Победи человека
Отключи в себе человека,
напившись до бреда.
Начиная с обеда,
туши
разум и душу словно рагу.
До мрака и бездны.
Слышишь? Мужик!
Совесть? К чёрту! Бракуй!
Растопчи в себе человека.
Его труп на топчан уложи.
Дай волю звериным кривляньям.
Пусть стены
продрогнут
от крика, стенаний,
и тени
на веках
укажут, что ты победил человека.
Как очнёшься увидишь,
что руки в крови
невинной любви.
Что в прах раздробил
чувства и веру в тебя.
Redderent se nihil*
Что? Доволен?
Видишь, животной той болью
убиты два человека.
Ты победил.
* - (лат.) обратить себя в ничто
Слава Богу
Над бассейном трёх пьяных стрекоз
разыгралась разгульная пляска.
Солнце словно желток растеклось
по напольно-стеклянному глянцу.
По террасе до боли в ступнях
я кругами хожу подбоченясь.
Помирился с любимой на днях
и уютно теперь в этих стенах.
Нет томящей тревоги в груди,
безысходность растаяла в неге.
Мы как будто открыли рудник
там где чувственность спряталась в недрах.
Как же больно теперь вспоминать
горький привкус жестоких упрёков.
Как же сладок сейчас променад
помогающий вить эти строки.
Не забуду твой выжженный взгляд
и в опавших плечах скрытый возглас.
До сих пор наши руки горят
от объятий, хлестнувших как розги.
Над бассейном вновь вечер замрел,
солнце пало в земную утробу.
Не осталось у нас больше стрел
и твой взгляд ожил вновь, слава Богу.
В океане ночном
В океане ночном утонула луна.
В терпком небе царит темнота.
Проплывает звезда, унося самолёт,
огонёк её треплет туман
и асфальт словно ложе подарен котам.
Тень упругие ветви качнёт.
День потрачен на мысли и суетный гнёт
словно груз, обещающий сон.
Ставни схлопнули веки, уставших домов
и по улицам призраки нот
ветер гонит. А старый пройдоха плафон
мошкары собирает улов.
И бродяга прилип в подворотне к стене
словно к другу, что держит удар
одиночества в мире, потухшем, людском.
Даже брага во фляге вкусней
оттого что подносится сердцу как дар
и теплом рассосёт в горле ком.
Богохульник ли
Разве ты богохульник на юркой земле,
уходящей, резвясь, из-под стонущих ног,
что дорог знали твердь, и замызгал их тлен?
Если опыт скулит как побитый щенок?
Если свечи не ставишь в прикрытых сенях
и молитв не читаешь над жадной бедой,
и врезаешься в жизнь, так что уши звенят.
Если как поводырь только воля ведёт.
Разве вера должна с шеи виснуть крестом,
тяжким грузом и прочим мирским барахлом?
Может в песне поповской, где машут перстом
больше лжи, чем в устах, что пропахли бухлом?
Я не знаю ответа. Не встречен лучом
света божьего, но по приметам бреду.
На краю всех терзаний, как раб, приручён
тот кто жил без вопросов, не бился в редут.
Если есть кто-то свыше и разум нам дал,
то не хочет покорных к себе подпускать,
так борись словно мысль, что уносится в даль.
И поймает её где-то Бога рука.
Прошепчу проснись
Словно вылит из воска её силуэт
изумрудно мерцает под отблески ламп,
и свой взгляд отвести от неё силы нет.
4
Я застыл как она, как во времени штамп.
Мне неловко от мыслей, что лезут наверх.
Обнажают её до бесстыдных ресниц,
я губами коснусь нежно трепетных век.
И, как раб, павши ниц,
прошепчу ей:
"Проснись".
Просто улыбкой одной меньше стало
В мире бескрайнем всегда кто-то крайний.
Маленький, чистый и жалкий ягнёнок
на скотобойне, где "фото на майке"
стало иконой для душ раскалённых.
Тень создаётся над светлой равниной.
Надо чтоб были враги где-то рядом.
Так будет легче ножом половинить.
Голову с плеч - это кредо обряда.
Голову с плеч и неважно какую.
Цель отвлеченье от встречных вопросов.
Можно использовать злобу людскую
и словно корм новостишку подбросить.
Вот вам палач да с точёным кинжалом,
с сердцем немым и тупой головою.
Вот вам и жертва, малышку не жалко.
И горизонты, что шоу откроет.
И за шумихой, и шоковой встряской
стало неважно, что мать не прижмётся
к тёплой щеке и на платьице хлястик
вновь не подтянет. Корявым намёткам
детских каракулей вновь не маячить
полностью пол и ковёр застилая.
Там только гарь, пепелище и ящик
с фото, что помнит как морщится Валя.
Всем наплевать, что не спрыгнет с коленей
та егоза с голубыми глазами.
Некому в откуп подсунуть оленя,
может пластмассовый, розовый замок.
Больше нельзя пошутить над сестрицей,
важно поумничать в маске нахала.
Боль их лишь повод для древней столицы.
Просто улыбкой одной меньше стало.
Впечатления
Океан, как стадион.
Гу'гол капель голосит.
Шум волны - набата звон.
Солнце юркое меж спин,
вставших стадом облаков.
Местный бомж, как Насреддин
разлучился от морщин,
получил дневной улов
в шапку с тысячей углов.
Кости сточенных перил
ветром, временем, песком
и ладошками громил.
День свой книжный переплёт
приоткрыл и горизонт
кромку неба расчертил.
Запятые птиц в полёт
тут же ринулись чтоб стать
частью нового стиха,
и стихии нежной стать
манит лаской их как мать.
Мышь под лавкой хрящ дерёт.
Кликнул звонко детский ор
и плутовка свой курсор
подпихнула под забор.
Крошки серых воробьёв
собирают хлебный сор.
Кошек дразнят. Оробев
голубь подлизался к ним.
Грудку мило распушил
и таращится на мир.
И, конечно, я как мим
разрешил лицу играть.
Созерцанье - это миг,
грань, что ищет свой агат.
Если не идиот
Я хотел бы сцепиться, как в детстве, с подушкой,
спрятать страх свой под купол пластмассовых звёзд,
чтобы дед Валико переспорил кукушку
и хромой Тариэл чтоб до речки довёз.
Я желал бы проснуться от пыльного света,
что сочится меж рёбер амбарной стены.
И смеясь, как подсолнух, вдруг грохнуться с веток
перекошенной, старой и хмурой сосны.
И, наверно, когда-нибудь в будущем прошлом
не отдёрнет мечту бюрократка-судьба,
а пока я держу за грудки невозможность
и улыбка улиткой ползёт по губам.
Разочарован
Он был согнут, как старый вопрос,
ожидающий молча ответа.
Словно горькая жизни примета,
что исход предсказуем и прост.
И души не хватило на всё.
На печаль или дряхлое тело.
Разве что где-то в пятках пригрелась
"искра-суть", как сказал бы Басё.
Кто-то выпалил: "Семьдесят. Срок!
Ты достаточно пожил. На волю!",
он ответил артритом и болью:
"разве жизнь - приговор? Смерть - курок?".
"Да постой! О минувшем жалеть
незавидно и в общем никчёмно".
"Опыт мой словно алчный наёмник.
Труд его стоил мне лучших лет.
Нет, сынок. Мы из разных миров.
Я давно обитаю в закатах,
даже счастье и то всё в заплатах,
и давно нет с полётами снов.
И цинизм мою совесть проел,
идеалы теперь лишь обуза,
и любовь это тяжкие узы,
так как смерть забралась к ней в постель".
Вместо монеты
И опять не осталось монеты
в моих выжженных солнцем штанах.
Есть прибой, бесконечное лето,
и мечта на чужих берегах.
Есть друзья, для которых я бремя
словно в полдень, ушедшая тень,
и есть время на сбитых коленях
словно лист подорожника тем
кто не лечится сменами места,
и кто места ещё не нашёл,
тем кто слышит извечную песню,
записав её ноты на шёлк.
Есть родные, что любят, наверно,
мой капризный в метаниях нрав.
Я проклятье, что ходит по венам
нерадивый я сын, склочный брат.
Я прощён, не успев напортачить,
я любим словно терпкий "Арцах"*
Горько-сладкий и жгучий, а значит
моё место в их милых сердцах.
*Арцах - армянский коньяк, названный в честь
области Закавказья (провинции Армении),
охватывающей земли Нагорного Карабаха и
прилегающие к ним.
Размышление у океана
Океан малахитовой глыбой
катит в утро по шкуре песка,
пенной крошкой в избытке осыпав
берег, согнутый в серп на века.
Ветер впился порывом упорным
в толщу дикой и тёмной воды
словно мастер горы недокормыш
ищет форму всё взяв на дыбы.
Я смотрю на свое отраженье
в этот норов всклокоченных грив,
корчу рожу от соли блаженно.
Соль шипит за щеку укусив.
Недокормыш, ты жизнь – это верно!
Голодна, ищешь форму мою
мнёшь жестоко меня ежедневно,
словно скульптор, а я всё стою.
Россия 2015.
Вступление - панорама часть 1
Перед глазами на галёрке
Проносится эпохи шлейф
Великих имена как тёркой
Скромсало временем. Налей!
Кричит из бара на Садовом
Какой-то липкий бизнесмен,
Кольцо в бензиновых оковах,
На Черногрязской снег как тлен.
Мычат, толкаются и прутся
Бычки, газели, кузова
И в толчее вечерней улиц
Проснётся мрачная Москва.
Ноябрь, миллениум и выбор,
Ждёт на руинах новый год
И где-то тёплым жиром рыбьим
Вонзится свет оконных сот.
Как паутина из бетона
Раскинулась столицы сеть
То тут, то там пестрят притоны
Гуляет в них по лицам медь.
По красно-матовым литЕрам
Свой путь под землю узнают
Юристы, клерки и гетеры,
Философы и праздный люд.
Век жил, век гнил и век отдался,
Впитав химический состав,
Идеи кока-колы сладкой,
Ухмылки в вражеских устах.
Набитый джинсами свободы
Вкатил в Россию тот состав
Демократического сброда
Где Санта модный на бортах.
А ночь глотает пар и вздохи,
Неглинная течёт у стен.
Величия былого крохи
Пускают кровь из вскрытых вен.
На бронзу Пушкина нелепо
Прилипли тени голубей,
Из подворотни шум прицепа
И слышится: «Ещё налей!»
И голыми культями тополь
Тревогу ловит сквозь мороз,
На известковых стенах копоть
От кухни и шумит насос.
Всё в ожиданьи перемены
Народ притих и мирно спит.
Россия встанет ли с коленей
Разбитых о невзгод гранит?
Вступление - панорама часть 2
И где же та надлома точка?
Инерция несла вперёд,
Могучий бриг на круг порочный
Всё уменьшая его ход.
Широким жестом край великий
По венам труб, дорог, путей
Стал отдавать, забыв о личном
Как пьяный мот щедрит гостей.
Век ускорялся в инфосферу,
А бриг застрял как атавизм.
Сосед кормившийся без меры
На шее стянутой повис.
Застой проник в умы как плесень
И дисциплина КГБ.
Андропов «ювелир» влез с плетью
На диссидентство, что в гробе
Почило прах интиллигентов.
А ком всё ширился и рос
Афганистан монетой менной
Сожрал бюджет, людей и спрос.
А жизнь текла лениво спея
Сменялся весь советский быт
И коммуналок эпопея
Поднялась до панельных плит.
И русский дух томился в жилах
И вырывался криком тех
Кому житьё сие постыло
В поэтах разжигая смех.
Высоцкий пил, курил и брался
За метко-терпкие слова.
Тальков пронзительно впивался
В сердцах тоску и боль прорвав.
Вступление - панорама часть 3
За океаном carpe diem
Из-под полы джинса, винил
И многих жизнь нашла в надире,
И каждый горечь дна испил.
Цензура с лет смахнула вето
Как гром безмолвие с зарниц.
И молчаливые поэты
Заговорили со страниц.
Свобода стала модным понтом,
Вскружила головы людей.
Мираж о новых горизонтах,
Кураж холеричных детей.
Рак распустился в метастазах.
Итог: Нагорный Карабах.
Совок накрылся медным тазом,
Союз узнал, что значит крах.
Вступление - панорама часть 4
И здесь история замкнулась
Порочный круг опять сыграл
ГКЧП последним дулом
Как пастью рыкнуло в провал.
Когда-то своенравный Август
Провозгласил Великий Рим,
Теперь же в 90-ых август
Закрыл на ключ советский мир.
Всё было словно в зазеркалье
С броневика Ильич открыл
Социализму ход, а Сталин
Ковал в стране железный тыл.
И вот ирония по-русски.
Приём надёжный. Ельцин, танк
И Белый дом, и Красных руки,
Балет лебяжий и антракт.
На тротуарах спят копейки,
Возня в придомных гаражах,
На турниках проводят змейки,
И домино стучит в дворах.
Из зоба мусоропровода
Доносится трескучий лязг
И чайный гриб приходит в моду,
И Листьев строит новый «Взгляд»,
Стругацкие давно уж мэтры
Природу хищности вещей
Предугадали в веке этом.
Теперь Пелевин смотрит в щель.
У телефонов вместо дисков
Есть электронная панель.
В Чечне проводится зачистка,
И кризис новый ищет цель.
Но так же зол и актуален
Высоцкого строптивый ритм,
Его слова стандартом стали
Для тех кто правду говорит.
