маэстро встретился с насмешливым взглядом женщины и подавил вздох сожаления. Перепачканные пальцы крепче сжали почти стершуюся палочку красной сангины. Они оба устали, а ведь работа над портретом только началась. Впрочем, этот сеанс будет последним; продолжить можно, не имея перед глазами оригинала. Заказчик, он же супруг, скуп, но придирчив, – обычное дело. Желает не только узнавания, но чего-то большего, значительного. А художник так и не решил пока, что можно сделать из предъявленной ему довольно аморфной натуры.
До чего же интереснее было писать ту малютку Гальерани! Правда, случилось это лет двадцать назад… Но до сих пор пробирает дрожь, стоит лишь вспомнить линию покатых плеч и поворот головы Цецилии. Девочка отчаянно боялась встречаться с художником взглядом и все поглаживала своего юркого зверька чуть дрожащими нервными пальцами. Ее покровитель, могущественный дон Сфорца, славился крутым нравом. Угодить такой персоне ох, как непросто…
Отступив от мольберта, маэстро принялся сосредоточенно сравнивать почти готовый набросок с оригиналом. Все на месте, но чего-то не хватает. Вот она сидит на фоне белой стены, отгородившись от зрителя подлокотником дубового стула, на котором сложила холеные руки. Да, руки – лучшее во внешности этой дамы. Сколько сил положено только на то, чтобы убедить ее в необходимости молчания во время сеанса! И теперь бескровные губы недовольно поджаты, что отнюдь не красит полного лица. Ох, уж это женское стремление следовать моде! Готовы сотворить с собой все, что угодно, лишь бы не отстать от нее. Как будто лоб, увеличенный за счет сбритых волос, сделает его хозяйку умнее. А кому помешали брови, их-то зачем убирать с лица?
Художник сильнее насупил свои – густые и нависающие над глубоко сидящими глазами. Пресвятая дева Мария, на что приходится тратить драгоценное время! Ведь его не так уж много осталось, а сколько всего нужно успеть… Но заказ есть заказ, жить на что-то надо.
Он сделал знак скучающей в уголке дуэнье, чтобы та поправила покрывало, наброшенное на плечо дамы. Платье – почти одного цвета с жидковатыми распущенными волосами. Не получится ли портрет слишком мрачным? Особенно с учетом пейзажа, на фоне которого решено изобразить женщину? Приснилась недавно на диво загадочная местность. Все в дымке: извилистая дорога, по которой он шел к мосту через быструю реку, холмы… Ничего общего с Тосканой. Не дает покоя тот сон, его непременно нужно перенести на холст, чтобы избавиться, освободиться. В данном случае будет доска, но суть не в этом. Главное – изобразить, как запомнилось, и добавить кое-что от себя. Неважно, что нет на земле таких ландшафтов. Раньше не было, а теперь – будет.
– Еще немного терпения, моя дорогая донна: я почти закончил. Возможно, понадобится завершающий сеанс, но это случится нескоро.
Женщина, почти не моргая, смотрела на него с таким выражением темных глаз, будто единолично владела великой тайной, и это раздражало. В самом деле, пора заканчивать. Когда-то он мог целыми днями стоять за мольбертом, но те времена давно прошли. С цветовым решением все ясно, поза и весь облик давно схвачены. А что делать с лицом, можно решить дома, – в уютной тиши мастерской, где ничто не будет отвлекать. Еще немного углубить тень под грудью и вот здесь, в самом низу. Все.
Маэстро отложил ненужный больше мелок и отвесил даме почтительнейший поклон:
– От всего сердца благодарю вас, госпожа. Передайте дону Франческо, что в написании вашего портрета я постараюсь превзойти самого себя.
Не без труда распрямившись, он заметил тень улыбки, тронувшей губы женщины. Вот теперь – действительно все.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243518/

Есть у меня тётка, которую я очень люблю. Я знаю, что и она любит меня, как родную дочь. В общем, любовь у нас давняя и взаимная. Поэтому, когда у меня хандра, кризис или плохое настроение, я прихожу к ней.  Пью чай, полулёжа в широком, продавленном кресле и слушаю её рассказы. Она называет  их  - случаи из личной жизни.
- Тётя Маша! – канючу я, - расскажи ещё какой-нибудь случай из личной жизни.    
Тётя Маша улыбается:
- Да уж, кажется, всё я тебе рассказала. Чего ты там выискиваешь интересного? Жизнь как жизнь.
Потом задумывается  и, глядя куда-то вдаль, поверх моей головы, начинает погружаться в  прошлое.

Было это году… Сейчас скажу, в каком. Я училась во втором классе. Значит -  это было в пятьдесят шестом году. Развлечений особых в нашем городишке  не было, телевидения, как ты понимаешь, тоже. Поэтому поход в кино был для нас целым событием.
Помню мой восторг, когда мама сказала, что вечером мы пойдем на новую комедию. А когда я узнала, что пойдут и многие наши соседи с детьми, то радости моей не было границ. Это значило, что мы с подружками будем идти впереди. Перед взрослыми. Конечно, спокойно идти мы не сможем, мы будем скакать, толкаться и смеяться оглядываясь на степенно выступающих родителей.  Они будут деланно строго одёргивать нас, но мы, отлично понимая, что всё это лишь для порядка, будем беситься до самого клуба.
Кино мы смотрели в родном железнодорожном клубе, где и протекала вся культурная жизнь нашего района: мой папа играл в духовом оркестре, мама училась на курсах кройки и шитья, я путалась под ногами у своих более взрослых подружек в танцевальном кружке, и все вместе мы брали книги в клубной библиотеке. Ты  представляешь!? Все читали. Взрослые и дети.
На столе  у библиотекаря лежали стопки потрёпанных , самых популярных книг. За некоторыми даже в очередь записывались. А особо уважаемых читателей допускали пройтись по полкам и выбрать книгу самостоятельно.
Ой, что-то я отвлеклась. Это я тебе отдельно расскажу как-нибудь. Клуб  - это уже много историй и случаев из личной жизни. А пока слушай дальше.
 
В тот день я училась во вторую смену. Но если после уроков нигде не застревать, как это нередко со мной случалось, то в кино я успевала.

Школа наша - бывшая церковь. Деревянная, с башенкой  на крыше,  большим залом и изразцовыми печами. Ну, это мне так казалось тогда. А когда я пришла в школу много лет спустя, оказалось, что она не такая уж и большая. Но восьмилетней девочке всё казалось огромным.
А еще в школе  был необычный коридор  с высоким стеклянным  потолком. Мы ждали здесь начала занятий. Зимой там было тепло, тесно, пахло влажными оттаявшими валенками, а сквозь крышу было видно небо и облака.  

В классе у нас в тот день тоже было тепло от хорошо протопленных печек, по-домашнему уютно и дремотно. Наша учительница, Марианна Федоровна, полная пожилая дама, в белой старомодной блузке и длинной юбке, размеренно ходила по классу и монотонным голосом что-то нам объясняла. Но, разумеется, я ничего не слышала и не понимала. Мысли мои были заняты другим.

Марианна Фёдоровна пару раз спросила меня, я ответила невпопад. И она оставила меня в покое, только головой покачала в знак неодобрения. Она была хорошей учительницей, той,  ещё дореволюционной, школы. Но иногда она употребляла такие слова, которых я не понимала. Например «кООператив». Она произносила именно так, подчёркивая две буквы о. «Сходите дети в кооператив и купите цветные карандаши.» Что за таинственный кооператив? Не в пример современным, раскованным детям, мы не решались спросить учительницу об этом. Потом оказалось, что под кооперативами подразумевались обычные магазины. Так  их называли  в послереволюционное время.

Я многое знала о частной жизни моей учительницы. Дело в том, что она была еще и нашей соседкой. Ее дом отделялся от нашего только зарослями сирени, да  покосившимся забором.
Марианна Федоровна жила там вместе с двумя своими сестрами - Анастасией и Александрой. Они очень смешно называли друг друга – Марюка, Настюка и Шурука. Все три -  старые девы.
Говорили, что по какому-то прежнему укладу полагалось сначала выдавать замуж старшую сестру, а потом и остальных. Старшая что-то засиделась в девках.
И младшие поэтому тоже не вышли замуж.
Хотя, по рассказам уличных кумушек, Настюка  большой озорницей была в молодости. Вот какую историю рассказывали про неё.

Как-то посватался к ней молодой священник. И в период сватовства пригласили ее с сестрами к жениху в гости. К их приходу испекли большой круглый калач с дыркой посередине. Сидят девицы чинно, ждут, когда самовар принесут.
И тут случилась заминка. Суетятся хозяева, а в чем дело, непонятно. Потом признались – калач пропал.
А Настюка  невозмутимо так: «Да  он на кухне. На стенке висит.»
Оказывается, в стене на кухне был вбит крюк. И когда никто не видел, Настюка зашла туда и повесила  калач на крюк!
Хозяева шутку поняли и за чаем дружно смеялись,да вспоминали, как искали пропавший калач.

Признаться, мне очень трудно было представить моих соседок молодыми и озорными. Мы очень уважали их, а уж Марианну Федоровну особенно. Несмотря на то, что я многое видела из ее быта,  все равно она оставалась для меня существом высшего порядка. И я попросту боялась её.

А теперь представь мой ужас, когда Марианна Федоровна именно в тот день не отпустила нас домой после уроков! Решила провести беседу. Наверное, это было какое-то плановое мероприятие. Не знаю.  
- Все пропало! – поняла я. – Я  не буду идти  вместе со всеми по улице.  Я пропущу весь этот праздник похода в кино. И главное- я вообще не увижу фильм!  А все потом будут его обсуждать, повторять какие-то интересные моменты. И будут смеяться над тем, чего я не увижу. Вот какая беда ожидала меня!

И я заплакала. Горько и безутешно.
На вопрос Марианны Федоровны о моем самочувствии, я может быть, первый раз в жизни, соврала, что у меня что-то там болит. Она поверила и отпустила меня.

Всё-таки я успела к началу сеанса. Торжественный выход семейств был пропущен. Но минут за пять до начала я уже сидела на подлокотнике деревянного киношного кресла у самого прохода. С заплаканным, но тем не менее, счастливым лицом я разглядывала переполненный зал кинотеатра. По проходу спешили последние зрители. И среди них… Марианна Федоровна.
Я в панике сползла вниз, под ноги родителям, в надежде, что учительница меня не заметит.
Но тут, к счастью, погас свет.
И начался фильм «Карнавальная ночь».

Не было тишины  ночью: храпел, стонал и плакал во сне Иван Иванович. ОН не расспрашивал его, за что тот попал. Иван Иванович рассказал сам, что был банкиром, а сидит мол ни за что. По виду Иван Иванович смахивал на интеллигента-пьяницу.Вел себя тихо и культурно, не лез с расспросами, хотя и знал из газет, кто ОН. А газеты в камеру приносили в специально отведенное время.Кроме НЕГО и Ивана Ивановича в камере не было никого. Стояло 4 кровати. Но больше сидельцев не определяли. Видимо, правила были соблюдены. Контроль обеспечен в полной мере.

ОН лежит на койке на спине, вытянувшись во весь рост. В камере душно и сон не идет. Тело затекло, хочется вскочить и выйти из дома на воздух, накинув дубленку и сунув ноги в валенки.На дворе светят бледным светом дневные фонари. ЕГО собаки выбежали вслед за ним. ОН смотрит на звездное  небо и снег падает на обращенное к небу его бледное и усталое лицо. Охрана смотрит на мониторы и в журнале возникает очередная  запись. Наверное, что-то вроде того:
-02.15 вышел из дома.В 02.25 зашел. Двери закрыты.В 03.00 свет в доме выключен.Без происшествий,-может так.Работой охраны ОН не интересовался.Для этого всегда были специально обученные люди, которые занимались обустройством ЕГО быта.ОН был занят всегда и ЕМУ было не до них.Наверное, тогда-то и  началось его заточение.

ОН едет с работы на дачу.Машины сопровождения и ОН с водителем. Внезапно водитель затормозил и перестроился. ОН смотрел с заднего сиденья через тонированное стекло на дорогу туда, где на обочине подмосковного шоссе стоит высвеченная фарами машин сопровождения девушка с собакой на руках.Коротко потребовал:
-Останови,-никто не остановил кортеж, это не разрешено. ОН может уволить водителя, но, если бы водитель остановил машину, то нарушил бы ПРАВИЛА и на работу в хорошее место никогда бы более не устроился.

Или вот, как-то пару лет назад во французской  гостинице из-за перебоев в электроснабжении он с обслугой оказался отрезанным от всего мира. А французский мир, в лице молоденькой мулатки-француженки, заманчиво манил к себе.Она была миленькая и молодая... ОН не был свободен и тогда тоже. А в школе он был, как все. Еще одна ложь во спасение.

ОН НИКОГДА не был, как все.Еще когда ему сделали обрезание и, узнав, что он еврей, понял, что все - как все, а ОН на особицу. В школе спрашивали, не еврей ли он. Смеялся и отвечал детям рабочих, инженеров и военных, что он Советский и Русский, а дома бабушка говорила, утешая его, что не кошерно ему чураться еврейского, вот он вырастет и будет большой-пребольшой, и женится на хорошей, красивой еврейке и уедет на землю обетованную.Не долго были вопросы. ОН встал на сторону СИЛЫ. Он не курил в туалетах и не был участникам драк. ЕГО уважали. Это он говорил с трибуны за всех счастливых детей страны. Это он пел в хоре и нес знамя на демонстрации. И это он ходил к посольству Юнайтед Стейтс с красным флагом, крича детским неокрепшим голосом лозунги придуманные с вечера парой таких же, как и он,юнцов, про свободу Анжелы Дэвис.Из милиции их отпустили на удивление быстро.

Ни тогда, ни позже ОН не был уголовником, но всегда был силой. Он был силой и тогда, когда председательствующая в судебном заседании полдня читала приговор и срок - 10 лет. А стал ОН несвободен раньше. С момента, когда начал лаять по ветру.

Из полудремы ОН вырвался, как зек из автозака.Гудящее чрево автозака. Мороз, сумрак, лают собаки, а впереди свет, но на дороге к нему - новые унижения.
Шеренга охраны, рвутся с поводков голодные, нервные собаки.
-Бегом, шибче!- дубинкой по спине.И  заплетаются ноги, о которые колотятся неудобные сумки.
Все так же ровно дышит и сопит, и чавкает, и канючит во сне,  жалобно и по-детски  Иван Иванович.Наверное, снится председательствующий по делу, который, как это водится, слушает только себя и руководствуется даже не Социалистическим правосознанием, как предписывал ИМ ранее Закон. А чем? Сразу ясно, что ни говори такому,  вопрос не виновен-не виновен, а лишь -сколько дать и как обосновать.

В камере были посторонние. ОН ощущал на себе чей-то взгляд. Быстро и бесшумно привстал и сел на кровати. Синее шерстяное одеяло прикрывало нижнюю часть тела....

-Гоша! Иди уже кушать,скоро спать а мы не ели,-слышу с кухни деланно рассерженный голос жены.
-Да иду я!Иду.
Так, что же делать?Не разобрался в условиях конкурса и превысил объем текста. По пляжному ,точнее по домашнему одетый я сижу за старенькой Тошибой.
Дома +27 а на темной Симбирской улице -30. Завтра на работу. Подъем в 5 утра. Да при чем тут это!
Внезапно завибрировал китайским изящно-темным дорогим телом, купленный летом телефон. Читаю эсэмэс и тут писком настольных динамиков дал о себе знать скуп.
-...Май либшен!Мне тебя не хватает ну куда ты запропастилась а? Одного Москвича елки-моталки искали -искали и вот ты а?...

...Крыс его не боялся.ОН  тоже никого не боялся и теперь-то он свободен. Когда вот так, как теперь, его вызвали в первый раз на "пересуд", когда он надеялся, тогда судья,  не смотря в зал, исправила приговор в сторону увеличения срока.Тогда двое адвокатов заняли не лучшие камеры Лефортово и одна из них поехала в Мордовскую зону рожать ребеночка и ей не дали ее младенца.Он находился под присмотром  ГОСУДАРСТВА. Наверное, кормила его грудью и плакала в короткие минуты свиданок, и плакала и кормила. Тогда Он стал жить сутью – Сейчас, а Завтра больше не было. "Не жди, не бойся, не проси!"

ОН смотрел на крыса:
-Я не брошусь на тебя первым, крыс, - Иван Иванович спит и пусть себе спит. Спит тюрьма, спит охрана, спят жены и спят вчерашние многочисленные друзья, не желающие ничего знать о мне сегодня, леденеющие от одного упоминания МОЕГО имени. Спит справедливый БОГ. Воздал МНЕ за мое, не за чужое, за грехи, за гордыню. 25 лет и более. Не страшно мне здесь и везде, когда есть БОГ и когда и если ОН со мной...

-Итак!Вернемся к нашим баранам,-и что тут можно исправить...,-телефон недовольно завозился на диване и маленькую комнату с постелью на диване наполнили негромкие аккорды песни Тимура Муцураева (уроженец Н.Атаги,Шалинского):
-...Наташ, ну я Вам четко сказал, что работаю в банке и не занимаюсь Вашим делом .Вам я нашел адвокатессу и сколько и что и как обсуждайте уже с ней. И Ваш друг судом будет истребован из психдиспансера куда был помещен из за спора о наследстве...

...Сознание растворялось в небытии:
- Господи, спаси и сохрани и пусть будет, как будет, и ни разу ведь не было, чтобы никак не было, все равно когда-нибудь, как-нибудь да будет...

   ''Кошмарное время может привидеться только тогда, когда ты сам живёшь в приятное,''– сказал мне он и тут же куда-то исчез. С тех пор в течение нескольких лет я даже не вспоминал об этой встрече. А тут недавно я вдруг подумал: ''Почему это время мне кажется прекрасным?''. И вдруг мне всё стало понятно – я же не люблю её, а всего лишь приятно заблуждаюсь, да и что там, честно сказать, любить. Время тут же приобрело совершенно другой вид.
  Тут-то ко мне и пришло оно.
  – Ты что же, млекопитающее недоразвитое, думаешь, что можешь делать со мной всё что угодно? Влюбляйся обратно, – сказало мне время.
  Детально осмотрев его, я пришёл к выводу, что оно действительно сейчас не в лучшем состоянии. Но испытывать то, что я испытывал раньше, я уже не мог. На следующий день планета взорвалась, а мозг мой отключился. Тут я понял, что мне надо найти его.
  Он сидел на верху Эйфелевой башни. Он сам окликнул меня, когда я проходил мимо. Ты что же это сделал? – спросил он. Я не могу ничего изменить. – Можешь: учись приказывать своему и чужому сердцам. Но как? – Сердце это обыкновенный орган, посмотри на меня.
  Я посмотрел. Его глаза на моих глазах поменяли свой цвет, волосы выпали, а на их месте тут же выросли другие. – Видел. Да. – Тогда я пошёл.
  Стой. И оно остановилось. Пульса не было – сердце не билось.
  Я оглянулся вокруг. Все люди стояли. Не просто стояли, а находились в каких-то неестественных позах. Значит, и ты остановилось. Оно мне не ответило. Иди. Ничего не произошло. Моей силы хватило только на одну команду.
  Я прогуливался по дневному городу уже в течение трёх дней, и это стало мне порядком надоедать. Интересно, старею ли я в это время. В какое время? Я нашёл зеркало на четвёртом этаже в пятой квартире налево от лифта ближнего ко входной двери в эту квартиру. Кто это? – А как ты думаешь? Ты! – Молодец. А где же я? – Ты так до сих пор и не понял? Я ненавижу тебя. – Можешь уничтожить меня.
  Я сильно поранил руку, разбивая зеркало, но крови не было. Была только зелёно-каряя жидкость, побежавшая из глаз. Я посмотрел себе в глаза, достав один из них, и убедился, что они теперь полностью прозрачные. Я становлюсь похожим на себя.
  Я посмотрел на облака. Они сильно закричали: еще никто не видел их обнаженными. Вдруг раздался сильный гром, звёзды начали падать. Одна приземлилась рядом со мной. Я узнал её. Бывал в её галактике. Она плюнула на меня и начала падать дальше.
  Я посмотрел в океан. Он раздвинул передо мной свои волны. Но я не стал входить в него. Я испугался его сияющей голубизны. Я просто перепрыгнул его. И оказался в том же месте. Обидно.
  Я посмотрел на кладбище. Они всё ходят, меняются местами, ищут, где удобнее. Как же спокойно им живётся. Завидую. Я разозлился на них: не хотят брать меня к себе. Ну, ладно.
  Я приказал себе умереть. Время в этом мире сразу восстановило свой ход, в том мире появился я. И тут я снова, но на этот раз по-настоящему, увидел его. И тут я полностью осознал, что он – это всего лишь я. И тут он-я (я-он) сказал: ''Со временем ты понимаешь даже время''.

Там живёт эхо. Эхо разных голосов из разных точек времени жизни. Голоса движутся, отражаются от стен ёмкости, сталкиваются, меняют направления и скорость, рисуя нелепые узоры.  

Тили-бом загорелся кошкин дом.  

В синем небе плавают чёрные кошки. Люди кричат им — кис-кис — пытаясь заманить в Кошкин Дом и сжечь там, но они хитры и зловещи. Плывут и улыбаются, нагло и презрительно, и мяукают так отвратительно, что весь мир, и даже полярники Арктики и Антарктики, пьёт водку, жрёт колёса, вдыхает порошки и дымы, измождённый неумолкающим ни днём, ни ночью мяуканьем. И только я один спокоен, лежу на плоской солнечной крыше, закинув ногу на ногу, подложив руки под голову, смотрю в синее небо с чёрными пятнами кошек и, улыбаясь, наслаждаюсь днём солнечным кошачьим пением, довольный, потому что все они, эти самые кошки — мои.  

А что если. А не, не надо.

На, держи, добьёте. Монгол из раскрытого окна первого этажа протянул мне недокуренную папиросу. Потом мы зачерпнули литр браги из фляги в кладовке у Димоновских предков. И вот я сижу на краю крыши недостроенной девятки на краю города, свесив вниз ноги, смотрю в степь, в небо, вниз, в пространство, и тонко ощущаю грань между жизнью и смертью своего организма, вместе с тем зная, что я — безсмертен. Потому что ветер несёт мне в лицо запах пыльно-зелёной степи, потому что саманные хибары внизу скоро разрушат зодчие, потому что я слышу это мерное Вечное Бом, Бом, частью которого являюсь. И кажется так просто оторваться от края крыши, чтобы за один миг прожить сотню жизней и не умереть. Но нет, нельзя, потому что  

Я полез. Это говорю я. Мне нужно залезть на трубу котельной и куском сварочного электрода выцарапать там на вершине себя, рядом с теми двумя кто сделал это раньше. Так надо.  

Гвозди нужны? Два солдата с неожиданным вопросом. Чё, говорю, сынки, Родину продаёте? Гвозди купил, гвозди нужны.

Ну кто бы мог подумать?! Все могли подумать. Так почему же никто не подумал??! Какие подлые люди.  

А как здорово было в детстве орать с балкона четвёртого этажа, просто орать звуки Миру. А вот сейчас, идя по улице, не то что орать, говорить даже не хочется. Так, чтобы из тебя в мир людей вообще информации не поступало, кроме той, что они уже знают или читают по тебе сейчас. А вот в лесу. Иногда крикнешь кратко звук, и всё, достаточно. Потому что зачем в лесу орать-то, всё равно что в себя орать. Наоборот даже, хочется раствориться в звуке леса, и растворяешься. И знаешь, что твоё дыхание, твоё движение, ты сам, это просто частица леса, как течение соков в летней траве, как зимний сон деревьев. Чо орать-то. Можно и поорать, конечно. Но лучше послушать.  

А эхо. Ну живёт, да. И голоса, движутся. Можно только их и слушать, не отвлекаясь. Эфир.  

Киянкой в лобешник закатать. Устойчивое словосочетание учителя труда. Жестяные спичечные коробки. Монетки, раскатанные под составами на железной дороге. Монетку можно выхватывать во время движения поезда. Так надо.  

Где-где в Караганде. Ну это вы сами знаете.

Ну рассказывай. Утром пошёл в школу, потом ничего не помню, очнулся здесь, в больнице. А вот твой друг говорит, что. Ничего не знаю, ничего не помню, у меня болит голова.
Прикольной дрянью болезнь Паркинсона лечат. Или не лечат, а наоборот. Если не один, то главное не вестись на чужой глюк, не верить, не участвовать. И уж тем более не становиться его частью. Или вовсе порождением чужого глюка.
А вот что этот мир, как не коллективный глюк его обитателей.  

Алё-алё. Пошли на рынок китайцев бить. Это не китайцы, это вьетнамцы.  

Журнал на немецком языке. Надо выбрать статью и перевести. Пьеса Арбузова на немецком, и сразу следом оригинал на русском. Переписал русский текст своими словами и пошёл отвечать. Эта старая жаба очень удивилась такой тупой наглости. Обучение окончено. Встречай, завод.  

Ты зачем Петруху покалечил? Не помню. Наверное он был неправ. Менты выяснят, кто там прав. Ты иди в дурку проверься, а то у тебя походу вот отсюда часть мозга вытекла. Серьёзно, без обид, давно сказать хотели.  

Капуста, Капуста! Орёт санитар, развалившись на диване в коридоре отделения. Двухметровый эпилептик Капуста. Танцуй, Капуста. Эх, яблочко. Капуста танцует и поёт за сигарету. Нарки лечатся, по направлению от военкомата, санитары проносят им ханку. Я приношу психам чай и курево. У Курского вокзала стою я молодой, поёт Капуста. Я — здоров. Это просто остаточные явления. Извини, Петруха.  

Нет, гул холодильника это не Бом Бом Вечности. А героиновый кумар или алкогольная абстиненция это не очищение, нет. Не надо было засоряться. Щас вот попробуй, вернись. А потом уже очищайся. С самого рождения только и делаешь, что очищаешься. Да, грязен мирок людей. Ты сейчас слышишь звуки мира людей? Это всё вибрации грязи. А Мир — чист и прекрасен.  

Братан, налей ведро соляры.  
Спасибо.

Из года в год, в канун Рождества Порфирий Иванович Чертиков, при свете лампы, в своем обвешанном мишурой кабинете, писал письмо. Закрывшись на три замка и завесив окна плотной тканью, чтобы всякого рода носы не видели его хождения по просторам своей фантазии, Чертиков писал и думал, думал и писал. Будучи архивариусом, он много думал и писал. И, казалось, его зыбкая душа когда-нибудь разгневается на разум и отнимет у него способность думать.
Почерк у Порфирия Ивановича был отменный, и по его собственному мнению являлся его единственным достоинством. Чертикова и в архивариусы-то взяли исключительно из-за почерка. Разглядывая по утрам свое отражение в зеркале, Порфирий Иванович пускал слезу, румянил щечки и бежал в контору думать, да писать. Дело в том, что он необыкновенно точно соответствовал своей фамилии – имел неуклюжие торчащие уши, как у черта, вечно розовый поросячий нос, огромное родимое пятно на левом глазу и короткие толстоватые ножки, походившие на копыта пегого жеребца. Чертиков ненавидел свою животную физиономию, свои уши и ему казалось, что во всем мире один он такой урод.
Однако вернемся в кабинет, где Порфирий Иванович усердно трудится над письмом. Кому оно будет адресовано и что в нем интересного? Давайте прочтем.
«Я, ваше Высокоблагородие, ваше Святейшество, ничтожное человечье существо, осмелился писать Вам в двадцать шестой раз. Силы мои иссякли. Ваше Святейшество, неужели я обречен на скорую гибель? Неужели я послан на эту жалкую землю только для того, чтобы познать страдание? Согласен, я мелкий падший человечишка, не заслуживающий Ваше святое внимание… Однако моему уродливому сердцу страсть как не хочется умирать! А гибель неизбежна, ибо я совсем обессилил. Обессилил от вечных поисков того, что называется Любовью и чтется всеми земными народами. Неужели мне, животной шкуре, не отпустил Ты вечной любви? Неужели для таких уродов, как я, ее не существует? Ждать я более не могу. Надо мной все смеются и тычат пальцем, как на проклятого. Никогда я, прокаженное существо, никого не любил. И даже боюсь идти к Тебе в церковь, ибо Ты увидишь всю ничтожность моей внешности… Никуда я не хожу, ни с кем тесных контактов не имею. Однако простите, Ваше Святейшество, мою нахальную душу и пошлите мне хоть капельку этой самой любви. Пошлите мне хоть такое же уродливое создание, чтобы я почувствовал тоску и тягу к человеку. Кланяюсь Вам, Ваше Святейшество, до самого пола и умоляю – не гневайтесь на меня. Я всего лишь ваш покорный раб, взывающий к справедливости…

Порфирий Иванович Чертиков,
Ничтожное человечье существо».
Он завернул бумагу в конверт, склеил его и задумался. Теперь оставалось только отправить письмо в нужные руки. Вдохновленный своей просьбой, Чертиков натянул на голову шапку, велел Яшке начистить до блеска сапоги, спрятал письмо в папочку и стал ждать. Яшка – болтливый длинноногий парнишка принес сапоги, натянул их на короткие ножки хозяина и вышел.
Порфирий Иванович направился к церкви. Обедня кончилась, народ расходился. Чертиков подошел к образу Иисуса Христа, перекрестился, раскланялся, и, поцеловав образ, спрятал письмо под икону. В прошлые года он клал письмо у ворот церкви, но в этот раз решил поступить иначе. Удостоверившись, что совершенное действие никто не видел, Чертиков еще раз перекрестился и вышел. Настроение его приподнялось, черные глазки загорелись.
Вернувшись домой, Порфирий Иванович приказал Марфе – своей располнелой кухарке греть щи, а сам лег на диван и стал думать. Естественно, о любви и о своем письме к небесному Святейшеству. Марфа принесла щи, фруктов, компот и села рядом.
- Ты чего тут расселась, лентяйка? – спросил Чертиков, глядя в ее мокрые глаза.
Черноволосая Марфа с большими мозолистыми руками опустила голову и тихо произнесла:
- Порфирий Иванович! Миленький! Вы который год обещаете на мне жениться, в канун Рождества выгоняете из дома, а затем зовете обратно! Сына своего Яшку не признаете и используете его детский труд, как хотите! Можете отдать меня под суд, можете расстрелять – но мы навсегда вас покидаем!
Чертиков хекнул, покачал головой, и принялся за щи. Марфа разрыдалась.
- Велика беда! – сказал он, откусывая ломоть черного хлеба.
Марфа взяла Яшку и покинула дом Чертикова. И всю дорогу из ее дивных глаз катились слезы, а в горле кипело отчаяние.
Чертиков, конечно же, искал свою кухарку, но не нашел – та будто провалилась сквозь землю. «Оно и к лучшему! – решил Порфирий Иванович. – Что в конторе скажут, если я женюсь на этой кухарьей голове? Хоть я и уродливое существо и на меня никто не смотрит, но кухарка – низшая ступень… И, кстати, щи безвкусные…впрочем, как и тогда, когда я только взял ее к себе…».
У Чертикова появилась новая кухарка – рыженькая, дохленькая, сиплая и неуклюжая. Он никак не мог к ней привыкнуть, однако щи она варила славные. В канун следующего Рождества сидел Чертиков в своем кабинете и писал письмо:
«Ваше Святейшество, Отец наш Преподобный! Снова тревожу Вас я, чертовское отродье, шкура животная Порфирий Иванович. Получили ли вы мое прошлое письмо? Судя по всему, нет, ибо в моей жизни ничего не изменилось…по-прежнему, я никчемный архивариусик, никогда не знавший любви. Может, она когда-то и была… Надо сказать, мне признавалась в своих чувствах кухарка Марфа, но она старше меня лет на десять, варит ужасные щи и совершенно не умеет говорить ласковые слова. Баба вроде, а тело как у мужика… Все-таки я человек думающий и хотелось бы Истиной, самой настоящей любви. Подскажите, Ваше Благородие, где ее искать и как познать земное счастье… Ибо голова моя седеет, лоб покрывается морщинами, а душа неустанно требует любви…

Порфирий Иванович Чертиков,
Ничтожное человечье существо».

Ноябрь, 2011

Адександра Недоступнеко, Спасибо.

без паники

Похоже, я придремал на работе. Только, вот, очнулся, как от толчка. Вернее,
толчков. Глазки не разлипались; я тупо, не видя, глядел под чертежный стол.
Явное ощущение, что что-то не так, некая странность имеется. И, действительно, странно, - я поморгал: ноги мои, в сереньких джинсах и черных стоптанных ботинках - мои, никакого сомнения, - так вот и дергаются, ну, просто ходуном ходят. Забавное слово "ходун", и, вообще, забавно, - я несмело хихикнул: как это дергаются? Ведь я же им не приказывал?..  Сосредоточился, внимательно наблюдаю. Правая нога: с носка на пятку, поворот, градусов этак на тридцать, высокий подскок, от которого я заваливаюсь на стуле влево; левая: мелкая тряска, переходящая в крупную дрожь, волнообразное движение… всего тянет вправо. Заминка, и снова.
Через несколько циклов я уже присмотрелся, можно сказать, освоился. Ситуация, конечно, смешная, но сейчас я ее исправлю. Формирую команду - приказ обеим ослушницам: стоп! Несколько секунд на прохождение... Не проходит! Разделяю команду: левая – стоп! правая – стоп! Безрезультатно!.. Уцепившись за стол, пытаюсь подняться... В руках дикая слабость, и думать нечего! Интересно, - отмечаю про себя. Затихаю. Такое со мной впервые.

Общей теорией вопроса я, как и все нормальные люди, немножко владею. Поэтому, не впадая в панику, напрягаю мозги и пытаюсь рассуждать логически. Тут главное дело, все расставить по своим местам. Только тогда сумеешь быстро найти и выдернуть корень зла.

Итак: я - человек. Внутренние органы, мозг, мышцы и кости,
сложенные-слепленные в определенном порядке и образующие некую индивидуальную форму - это мое тело. Механическая система, коей оно является, с помощью питательного раствора - крови и волшебного ее кругообращения, превращается в систему биомеханическую, или, иначе, в мой живой организм. Под живым понимается, естественно, реактивно действующее в соизмеримом с жизнью отрезке времени. Присовокупляя к комплексу свойств моего организма способность к активному информационному обмену с окружающей средой, логического отображения ее в мозгу с выходом на результат - действие, то есть, иначе, разум, наблюдаем феномен моего мыслящего живого существа. Далее. Полагая
обязательным присутствие в нем, или где-то рядышком, некоего абстрактного образования, называемого душой, имеем нечто одушевленное, живое, разумное, исконно мое. И, наконец, предполагая возможность существования в мире глобальной, управляющей всем и вся, суперабстракции - Бога и Духа, в одном лице, горячо уверовав в такую возможность, получаем духовную человеческую сущность - меня. Человека и гражданина.

Ноги продолжали дергаться. Но, довольный ходом своих рассуждений, особенно в части формулировок, я не обращал на них никакого внимания.  Ничего, не долго осталось, ребята!..

Идем дальше. Иерархический вертикальный порядок подчинения
составляющих, начиная с суперабстрактных высот вектором вниз, обеспечивает целостный устойчивый характер человеческой структуры. Попробуем приписать каждой из них по одному-два главных сущностных качества. Дух - это Гармония, Душа - Чувство, Эмоция, Разум - Мысль и Реакция. Если поставить в неоспоримое соответствие существо человека и образ его жизни (с некоторой натяжкой это будет справедливо), то гармоническая составляющая образа - это работа Духа, эмоционально-чувственная – Души, рациональная, трезвая ... Трезвая... трезвая...трезвая...

Боже мой, Боже мой, слава Тебе! Вот оно! Мой способ проникновения в суть
вещей еще никогда не давал сбоев. Трезвая составляющая моего образа жизни, то есть, скорее, отрезвляющая - это пиво.
Слабой еще, но полной надежды рукой я тянусь к своему "дипломату", достаю банку пива, заранее купленную и зарезервированную на утро. С наслаждением приникаю, потягиваю животворную, пузырчатую внутри жидкость. На четвертом уже глотке левая нога, умница, успокаивается, только замирает мелкая дрожь; на седьмом присмирела буйная правая, редко пройдет конвульсия. И тихо так, хорошо. Допиваю банку. Руки обретают уверенность, силу. Легкий туман перед глазами. Сейчас он пройдет, и можно будет работать. Ведь задание срочное, а шефу - знаю – глубочайшим образом наплевать, как же сильно я надрался вчера с друзьями.

© Минь де Линь, дата публикации: 17.02.2012 г. в 21:21
Свидетельство о публикации: № 8776-244812/20120217
Читателей произведения за все время - 0, полученных рецензий - 0. Статистика текста

Катька Третья
 

        - Ка-атька-аааа!
          Крик из-за двери квартиры больше походил на рёв раненого буйвола.
        - Катька!
          Звонка в этой квартире не было, наверное,  последние лет двадцать… Я постучала. Дверь распахнулась в ту же секунду.
        - Слава Богу, Вы пришли!
          Катькина мать, всю жизнь регулярно пьющая женщина, театрально всплеснула руками.
        - Что у вас случилось, Екатерина Алексеевна?!
          Катька II (Вторая), она же – дочь Катьки I (Первой)  и, она же - мать Катьки III (Третьей), зарыдала и указала на запертую дверь комнаты.
        - Заперлась. Не открывает. Не отвечает. Пацан плачет, а она – молчит…  Хотели милицию вызвать, а потом  думаю, дай Вам сначала позвоню сначала...
          Я подошла к двери.
        - Катюш, открой! Это я! Открой, пожалуйста! – в ответ молчание, только слышно, как плачет малыш…
        - Вот,  видите?! – начала было Катька Вторая.
          Катька Первая,  по паспорту,  как и  её дочь - Екатерина Алексеевна (надо ли говорить, что и Катька Третья, следуя непонятной семейной традиции, тоже носила отчество – Алексеевна, с одной лишь разницей, что императриц Екатерин, с порядковым номером III, в России не было),  тихонько, чтобы не заглушать наш разговор, подвывала на кухне.
          Поворот ключа.  Я знаком попросила мать остаться за дверью. Катька Третья молча  повернулась ко мне спиной и, пройдя через всю комнату, села у окна.
          Что ж, помолчим немного, раз так надо…  А пока есть дело и поважнее. Я подошла к кроватке, где обиженно плакал трёхмесячный Пашка.
        - Ну, привет, любимчик Пашка! Против чего столь громко протестуем?! – спросила я и пожала маленькую Пашкину ступню.
          Пашка, услышав негромкий, ласковый голос и почувствовав прикосновение, перестал накалять обстановку криком и только всхлипывал, не в силах вот так сразу остановиться…
          Я неспешно беседовала с Пашкой, рассказывая ему о том, что сегодня на улице солнышко, что обрадованные птицы распелись, словно на улице весна, что ветерок ждёт, когда же Пашка выйдет на улицу, чтобы ласково растрепать совершенно удивительные его, Пашкины, кудри, что…
          В Пашкиных глазах ещё блестели слёзы, но он внимательно слушал, то вытягивая губки в трубочку, то растягивая их в улыбку и от счастья, что с ним, наконец-то, заговорили, усиленно дрыгал руками и ногами. Всем своим видом малыш показывал, что, как истинный джентльмен, он поддерживает беседу.
        - Ну!.. Ну, скажи, Пашка! Скажи: «А-гу!»
          Смешно сложенные трубочкой Пашкины губки… и еле слышный вздох за спиной: я знала, что Катька не выдержит и подойдёт. Пашка, увидев мать, ещё яростнее задрыгал конечностями  и произнёс: «Гу!». От удивления он замер на несколько секунд, а потом вновь устроил пляску, достойную туземцев племени Мумбу-Юмбу.
         Катька, зажав рот руками, беззвучно плакала. Наверное, от счастья…
         Катька Третья родилась в семье, где и мать, и бабка были пьющими матерями-одиночками, что, однако, не мешало им содержать квартиру в идеальной чистоте. Все соседи с самого детства прочили такую же судьбу и маленькой Катюхе. И только она сама была уверена: она сможет вырваться из этого ада – ведь она хорошо училась.   Всё так бы и случилось, если бы… если бы не обернулась её школьная любовь беременностью и полным крахом отношений с любимым. Его родители, испугавшись перспективы иметь «таких» родственников, сгребли парня в охапку и увезли в неизвестном направлении…
         Вот тогда-то в моей жизни и появилась Катька, решившая свести счёты с жизнью.  Долгие часы бесед, слёз, молчания, уговоров, обсуждений планов на будущее и это Чудо – рождение Пашки… Катька была счастлива, а бабка и мать, ошалев оттого, что в их жизни появился мужчина и разорвал этот заколдованный «кАтьков круг», бросили пить. Обе. Разом.
         И, вдруг, Катька сорвалась… Сказала, что не будет жить. Мать, перепугавшись, вновь позвонила мне…
Я, отступив в сторону, молча наблюдала за ними.  Пашка, удивлённый своими новыми возможностями, пыхтел, старательно произнося на разные лады «гу» и «а-гу», а заливающая его слезами счастья Катька, смеялась и агукала ему в ответ.
        - Что случилось, Катюш?
          За дверью послышалась возня и сдавленный шепот. Катька, усмехнулась: «сплошная партизанщина!»  и, чуть помолчав, ответила:
        - Он в городе… понимаете, он уже не-де-лю в городе! Мне сказали общие друзья – он расспрашивал обо мне! И знаете, что он сделал?! Он-не-при-шёл!
          Она машинально гладила сына по головке и смотрела, как он, засунув кулак в рот, пытался «агукать».
        - Пашка! Ну нельзя разговаривать с набитым ртом! – засмеялась Катюша.
          Возня за дверью усилилась, разговор стал громче, послышались возмущённые попискивания Катьки Второй, ей вторил басок Катьки Первой.
        - Катьк… тут… в общем, тут к тебе…
        - Мам, ну скажи, пусть зайдут потом!
          Но дверь уже распахнулась и, спинами вперёд, как будто бы держа оборону, ввалились Катьки-старшие. За ними мы увидели картину, достойную кисти художника: на пороге комнаты стоял, прижав к животу огромного, с большими пятками, медведя, Алексей – Катькина любовь и, по совместительству – Пашкин отец. За ним  стоял его отец, нервно обрывающий  лепестки с цветов, собранных в шикарный букет, и мать, в волнении сжимавшая руку младшей дочери так сильно, что та, морщась, пыталась выдернуть ладошку и не могла это сделать…  
        -Ка-атька-а, - выдохнул Алексей.
         Этого было достаточно. Катька, всхлипнув, кинулась к любимому. Так они и стояли, обнявшись – Алексей и Катька, а между ними – огромный медведь с большими пятками. Алёшкина сестра, которой, наконец-то удалось вырваться из материнских оков, потянула зверюгу на себя и, вытащив, подошла к Пашкиной кроватке.  Пашка же теперь подтянул к самому носу ногу и, сведя к переносице глаза, увлеченно «гулил», не обращая никакого внимания на возникшую суету.
         Гости тянули шеи, пытаясь разглядеть малыша, но без приглашения войти не решались. Повисло неловкое молчание…
         И тут Катька, наконец-то осознавшая, что всё это не сон, проявила чудеса дипломатии, сказав:
        - Хотите посмотреть на внука?
          У всех одновременно вырвался вздох облегчения. Все разом заговорили, но тут вперёд выступил потенциальный дедушка:
        - Катенька, - срывающимся голосом произнёс он, - Катенька!  Надеюсь, ты не против, чтобы в Вашей семье кроме трёх Алексеевн и одного Алексеевича, появился ещё и  просто Алёшка?!
          Всё. Всё! Моя помощь здесь больше не нужна. Я потихоньку, не прощаясь, вышла из комнаты.
          В коридоре чистюля Катька Первая, ворча басом, сметала в кучу лепестки цветов, щедро устилавших пол…
          «Всё, что осталось от прежней Катькиной жизни», - улыбнулась я…

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/191422/
Нужное слово

Это был один из рядовых  неприметных дней. Нулевой день. Такая вот серость с тёплым или холодным оттенком - и есть основной «цвет» жизни. Отклонения в «белизну» случаются, но больше как исключения, не делающие погоды. А серость рулит. Безликая монотонность бытия – это стихийное бедствие души, засуха. Заставляешь себя надеяться, что всесильное небо, наконец, заметит жаждущего и напоит, разверзнув хляби, но облака, дразня, пролетают мимо твоей пустыни и разбрасывают тонны живой воды где-то над морем - наверное, в насмешку. И шагают мимо тебя неуправляемые годы – сначала медленно и по одному, потом быстрее и группками, а в конце – уже бегом, нестройной толпой. И, несмотря на это мельтешение, твоя жизнь стоит: только дата на календаре обновляется.

Иногда кажется, что если сегодня, вот прямо сейчас, случится что-то, способное порвать ощущение трясины, затягивающей изнутри, сдернуть смирительную рубашку с ещё не полностью обессиленных чувств - будет ещё не поздно… Любовь? Неожиданная встреча? Открывшаяся возможность? Да не всё ли равно, что это могло бы быть… Вечное «бы» - порог, через который не перепрыгнуть.  В какую «сторону» ни направь воображение - в реальной жизни всё останется неизменно: аптека, улица, фонарь… и твой бег по кругу, и вращение заезженной пластинки штампованных будней.  Через десять лет точно так же, как и сейчас, душа будет болеть чёрной, уже привычной болью, и лишь ожидание «амнистии» -  помогать её переносить. «Мы ждали завтрашний день. Каждый день ждали завтрашний день…»

А сейчас ты идёшь с работы домой в неурочно раннее  время, физически ощущаешь энергию и жажду деятельности, и в то же время осознаешь бессмысленность любых действий… Сила и бессилие в одном флаконе, свобода и рабство в общей упряжке - это только кажущееся противоречие. Ты можешь сварить суп. Пересадить цветок. Посмотреть сериал про дона Педро. Прочитать пятьсот первую книгу. Но это ничего не изменит: жизненным фоном так и останется неистребимая пустота. Что ты можешь сделать, чтобы потушить её ледяное пламя? Чем вылечишь душу, если даже не знаешь, где этот орган находится? Вот видишь… и сказать тебе нечего. Тогда возьми-ка, пожалуй, бутылку вина – спиртное приносит хоть какое-то эмоциональное шевеление. Глядишь, откроется невидимый клапан-отдушина и пустота не «взорвётся» в тебе сегодня, не разнесет в пыль твою вселенную, оставив на её месте черную дыру. Пустота повременит.

***
Вошла я в квартиру, махнула бокал, включила «свою» музыку, взялась за привычные дела. Хорошо! А потом «поддала» ещё, да ещё, да натощак – ух, как работа спорится!
Но что за странность такая небывалая? То ли благодаря вину, то ли вопреки ему, но явилось тогда во мне желание непобедимой силы - услышать от кого-нибудь хорошее слово,  мол, люблю я тебя, мол, нужна ты мне. Чтобы не одними губами, а сердцем сказали, и чтобы эти слова отозвались во мне, и боль отступила… «Смешно, не правда ли, смешно?» Да, более чем. Но я простила себя уже за то, что это был единственный в жизни случай: такой острой потребности в слове не возникало ни до, ни после…
Желания для того и существуют, чтобы иногда идти у них на поводу. Вот возьму и наберу номер близкой подруги, и спрошу её - с места в карьер: «Любишь ты меня или нет?» Пусть это будет похоже на классическое: «Вася, ты меня уважаешь?», пусть через час я буду винить себя за малодушие. На всё плевать сейчас. Один раз в жизни, но я совершу глупость. Танька - умный человек, она не будет уточнять, сколько я выпила, и что на меня нашло. Не посмеётся: она сердцем видит. И, хотя подруга всегда сдержанна и не любит сюсюкаться, но в нужный момент нужное слово у неё для меня найдётся.
Палец быстро пробежал по телефонным кнопкам, сердце тоже заторопилось… Но, как это часто бывает, те, в ком мы остро нуждаемся, «временно недоступны». Что ж, придётся подождать. И это закономерно: где же видано, чтобы желания, даже самые маленькие, вот так вот просто сбывались?
А пока я решила покормить бабушку, уже года три как прикованную к постели, младенчески беспомощную. Когда-то бодрый, деятельный человек, мой близкий, если не сказать, самый близкий друг, она уже не существовала как  личность - старость и болезни отняли у неё всё: силы, зрение, разум. Я привыкла к тому, что она есть, но вроде бы её и нет: разговор между нами был уже невозможен. Максимум, что я слышала от неё осмысленного - односложное «да» и «нет». Но чаще ответом мне была тишина или монотонное, ничего не выражающее мычание.  

Я усадила бабушку на кровати, подоткнув с боков подушки, и поставила поднос с едой на стул возле: кое-как, но руки её двигались, тогда ещё она ела сама. Проделав всё это, я заторопилась из комнаты к телефону - снова звонить подруге. И вдруг случилось странное: мне в спину прозвучал забытый голос - не погасший шепот умирающего человека, не сумбурное стариковское бормотание - вот так громко и чётко бабушка говорила не-помню-сколько лет назад… «Юленька, доченька, как я тебя люблю, если бы ты знала!»  
-Что-о??? – я почти вскрикнула, как будто нож в душу воткнули.
- Пусть твоя жизнь пройдет счастливо! - раздалось в ответ уже тише.
- Что ты сейчас сказала? – подбежала я к ней, - почему ты это сказала? - а бабушка смотрела сквозь меня и ничего не отвечала – её снова почти не было в живых.
Долго я сидела рядом с ней на кровати и совсем по-детски, в голос, ревела на старчески-сухоньком плече. Обнимала её, что-то говорила… Она не слышала...

Всю-то жизнь бабушка пыталась порадовать меня: маленькой девочке она приносила гостинцы и прятала в укромных уголках дома, чтобы потом начать весёлую игру в поиски; школьнице дарила интересные игрушки и книги, которых в то время не было в свободной продаже. А вот сильно повзрослевшей своей внучке она уже ничего не могла подарить: мы поменялись местами. Но потребность отдавать у бабушки сохранилась. «Да возьми ты мою пенсию, купи себе что хочешь!» - настаивала она. А я была большая и не слушалась. Сейчас жалею. В стремлении быть честной, я отняла у неё последнюю радость – чувствовать себя значимой, способной одаривать близких.  Впрочем, надеюсь, она понимала, что золотая мишура и нарядное тряпьё уже ничего не прибавят и не убавят в наших отношениях…

И вот теперь, на последнем этапе старости, на смертном одре, бабушка всё-таки смогла что-то для меня сделать. Сказать - именно то, что нужно, именно тогда, когда нужно. Минута в минуту. Слово в слово. Я не вспомнила бабушку в трудный момент, не учла факта её существования. А она так любила, что услышала мою просьбу, не произнесённую вслух, увидела боль даже слепыми глазами. И вынырнула на секунды из глубин небытия, воскресла из мертвых - чтобы помочь. Это был даже не подвиг – она совершила чудо. И тут я поняла, что, старость не всё отняла у бабушки: последнее, что в ней умрёт -  это любовь ко мне…  
Не помню, сколько мы сидели рядом, обнявшись, не помню, о чём я говорила, о чем она молчала. Помню только, что звонить больше я никому не стала.

***
Вскоре после этого случая бабушка умерла. А через месяц принесли её последнюю пенсию. Большую пенсию, как вдове погибшего на войне офицера и ветерану труда. Вот тут-то я всё потратила на себя: на золотое кольцо, которое и сейчас на пальце, да на велосипедик сыну. Бабушка сделала мне подарок и после смерти…

Вдохновение
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/205045/

Захотелось поболтать – про отпуск, любовь, косметику и соседку. Начала искать – с кем. Смотрю по сторонам – нет никого... Такой стал народ грамотный – от чтения уже к письму все перешли! Кто-то сайнс фикшн про белок-программеров строчит, кто-то в лирику ударился. Одни пишут на работе для больших шишек, другие – дома, но зато по две книжки зараз: для маленьких шишечек и больших дядек. Некоторые поэзию с испанского переводят, некоторые прозу с английского, Кто не признается, что пишет сам, – редактирует написанное другими или учит этих других писать.
       Поняла – не соответствую! Решила исправляться.
Села за компьютер, открыла чистый лист, написала:”Глава 1”, стала ждать вдохновения. Не идет. Подумала, наверное, его техника отпугивает. Выбрала самую красивую ручку, села в удобное кресло, взяла чистый лист, написала:”Глава 1”, стала ждать. Опять не идет. Подумала – нужна муза. Пришла кошка, сказала, что хочет есть. Переименовала кошку в Музу. Не помогло. Положила кошку себе на живот, объяснила ей, что музы не едят. Кошка обиделась и ушла на кухню. Я тоже обиделась и переименовала ее обратно. Заодно покормила.
       Снова села в кресло, стала ждать вдохновения. Пришла дочь, сказала, что хочет есть. Подумала – не переименовать ли ее в Музу. Оценила последствия. Решила не рисковать. Нейтрализовала дочь, поместив в комнату с большим запасом еды и интернетом.
        Переместилась на диван вместе с чистым листом и ручкой. Снова написала ”Глава 1”, стала ждать вдохновения. Прилетела муза, уселась мне на живот и начала тихонько похлопывать меня чем-то мягким по носу. Я удивилась и проснулась. Кошка убрала лапу с моего носа и сказала, что опять хочет есть. Объяснила ей, что это уже наглость и лучше пусть уж будет музой. Она обиделась и легла толстой попой мне на голову, перекрыв доступ кислорода. Я тоже обиделась и поклялась, что никогда она больше не удостоится такой чести – быть моей музой. Заодно покормила.
         Подкинула плюшек в комнату с интернетом. Только хотела устроиться с чистым листом и ручкой на диване – пришел муж, сказал, что хочет есть. Подумала, не переименовать ли его в Музу? Сочла нецелесообразным: я еще не настолько знаменита, чтобы писать поваренную книгу. Накормила мужа. Взяла лист с “Главой 1” и собралась устроиться в кресле. Увидела приближающуюся кошку и дочь, выглядывающую из комнаты с интернетом. Разорвала лист с началом великой книги и ушла жить на кухню.

Знаешь, я не перестану дышать, не перестану улыбаться. Я не перестану любить жизнь и хотеть жить. Ведь это всего лишь первая любовь. Первая – не последняя.

Просто, может, иногда мне будет холодно. Без причины горько. Может, буду больше мечтать, пока однажды окончательно не сотрется тонкая граница грез и реальности, и я забуду вернуться в последнюю. Но это так просто.

Слишком просто. Ты не одобришь. А сердце учащает ритм. Это вспомнились твои дружеские, порой случайные, прикосновения. Я хотела справиться со всем сама. И смогла бы. Но ты не дал. Взял все проблемы на себя. Твоя забота перемешалась с моей, и пусть было не просто, но, если это не счастье, то я не знаю….

Длинная челка скрывает мои глаза. Привычно, а потому удобно. И лишнего не покажу.

Под ногами приятный хруст выпавшего ночью первого снега сейчас ослепительно сверкающего в солнечных лучах. Ни облачка, лишь сияющая голубизна неба. Морозный воздух слегка покалывает кожу лица, но мне это даже нравится. Немного слезятся глаза. Вот так бы шла и шла, и шла…. И только слушала тихий хруст под ногами. Так спокойно.

Через пару дней Новый Год. Приедут родители. Как же я их жду! Не надолго правда, но все же. Я так скучаю по ним. А недавно прошел мой семнадцатый День Рождения. Дед порадовал законченной второй частью, теперь уже его с соавтором, романа. Девчонки подарили новую песню. Было весело. Но соавтор деда сказал, что вынужден уехать на год.

А может перестать отмечать свои дни рождения? Надо подумать. А то ведь не железная все-таки.

Спрашивать ничего не стала. Зачем? Было б что сказать, сказал бы сам. Значит нечего. Знать бы только, как объяснить глупому сердцу не ждать. Не выискивать его взглядом в толпе. Не замирать от каждого, показавшегося похожим на его, голос. Не засыпать с подложенной под щеку одной-единственной, забытой им во время болезни деда, футболкой, хранившей его запах, создавая хотя бы на недолгие часы сна иллюзию его присутствия.

Не хотела отпускать. Держать – не имела права. Лишь, едва касаясь, провела рукой по его щеке, так и не выпустив, готовые сорваться с языка слова: «Пожалуйста, не уходи». Он смотрел, будто хотел навсегда вобрать в себя этот момент. И ушел. Все-таки ушел. Хотя знал и видел. Я чувствовала это в его взгляде.

Я люблю его, но мою любовь отражает снег.

Холодно. Спокойно. Белоснежно.

В деревне, маленькой и обычной, умерла старая женщина. Её смерть не была неожиданной. Она сильно болела и не поднималась с постели пять  лет. И даже то, что в это же время, в соседнем доме, во дворе гуляли свадьбу, не послужило бы темой для бесконечных разговоров. Но улыбка на помолодевшем  лице усопшей ещё долго будоражила односельчан, вызывая самые нелепые предположения и догадки.

   - Она лежала, закрыв глаза, не думая не о чём, не слыша ничего, и ничего не чувствуя. К боли, тянущей, бесконечной,  никуда не уходящей, она привыкла, да и пожалуй только боль,  делала её живой, заставляя в минуты наивысшего страдания тихонько стонать....
   Музыка шумной свадьбы, на минуту достигла затуманенного сознания, сначала какими-то ударами, бум…бум…бум, потом, мелодией, знакомой и  почему то для неё очень важной. Затуманенное лекарствами и болью сознание не могло справиться с этой необычной информацией, но оно сдавалось. И случилось чудо. Она вспомнила! Она всё вспомнила! И  песню, и то, как она под неё танцевала свой первый танец с ним, с единственным мужчиной в её жизни.
А как она его любила! Не по-деревенски застенчиво, а открыто, не стесняясь не пересудов и сплетен, гордо, бесшабашно, как будто бы знала, чувствовала, каким-то шестым чувством, что такое счастье не может быть долгим… А потом была война…. И была похоронка…И всё остановилось… время… люди…жизнь…всё….
Её не стало, ходила какая то женщина, похожая на неё, ела, пила, работала, старилась. Но она, настоящая, живая, умерла в тот же день, когда его убили.…      
И эти воспоминания, которые она глубоко прятала, что бы дальше жить, разбуженные незатейливой песенкой, заставили сердце биться с такой силой, с такой энергией, что кровь устремилась по жилам и каждая клеточка наполнилась
непередаваемой радостью.
Женщина понимала что умирает, и она верила, что смерть приближает её к нему, и это было настоящее, огромное счастье – Она улыбнулась…

РУССКИЙ ДИЗЕЛИСТ

Автор: Сергей ЛУЗАН

Когда суданцы приезжали постигать в Россию не просто основы, а вершины эксплуатации дизель-генераторов под руководством несравненного Анатолия Викторовича Бесподобникова, то многое им казалось странным, непонятным и чуждым.
- Саид* Анатолий, у тебя есть жена? – спрашивали они в перерыве между занятиями любимого преподавателя.
- И дочка, и внучка, и зять тоже, - ответствовал Саид Анатолий. – Но жена у меня – просто сокровище!
- Саид Анатолий, а сколько вы уплатили за свою жену? – поинтересовались любознательные студенты.
- А вот не скажу! – горделиво ответствовал Саид Анатолий.
- У нас платят от $ 500 до 1.000.
- Что деньги – прах и суета, - завернул Саид Анатолий. Ошарашенные арабы долго пытались постичь эту мудрость, но так ничего и не поняли.
И только потом студенты узнали, что в России женятся практически бесплатно.
- Мы обязательно женимся на русских, - гордо заявили они.
- А как же Ваши суданские невесты? – с ехидцей поинтересовался Саид Анатолий.
- А у нас можно иметь до 4-х жён, - успокоили его суданцы.
«Да, какие отсталые люди», - подумал про себя Саид Анатолий.
«Айва**, какие отсталые люди», - подумали про себя суданцы.
Как только о матримониальных планах узнали в суданском посольстве, их тут же поскорей отправили обратно на Родину – не то, чтобы от греха подальше, а просто лишь бы брачные бумаги не оформлять. Лень было.

Напоминаю условия голосования:

1. В читательском голосовании могут принять участие только участники конкурса.
2. Количество позиций в шорт-листе - не более 30% от общего объема выставленных на конкурс произведений.
3. Одно произведение можно, по желанию, выделить пометкой «Первое место», тогда оно получит два голоса.

Количество позиций в шорт-листе – не более 8-ми (26 * 30% = 8)

Голосование – с 24-го февраля по 5-ое марта 2012 года.

Объявление итогов и награждение победителей – не ранее 6-го марта 2012 года.

Список работ для голосования:

1. Кулаев Владимир - В ГОРОДЕ С. - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/240960/
2. Анна Лившиц (Галанина) - Поход - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243052/
3. Галина Золотаина - Горбун - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/234385/
4. Татьяна Челединова-Акулова - ПРО ОЧКИ. СКЛЕРОЗ и ОБО ВСЁМ ПОМАЛЕНЬКУ - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/240356/
5. Харуко Oda - ЛИЗЗИ - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/215321/
6. Михаил Козловский - Куда ты уехала, Сьюзен? - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/116486/
7. Людмила Денисова - Велосипед - http://www.grafomanov.net/poems//view_poem/243240/
8. Лариса Морозова-Цырлина - Про кота - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/112335/
9. Олег Велесов - Душа поэта - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/190554/
10. Торопыжка - История старого парка - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/229641/

11. Илья Долматов - Чудо Божие - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243369/
12. Травкина Елена - Их тайна - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/217606/
13. Пелагея (Руднева Т) - Случай из личной жизни - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243518/
14. Алексей Ирреальный - Брачный контракт - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244496/
15.  Андреев Чайк - Со временем и без - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/144281/
16. Георгий Сапсан (Жора Волжанин) - а 5 марта наступит?! -
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243879/
17. Чёрный Куб - тесто - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/194196/
18. Консуэло - Письмо Небесному Святейшеству - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244418/
19. Васильева Инна (inaya) - Зазеркалье - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244849/
20. Минь де Линь - без паники - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244812/

21. Тас-Аксу - Катька Третья - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244816/
22. Юлия Мигита - Нужное слово -
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/191422/
23. Татьяна Смирновская - Вдохновение - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/205045/
24. Джейн Терен - Холодно. Спокойно. Белоснежно - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/245619/
25. Валерий Носуленко - Улыбка - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/245781/
26. Сергей ЛУЗАН - РУССКИЙ ДИЗЕЛИСТ - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/90905/

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ПРИЗОВОЙ ФОНД – Приз зрительских симпатий
Присуждается по итогам голосования читательского жюри.
Призовое место – 1. Сумма призового фонда – 300 баллов.
Количество произведений на призовом месте не ограничено, баллы получают все одинаково.

Примечание: При голосовании менее 50% участников конкурса номинация не присуждается.

Проголосовавшие участники конкурса получат дополнительный бонус + 1 балл.

Галина Золотаина - Горбун – 11 + 1 = 12 (Пелагея (Руднева Т), Лариса Морозова-Цырлина, Анна Лившиц (Галанина), Васильева Инна (inaya) - 2, Консуэло - 2, Людмила Денисова, Татьяна Смирновская – 2, Тас-Аксу)

Михаил Козловский – 8 + 1 = 9 (Куда ты уехала, Сьюзен? - Пелагея (Руднева Т), Травкина Елена, Анна Лившиц (Галанина), Джейн Терен, Юлия Мигита, Минь де Линь, Георгий Сапсан (Жора Волжанин), Тас-Аксу)

Олег Велесов - Душа поэта – 9 (Травкина Елена, Анна Лившиц (Галанина), Михаил Козловский, Юлия Мигита, Алексей Ирреальный - 2, Минь де Линь – 2, Тас-Аксу)

Юлия Мигита - Нужное слово – 8 + 1 = 9 (Пелагея (Руднева Т), Лариса Морозова-Цырлина, Михаил Козловский, Васильева Инна (inaya), Джейн Терен, Алексей Ирреальный, Георгий Сапсан (Жора Волжанин), Татьяна Смирновская)

Харуко Oda - ЛИЗЗИ – 8 (Пелагея (Руднева Т), Лариса Морозова-Цырлина, Анна Лившиц (Галанина), Джейн Терен, Людмила Денисова, Юлия Мигита, Татьяна Смирновская, Тас-Аксу)

Лариса Морозова-Цырлина - Про кота – 7 + 1 = 8 (Пелагея (Руднева Т), Травкина Елена, Анна Лившиц (Галанина), Михаил Козловский, Васильева Инна (inaya), Татьяна Челединова-Акулова, Татьяна Смирновская)

Торопыжка - История старого парка – 6 (Васильева Инна (inaya), Джейн Терен, Татьяна Челединова-Акулова, Людмила Денисова, Алексей Ирреальный, Тас-Аксу)

Травкина Елена - Их тайна – 5 + 1 = 6 (Михаил Козловский, Васильева Инна (inaya), Юлия Мигита, Алексей Ирреальный, Минь де Линь)

Консуэло - Письмо Небесному Святейшеству – 5 + 1 = 6 (Пелагея (Руднева Т), Джейн Терен, Галина Золотаина, Алексей Ирреальный, Тас-Аксу)

ас-Аксу - Катька Третья – 5 + 1 = 6 (Галина Золотаина, Консуэло, Юлия Мигита, Минь де Линь, Татьяна Смирновская)

Андреев Чайк - Со временем и без – 4 + 1 = 5 (Васильева Инна (inaya), Джейн Терен - 2, Алексей Ирреальный)

Чёрный Куб - тесто – 4 (Травкина Елена, Васильева Инна (inaya), Джейн Терен, Минь де Линь)

Васильева Инна (inaya) - Зазеркалье – 3 + 1 = 4 (Андреев Чайк, Консуэло, Алексей Ирреальный)

Татьяна Смирновская - Вдохновение – 3 + 1 = 4 (Пелагея (Руднева Т), Людмила Денисова, Минь де Линь)

Анна Лившиц (Галанина) - Поход – 2 + 1 = 3 (Лариса Морозова-Цырлина, Георгий Сапсан (Жора Волжанин))

Илья Долматов - Чудо Божие – 3 (Андреев Чайк, Юлия Мигита, Тас-Аксу)

Пелагея (Руднева Т) - Случай из личной жизни – 2 + 1 = 3 (Галина Золотаина, Татьяна Челединова-Акулова)

Валерий Носуленко - Улыбка – 3 (Джейн Терен, Татьяна Челединова-Акулова, Людмила Денисова)

Георгий Сапсан (Жора Волжанин) - а 5 марта наступит?! – 1 + 1 = 2 (Андреев Чайк)

Минь де Линь - без паники – 1 + 1 = 2 (Андреев Чайк)

Джейн Терен - Холодно. Спокойно. Белоснежно – 1 + 1 = 2 (Андреев Чайк)

Кулаев Владимир - В ГОРОДЕ С. – 1 (Алексей Ирреальный)

Татьяна Челединова-Акулова - ПРО ОЧКИ. СКЛЕРОЗ и ОБО ВСЁМ ПОМАЛЕНЬКУ – 0 + 1 = 1

Людмила Денисова - Велосипед – 0 + 1 = 1

Алексей Ирреальный - Брачный контракт - 0 + 1 = 1

Сергей ЛУЗАН - РУССКИЙ ДИЗЕЛИСТ - 0

ПЕРВОЕ МЕСТО и Приз зрительских симпатий:

Галина Золотаина - Горбун - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/234385/

П О З Д Р А В Л Я Е М   П О Б Е Д И Т Е Л Я!

БЕРКОВИЧ ГРИГОРИЙ

1 место:
5. Харуко Oda - ЛИЗЗИ - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/215321/

6. Михаил Козловский - Куда ты уехала, Сьюзен? - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/116486/

2 место
3. Галина Золотаина - Горбун -
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/234385/

10. Торопыжка - История старого парка - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/229641/

3 место
8. Лариса Морозова-Цырлина - Про кота - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/112335/

12. Травкина Елена - Их тайна - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/217606/

18. Консуэло - Письмо Небесному Святейшеству - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244418/

BOR G

1 место
5. Харуко Oda - ЛИЗЗИ - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/215321/
6. Михаил Козловский - Куда ты уехала, Сьюзен? - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/116486/
12. Травкина Елена - Их тайна - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/217606/

2 место
2. Анна Лившиц (Галанина) - Поход - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243052/
3. Галина Золотаина - Горбун - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/234385/
10. Торопыжка - История старого парка - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/229641/

3 место
9. Олег Велесов - Душа поэта - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/190554/
17. Чёрный Куб - тесто - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/194196/
22. Юлия Мигита - Нужное слово -
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/191422/
25. Валерий Носуленко - Улыбка - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/245781/

АЛЕКСАНДР ОБЕРЕМОК (Migov)

1 место:
5. Харуко Oda - ЛИЗЗИ –
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/215321/

2 место:
2. Анна Лившиц (Галанина) - Поход -
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243052/
18. Консуэло - Письмо Небесному Святейшеству - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244418/

3 место:
3. Галина Золотаина - Горбун -
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/234385/
6. Михаил Козловский - Куда ты уехала, Сьюзен? - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/116486/
9. Олег Велесов - Душа поэта –
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/190554/

АРТУР ПЕТРУШИН

3место (7 198 знаков)
22. Юлия Мигита
Нужное слово
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/191422/

Очень мощный текст.
До дрожи.
Жанр трудноопределим – философский очерк-эссе…
Но это не важно.
Главное – понимаешь: даже Экклезиаст может быть жизнеутверждающим.
Спасибо.

2 место (6 491 знак)
5. Харуко Oda
Лиззи
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/215321/

Ах, ах…
Это было прекрасно.
Я читал и наслаждался – образами, деталями, нюансами, атмосферой… Я был внутри…
Ну почему – почему автор оборвал всё на самом взлете?!
Ненавижу открытые финалы.
И восхищаюсь мастерством авторов, способных создавать настоящие открытые финалы.
После которых выкуриваешь две сигареты подряд, глядя в никуда и вспоминая своё…

1 место (5 690 знаков)
18. Консуэло
Письмо Небесному Святейшеству
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244418/

Замечательная работа.
Я, прям, окунулся в классику – сразу вспомнился, например, чеховский дьякон Вратоадов…
Все компоненты столь виртуозного жанра, как рассказ, на месте – материал, композиция, язык, идея.
Ни прибавить, ни, главное, отнять.
Браво.

ОДИССЕЙ УЛИСС

1 место
9. Олег Велесов - Душа поэта - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/190554/
12. Травкина Елена - Их тайна - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/217606/
21. Тас-Аксу - Катька Третья - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244816/

2 место
17. Чёрный Куб - тесто - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/194196/
18. Консуэло - Письмо Небесному Святейшеству - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244418/
13. Пелагея (Руднева Т) - Случай из личной жизни - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243518/

3 место
10. Торопыжка - История старого парка - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/229641/
11. Илья Долматов - Чудо Божие - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/243369/
3. Галина Золотаина - Горбун -
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/234385/
25. Валерий Носуленко - Улыбка - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/245781/

СВОДНЫЕ ИТОГИ ГОЛОСОВАНИЯ ЧЛЕНОВ ОФИЦИАЛЬНОГО ЖЮРИ:

Харуко Oda - ЛИЗЗИ – 7 + 7 + 7 + 5 = 26 (Беркович Григорий, Bor G, Александр Оберемок (Migov), Артур Петрушин)

Консуэло - Письмо Небесному Святейшеству – 3 + 5 + 7 + 5 = 20 (Беркович Григорий, Александр Оберемок (Migov), Артур Петрушин, Одиссей Улисс)

Михаил Козловский - Куда ты уехала, Сьюзен? – 7 + 7 + 3 = 17 (Беркович Григорий, Bor G, Александр Оберемок (Migov))

Травкина Елена - Их тайна – 3 + 7 + 7 = 17 (Беркович Григорий, Bor G, Одиссей Улисс)

Галина Золотаина - Горбун – 5 + 5 + 3 + 3 = 16 (Беркович Григорий, Bor G, Александр Оберемок (Migov), Одиссей Улисс)

Торопыжка - История старого парка – 5 + 5 + 3 = 13 (Беркович Григорий, Bor G, Одиссей Улисс)

Олег Велесов - Душа поэта – 3 + 3 + 7 = 13 (Bor G, Александр Оберемок (Migov), Одиссей Улисс)

Анна Лившиц (Галанина) - Поход – 5 + 5 = 10 (Bor G, Александр Оберемок (Migov))

Чёрный Куб - тесто – 3 + 5 = 8 (Bor G, Одиссей Улисс)

Тас-Аксу - Катька Третья – 7 = 7 (Одиссей Улисс)

Юлия Мигита - Нужное слово – 3 + 3 = 6 (Bor G, Артур Петрушин)

Валерий Носуленко - Улыбка – 3 + 3 = 6 (Bor G, Одиссей Улисс)

Пелагея (Руднева Т) - Случай из личной жизни – 5 = 5 (Одиссей Улисс)

Лариса Морозова-Цырлина - Про кота – 3 = 3 (Беркович Григорий)

Илья Долматов - Чудо Божие – 3 = 3 (Одиссей Улисс)

ПЕРВОЕ МЕСТО:

Харуко Oda - ЛИЗЗИ - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/215321/

ВТОРОЕ МЕСТО:

Консуэло - Письмо Небесному Святейшеству - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/244418/

ТРЕТЬЕ МЕСТО разделили:

Михаил Козловский - Куда ты уехала, Сьюзен? - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/116486/

Травкина Елена - Их тайна - http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/217606/

П О З Д Р  А В Л Я Е М   П О Б Е Д И Т Е Л Е Й !