Тур-96: "До середины мне видна моя поэма." (конкурс завершен)

  МАСКА КРАСНОЙ СМЕРТИ
                (Из Эдгара По)

(тем кто думает, что можно в одном конце страны лить кровь,  а в других концах  страны всё будет прекрасно)

                       1

В страну одну чума ворвалась.
Что красною смертью не зря называлась.
Где пел когда-то жизни хор,
Нагрянул мрачный красный мор.
Где жизнь вертела круговерть,
Там красная вселилась смерть.
Где веселились все вокруг,
Настал смертей порочный круг.
Но принц Просперо весел был,
Казалось, смерть он победил,
Друзей созвав на поселенье
В свое роскошное именье.
Что огорожено кругом
Широким и глубоким рвом.
В нем стены были высоки,
Ворота и замки крепки.
Припасов горы обещали,
Не предаваться им печали.

                         2

Там в празднике прошло немало дней,
И с каждым днем все было веселей.
Снаружи смерть безумно бушевала,
Внутри же шло безумье карнавала.
И вот, в то время как в стране творился ад,
Просперо в замок свой всех пригласил на маскарад.

                       3

Просперо замок был высок.
Роскошны стены, потолок.
Семь комнат в замке было этом,
И разным они были цветом.
Цвет первой залы голубой,
Пурпурный цвет был во второй.
А блещущая третья зала,
Зеленой краской расцветала.
И так же были одноцветны
Другие зала, лишь в седьмой,
Любой бы позабыл покой.
Той комнаты был черен цвет,
В окно ж лился кровавый свет,
Сквозь стекла алые,
От рдеющей жаровни.
В той зале, ужасом объятой,
Часы огромные стояли.
Они угрюмо час за часом
Толпе веселой отбивали.

                  4

Да, маскарад на славу был:
Роскошен, беззаботен, мил.
И маски пестрою толпой,
(Средь них и страшные порой)
Вились, и музыка играла,
И публика от смеха умирала.

Но полночь ближе, ближе
С каждым часом.
Часы всё больше отбивают,
С каждым разом.
По замку гулким эхом
Разносятся удары.
И замирают все,
Как будто ждут небесной кары.

Хотя никто средь них никак
Не смог бы объяснить:
К чему их душам трепетать,
Зачем сердцам их ныть.
Но только лишь опять
Удары замолкают,
Как вновь веселится народ,
И вновь музыканты играют.

                                 5

Но вот настала полночь, часы двенадцать бьют.
И гости замечают, меж ними новый шут.
Высок, осанкой статен, торжественно идет.
На нем одета маска, она с ума сведет.
Обличье зачумленного принял  сей наглый шут.
И даже принц Просперо становится вдруг лют.
Он закричал:-"Кто смеет над нами издеваться?!
С восходом солнца будет на дубе он болтаться.
Схватите и сорвите вы маску с наглеца,
Чтобы не прятал больше он подлого лица."
Но ряженый заносчив. Придворные стоят,
Как будто бы змеиный они узрели взгляд.
И бледность заливает, уходит краска с щек
У тех, кто видит въяве свой беспощадный рок.
                                                                                                                                                                             Свой неземной размеренный он направляет ход,
В ту залу черно-алую, куда немыслим вход.
Чрез голубую залу,  в пурпурную затем.
В зеленую и дальше, не схваченный никем.
И принц Просперо, дерзкий в охоте и в бою,
Опешил, но опомнясь, помчался сквозь толпу.
Пришелец чрез все комнаты вошел в ужасный зал,
Когда его Просперо со шпагою догнал.
Пришелец повернулся, раздался принца крик,
И холодом повеяло в ужасный этот миг.
Здесь, в этой зале смерти, принц мертвый повалился,
И все, кто смел и честен, за шпагу тут схватился.
С отчаянной отвагой набросились они
На маску, что стояла часов больших в тени.
Но ужасом объята, смешалась вся толпа.
Под одеяньем маски зияла пустота.
И всем понятно стало, что вот пришла она,
Та, от которой скрыться хотела вся страна.

И все, кто веселился, кто жаждал жить и петь,
Погибли, здесь вселилась безжалостная смерть.

Светлой  памяти  моряков
атомного подводного ракетного
крейсера  «Курск»

За что? Кто знает?

Ой ты море, море –
без конца и края…
Волны за кормою, скрылись берега,
В боевом дозоре гвардия морская,
Чутко и тревожно сердце моряка.

Шторм – на  море,
Утонули  звёзды  в  облаках.
В  деревеньке  дальней – свет,
Тихой  ночью  пошатнулись
И  упали  образа
В  восковые  слёзы  свеч.

Прыжок  к  атаке,  перископ…
Внезапно – пауза…
Морзянки  вязь:
«Двенадцатого…
одиннадцать сорок…
Потеряна  связь…»

Удар!  
Треск  переборок,  шторм – внутри.
Успев  скомандовать:
«Ребята,  стержни!..» –
Пал  командир.
КП – повержен.

Смертельно  раненный  корабль
Стремительно  идёт  в  пучину
(И никогда уж, видно, не узнать
Того  события  причину).
Ещё  удар – и  мощный  взрыв!
Рванул  боезапас  торпедный,
И  разметало –
Мёртвых  и  живых,
Всех уравняв в тот час последний.

И  вот  уже  морские  воды
Надежду  поглотили  разом.
Лишь в кормовых отсеках воздух –
Пузырь,
сжимающийся с каждым часом.

Спасите  наши  души…SOS!
Сжимает  воздух  уши…
Чудовищный  насос
Всё  давит,  давит,
И  ужас – как  медуза! – жалит…

Держись,  матрос,
Не  вешай  нос –
Ещё  не  полночь!
Бери  ключи –
Стучи,  стучи:
Спасите  наши  жизни…
SOS!  
На  помощь!

Последний  стон,
Последний  вздох,
Последний  стук…
В темнеющем сознаньи – искры:
Далёкий  колокольный  звон,
Берёзы,  речка,  дом,
Кипенья  жизни  гул,
И  лица,  лица,  лица…

…Колыбельная  мамы:
Баю-баю,  сынок,
Засыпай,  утром  ранним
Завтра  будет  снежок.
Посажу  тебя  в  санки,
Прокачу  с  ветерком –
Будут  щёчки  румяны,
Станешь  ты  моряком.

…В  Чёрном  море  отец
Под  водой  подплывает –
Глаза  открыты –
Говорит  беззвучно,  рукой:
Посмотри, как красиво бывает.
Только  бойся  медуз,  сынок:
Их  кисейная  лёгкость –
Обманка: затронешь – ужалит.

…Я  ещё  не  вдова.
Я  жена – моряка,  офицера.
Ты  в  бессрочном  отъезде,
Я  тебя  замещаю –
Как  смогла,  как  сумела –
Так  ты  мне  завещал.
Я люблю твою душу и тело,
И куда бы душа ни летела –
Я  с  тобой.
Не  прощаюсь.
Люблю.
До  свиданья.
Навеки  твоя.

…Мальчишки – одуванчики
Бегут,  бегут,  бегут…
Здравствуй,  папа!
Знаешь  ли –
Говорят – ты  утонул?
А  мы  и  не  поверили –
Мы  верим,  ждём  тебя,
Мы  любим  твои  крепкие
Руки – якоря.

…Внучек, что ж ты делаешь –
Зачем  заговорил,
Зачем  до  возвращения
Смерть  мне  запретил?
Вечно  буду  маяться
На  грешной  я  земле,
А ты, мой внучек, заинька,
Спишь  и  спишь  на  дне…
Ну  проснись  же,  приди,
Отпусти  меня,  старую…

…Но  заснул  я  навеки
Мучительным  сном,
Никогда  не  приду,
Не  смогу  отпустить –
Прости  мне,  родная.
Простите наши души! SOS!

За  что?  
Кто  знает?

Ой ты, море, море –
Без конца и края…
Там, в морской пучине –
Сердце моряка.

2000

Вариации на тему

1.
Вот дом,
Который построил Джек.

А это - большая семья,
Где братья тузят друг друга смеясь
В доме,
Который построил Джек.

А это – длинная улица,
Где сосед соседу хмурится,
Хотя за семью свою – горой,
Братишки пусть и дерутся порой
В доме,
Который построил Джек.

А это – ночной город,
Тёмными улицами распорот,
Границами вражеских территорий,
С длинным списком кровавых историй.
Взрываются бомбы, свистят пули,
Татуировки с названьями улиц -
Тех, где недобрые соседи -
Дяди Феди
        в грязном клозете
Пишут доносы,
       Страдая поносом.
В семьях, где тратят зарплаты на водку,
Дерут друг на друга пьяные глотки
В доме,
Который построил Джек.

2.
А это - рядом, такой же город,
Противоречиями расколот.
Где русские так же бьют греков,
И не очень любят узбеков,
Только за то, что те - греки,
Только за то, что эти – узбеки.
Узбеки тоже - режут турков:
Пожар, крики женщин во всех переулках...
Насилуют, ржут, задирают юбки
Обкурившиеся ублюдки.

А это – поле,
Где два этих города и областные
Назначили драку на выходные...
Территориальная паранойя...
Продукт застоя, его перегноя.

А это - наша держава,
Где с виду всё величаво,
Где один народ называют великим,
Он – старший брат, а другие – безлики.

Вот – страны, воюющие друг с другом,
Потому что внутри с проблемами туго,
Потому что с разных сторон черты,
Что назвали границей, вдоль чёрти какой долготы.
Потому что - разные языки,
И пишут с разных концов строки.
Потому что разные у них законы,
И в разных углах святые иконы.

А это – наша планета,
Такой другой во вселенной – нету,
Где правоверные бьют неверных,
А цивилизацию объявили скверной.
И пилят шеи врагам в интернете
Чтоб видели все – взрослые, дети.
Взрывают автобусами, небоскрёбами,
Какой там святой, иль пророк грёбаный?!

…
Да, это – наш мир,
От него тошнит.
Где бьют-убивают только за то,
Что тот – с маген-дувидом, а тот с крестом.
Потому что веришь в другого бога,
Потому что дороже своя берлога,
Говоришь на другом языке, не местном,
Другие гимны поёшь и песни…

В стране…
В поле…
В городе…
В доме…
Том самом, который построил Джек.

7 октября 2009

1. Сон о ракушке

Завернувшись в спираль, грозно-гулкое эхо
Поселило в ракушке разъярённый прибой.

Мы нырнули в любовь - первый раз... неумехи.
Я исчез в глубине, опьянённый тобой!
Это было у моря, это было без меры -
Волны бились о пристань, изнывая в тоске.
Наши чувства ушли. Но остались химеры -
След былых устремлений на прибрежном песке.

Мне душевные раны новострасть залатала
Усмирились страданья в грёзах светлого сна.

Но в ракушке опять вал девятый вздымала
Той ушедшей любви золотая волна!

2. Игорь Северянин

А северное сияние дразнило рифмами неба,
Звало познать неизведанность, смакуя мистику слов!
И жизнь была подаянием - с дневной заботой о хлебе,
С карманом, знающим бедность - но... забывшей слово "любовь".

Мне чудилась ананасная-шампанская-жизнесказка,
Мне верилось в невозможное, в невероятность сна...
Я серость, хандрой опасную, раскрасил в яркие краски.
Забыл мечту осторожную. Я знал, что придёт - ОНА!

Ниспосланная, как данность, подарок Творца - творящему!
Стихи дарящая, Муза - глотком на безводье строк...
Чтоб дерзостных мыслей пряность, полынной тоской горчащую,
Я влил в форму слов кургузую - настолько, насколько смог...

3. Сон-сонет

Осенний лист, раскрашенный гуашью
У Бога в мастерской - был Вами вложен
Меж книжных блеклых листьев. Невозможен
Такой контраст - он безобразно-страшен!

Огнём любви пылали чувства наши.
А текст романа был тоской изложен,
Нравоученьем, скукою створожен...
Но Вы вложили лист - из глупой блажи!

Когда-нибудь, листая запылённый
Забытый том, случайно извлечённый -
Я встречу тот листок, истлевший в прах.

И оживлю роман - такой воздушный!
Я вспомню, как лобзал Вам мочку ушка
И ямочки на бархатных щеках...

4. Сон о корове

Нежногубо вдыхая ароматное сено,
Густослюнную жвачку философски жуя -
Я хочу стать коровой, чьё сознанье бесценно,
Что дарует вселенной молоко бытия.

Этот век живодёрно режет глотки поэтам,
Лютой волчьей повадкой рвёт на части миры...
Я хочу стать коровой - чтоб не думать об этом.
Выйти в бесчеловечье из бездарной игры.

И в бревенчатом срубе долгой зимнею стужей,
Слыша вьюжные песни, в ожиданьи весны -
Стихотворною жвачкой убаюкать недужье,
Нежногубо вдыхая ароматные сны...

5. Ананасы закончились

Ананасы закончились. Ну-ка, в очередь! В очередь -
За селёдкою ржавою, за угарностью снов.
Вам споёт колыбельную пулемётная очередь -
Над Россией поруганной стаи злых воронов.

С грубой песней частушечной лезет мразь привокзальная,
В едком дыме махорочном задохнулась страна -
Где ты, песня раздольная? Тема скрипки печальная?
Но... в петлю заплетается, давит шею струна.

Ей бы петь про любовное... иль, хоть... марши чеканные.
Только... кто-то, елозящий по распятой струне,
Равнодушностью росчерка, произвёл ВыЧеКание -
Задыхается, корчится всё, что дорого мне...

Грубоватые шуточки у матросов-проказников -
Целит дуло наганное в удивлённый лорнет!..

Жизнь, конечно, идёт ещё. Но закончились праздники.
Вам хотелось шампанского... А шампанского нет.

Вольный перевод из Брюса Лоу (Bruce Low)

В храм божий в неурочный час
Я постучался как-то раз,
И странная картина мне
Открылась в гулкой тишине:

У входа в боковой придел
Нелепый человек сидел.
Непритязателен на вид,
Слегка помят, слегка небрит...

Господь, скажи, что делать нам,
Когда мы посещаем храм?
Стоять на каменном полу
И возносить Тебе хвалу,

Молиться, каяться, страдать –
Всё это можно ожидать.
Но нет, отнюдь. Войдя в азарт,
Он тасовал колоду карт!

- Мой милый друг, - сказал я строго,
Вы подождали бы немного,
Покуда завершится месса,
Хотя бы ради интереса,
А карты - после. И, к тому же
Играть пристало нам снаружи!

- Ах, сударь, - слышится в ответ, -
Я вовсе не играю, нет,
Лишь от начала до конца
Вникаю в  замысел Творца,
Царящего над небесами.
Не верите? Смотрите сами:

Туз – это всемогущий Бог,
Единый, тот, который смог
Свет отделить от вечной тьмы:
Им созданы и мир, и мы.

А двойка, я не утаю –
То люди первые в раю:
Адам и Ева жили там,
Пока не согрешил Адам.

У тройки смысл совсем простой:
Отец, и Сын, и Дух Святой
Склонились также три волхва,
Лишь был Исус рожден едва.

Четверка – те, кто путь Христа
Запечатлели на листах:
Марк эту мудрость дарит нам,
Лука, Матфей и Иоанн.

Вот пять камней вложил Давид
В пращу, и тем он знаменит:
Пятью камнями, тут ты прав,
Сражен могучий Голиаф.

Шесть дней Творения, лишь шесть,
И мир возник, каков он есть –
И небосвод, и толща вод,
Леса, и живность, и народ.

А день седьмой послал нам Бог,
Чтоб сделать выдох, сделав вдох:
Остановиться, отдохнуть
И сил набрать на новый путь.

Восьмёрка - столько человек
Поднялись с Ноем на ковчег.
Представьте, славная картина:
Сам патриарх, при нем три сына
И жены по числу мужей –
Все восемь собрались уже!

А девять прокаженных – те,
Что исцелились во Христе,
Но возблагодарить его
Хотели менее всего.

Десятка заповедей. Мы
Им строго следовать должны,
Не отступая ни на шаг,
И будет спасена душа.

Оставим и начнем с нуля:
Лежат четыре короля,
Четыре дамы и валета –
Даёт двенадцать в сумме это.
Двенадцать есть часов для ночи,
И день нисколько не короче,
Двенадцать месяцев в году  -
Везде двенадцать я найду.

Зима с весною, осень, лето –
Четыре времени и цвета
В году, и столько же мастей
В колоде карточной моей.

Мы пятьдесят и две недели
За год сочтем. Но, в самом деле,
И карт в колоде ровно столько,
Коль посчитать возьмешься с толком.

Теперь сложу я все очки,
И ты их вслед за мной сочти:
Их триста шестьдесят и пять –
Как дней в году, ни дать, ни взять!

- Э, нет, ловлю тебя на лжи!
Держи карман, приятель, шире:
Получишь, числа все сложив
Лишь триста шестьдесят четыре.

... Он улыбнулся, топнул об пол
И по плечу меня похлопал.
- Не сомневайся, друг мой: Бог
Забыть про Джокера не мог.

Гостиничный номер был втиснут в турецкий квартал,
Что к югу лежит от ужасного Хауптбанхофа.
Гортанными криками Мюнхен поутру встречал
Начало работ, и работал, поверьте, неплохо.
И мы просыпались, поскольку в Москве - уже семь.
Потом вспоминали, что - отпуск, Бавария, лето.
Но сон уходил и не возвращался совсем,
Запутавшись в тонких сетях городского рассвета.
Мы чистили зубы, и сонные терли глаза,
Включали без звука гостиничный телевизор.
В прогнозе погоды читали, что будет гроза,
И мутный поток переполнит Терезиенвизе,
Но лишь в октябре. Это был не погоды прогноз,
А курсы валют с бирж Гонконга, Сеула, Шанхая.
Тогда мы включали нетбук, коли спать нам уже не пришлось,
И шли в океан интернета по волнам вайфая.
К восьми мы спускались в гостиничный полуподвал,
Съедали по два бутерброда и пили двойной капучино.
А в девять к отелю автобус уже подъезжал,
И мы начинали свой путь, интересный безумно, но длинный.
За тонким, помытым, но чуть затененным стеклом,
Деревни, луга, городишки и замки мелькали,
Ведь по автобану автобус летел напролом,
И нас сквозь туман уносил в неизвестные дали.
Неострые горы сквозь дымку виднелись вдали,
На склоне возникли простые церковные стены.
А мы, неофиты, представить себе не могли,
Насколько внутри будет все совершенно!
Да, купол Вискирхе был бесконечно высок-
Иллюзия эта давала загадкам начало.
И все, что создатель вложил в этот светлый чертог,
С дождем и туманами внутренне нас примиряло.
Мы Альп примеряли баварских к себе красоту,
Глядя на Швангау из окон резных Нойшванштайна,
Постигнуть пытаясь безумную детства мечту,
Раскрыть Лодовико Второго, несчастного, тайну.
Нас радости детства босого настигли опять
В Музее Игрушек на дальней из нюрнбергских улиц,
Куда мы пришли просто так, чтоб в жаре не гулять,
А вышли блаженные, словно в купель окунулись.
Нас зноем встречал поседевший в веках Регенсбург,
Две тысячи лет наблюдающий скуку страстей человечьих.
Бесплодность войны и бессмысленность к миру потуг
Нам пылью белесой коварно садились на плечи.
Мы мыли в Дунае усталые ноги свои,
Жару усмиряли отличным пивком монастырским,
Его понимая как акт беззаветной любви
К убогим и страждущим душам, далеким, и близким.
Для нас Херренинсель, лежащий на озере Ким,
Хранил золотую внутри, нежилую игрушку-шкатулку.
Баварский Версаль не хотел, и не стал нам своим,
Когда мы спешили по залам его, одиноким и гулким.
От холода стен, от беззвучья пустых галерей,
Где золота много, а радости нет и в помине,
Нам страстно хотелось наружу бежать поскорей,
Где солнце, где лес, где фонтаны, где сердце не стынет.
Маршрутный кораблик, пришедший в назначенный срок,
Гуднул, распугав по пути лебединую стаю,
И рядом лежащий, минутах в пяти, островок
Нам душу согрел, словно Герда замерзшему Каю.
Названье своё – Женский остров, вполне оправдал,
Живой, но ухоженный, дачный по сути, поселок,
У каждого дома свой пирс (ну, хотя бы, причал),
И много туристов, от пива и солнца веселых.
Над озером Боден (так было угодно богам)
Барочные церковь и замок в покое застыли.
Семья Бернадотов любезно оставила нам
Не парк городской, а уютную римскую виллу.
Среди лип, секвой и склоненных над озером ив
Пастельный ковер колокольчиков и мать-и-мачех
Был нежен, ухожен, простой красотою красив,
Но, впрочем, в баварских краях не могло быть иначе.
Последний наш мюнхенский вечер был ясен и тих,
Но, чтобы глотнуть пару чашек нормального кофе,
Мы Ринг обошли на своих, бедолаги, двоих,
И к полночи вновь оказались на Хауптбанхофе.
И в гулком ангаре, где чистые спят поезда,
Когда ход часов замыкал круг времен и событий,
Мы поняли точно, что в душу легло навсегда –
Бавария, лето, блаженство. И нам не забыть их!

Старая история, рассказанная представителями трёх поколений.

Версия бабушки (вариант почти классический с русско-фольклорным уклоном)

Вы послушайте, деточки, вы послушайте, лапочки:
Жила бедная девочка, звали Красною Шапочкой.
Наказала ей матушка: "Отправляйся пешочком ты,
Отнеси своей бабушке туесок с пирожочками".
А идти то далеченько - через тропы нехожены,
И выходит навстречу ей Серый Волк с хитрой рожею:
-Ой, куда же ты, душечка, ой, куда же ты, лапушка?
-Я иду на опушечку, там живёт моя бабушка,
Хоть устала дорогою, только делать то нечего,
Ведь наказано строго мне, чтоб успела до вечера.
-Ты иди-ка, родимая, по дороженьке той,
Она, может, и длинная, зато лес негустой.
Ну а сам через чащу-то побежал со всех сил
И старушку несчастную в сей же миг проглотил,
Ухмыльнулся, надел очки, да прилёг на кровать,
Чтоб спокойненько девочку в тишине подождать,
И когда наша лапушка подошла с туеском,
Он её, вслед за бабушкой, проглотил целиком...

Вот тебе и сказочка
Про Красную Шапочку!!!

Хорошо, что этим лесом за каким то интересом шёл охотник молодой,
Шасть в избу, глянь – Боже мой!!
Там, в избе, Волк затаился…
Как к нему он приложился,
Тот разинул варежку,
А оттуда - бабушка,
А за нею лапушка,
И картошка из печи,
Пироги и куличи,
Оливье и винегрет,
Восемь тазиков котлет,
Десять гроздей винограда,
Торт большой из шоколада,
Триста тридцать три блина,
Три бутылочки вина,
Из огурчиков рассол…
Хватит! Всё!! Пора за стол…

Тут и сказочке конец,
А кто слушал – МО-ЛО-ДЕЦ!!!!

Версия мамы  (вариант душещипательный).

Пошиты на каждого белые тапочки,
Весёлых лесничих замолкли рожки,
Но снова несчастная Красная Шапочка
К бабусе любимой несёт пирожки.
Усталые ноженьки медленно топают
И тело от страха срывается в дрожь,
Но дальше и дальше коварными тропами
Идёт она. Да…есть у нас молодёжь!!
Холодные руки и сердце горячее –
Ну что ещё нужно  на трудном пути?
Конкретно была бы лишь цель обозначена
И сил бы душевных хватило нести
Любовь и смиренье лесными чащобами
В углы, где надежда уже не видна,
Покоя и счастья чуть-чуть и ещё бы к ним
Злосчастный пирог и бутылка вина.
А ветви всё гуще, за редкой проплешиной
Лишь камни, колдобины да буерак,
А там, за корягами, прячутся лешие
И серых волков развелось, как собак,
Но не удержать нашу Красную Шапочку
И мыслей прекрасных высокий полёт:
Любые преграды ей просто до лампочки –
Старушка голодная девочку ждёт!!!

Версия внучки  (вариант грубоватый, совершенно современный).

Словно ветром сорваны,
Разлетелись вороны,
Резко во все стороны
Ломанул народ,
Видно не напраслина:
Новость сильно страшная –
Злая Шапка Красная
По лесу идёт.

Из себя ужасная,
Типа „несогласная “,
Встретиться опасно с ней
На лихой тропе,
Та ещё красавица –
Верещит, кусается,
Пирожком бросается
Больно и т.п.

И к тому же рядышком
Проживает бабушка,
А у бабки – во башка,
А в руке дрючок…
Где они основы то?
Нынче всё по-новому,
Укроти-ка норов свой
Серенький волчок.

Лет промчалось кружево
И ребяток с ружьями,
Да с тупой наружностью,
Развелось – атас!
И все эти сказочки,
Там, где Красны Шапочки
Все такие лапочки,
Вовсе не про нас!!!

Случайно не в Крыму

картина-фотоманипуляция шведского фотографа Эрика Йоханссона

Влюблённые часов не наблюдают,
Не замечают ничего вокруг;
Идут ли высью склонов Аю-Дага
Или шагают по морю в Крыму.

Тасуя время, странствуя в пространстве,
Скользит зародыш будущей семьи…
Склоняются вершины в реверансе,
Когда малышка мимо семенит...

Так что же будет? Лоцман для проводки
Здесь третий – лишний, так что отвали!
Они плывут в одной житейской лодке
На краешек…, за краешек земли…

Рассматривая картину

Картина "Херсонес" художницы Ines Veligina, Italia.

Голубели в чёрных водах небеса голубее елей голубых
Ветер времени выращивал леса колоннадой прожитой судьбы.
Осень жизни неизменна, как закат, опадают страны, города;
Падал тенью обескрыленный Икар и чернела тёмная вода.
Пеноликий облик старых Афродит смыл с лица осенний Херсонес.
Неотрывно на него душой глядит Афродита в облике Инесс:
Белый мрамор отказался потемнеть от огня перегоревших дней,
Будет свет сквозь воду елью голубеть – в людях не отбросивших теней.

Anno mundi ardentis

А. М. Кустодиев "Портрет Волошина"

«Anno mundi ardentis»*

Канул «день такой хороший…»
«Что же с нами завтра будет?»
Жизни мякиш вечер крошит
Уходящим в завтра людям.

Балагуры балагулы** –
Брички вторят фаэтонам;
Небо выдало отгулы
В ночь поэтам и влюбённым.

Что твоё сердечко гложет?
В Коктебеле снов – Волошин…
«Облупилась краска с кожи»,
В стойле «спит гнедая лошадь».

*Книга «Anno mundi ardentis 1915» («В год пылающего мира 1915») Волошина. В это время Волошин занимается живописью, пишет акварельные пейзажи Крыма, выставляет свои работы на выставках «Мира искусства».
**балагула – извозчик (идиш)
«День такой хороший», «Спит гнедая лошадь» А. Розенбаум.
«Что же с нами завтра будет?», «Облупилась краска с кожи» Мац Михаель http://zamok-aleda.ru/forum/index.php?topic=9506.0

  
  
  
Понесло
по течению
где весло -
отречение
не везло -
сила тяжести
да на дно
со всей радости.
В тихом омуте - бесы мелкие
гору пороха на тарелке мне
я палил по ним, да спалился сам
нутром выгорел, но ушел в леса.
И лежал-дышал под деревьями
в беспросветии и безвременьи
ворон чёрный мне мозг расклёвывал
не глотал куски, а выплёвывал.
Но пришла гроза и заполнила
все пустоты мне упокойному
дождевой водой, громом-молнией
вымывала прочь грязь помойную.
И пришло ко мне очищение
сила действия, жажда мщения
встал и выдохнул, и вдохнул опять
и пошел себе шар земной вращать.

+++

Греховность гнева – господи, прости –
Я бесконтролен, дай мне сил держаться,
Верни меня на светлые пути,
С которых я свернул к реке купаться,
И по течению, ускорив бытие,
Шестнадцать лет как день прожил бездумно,
На берег вышел и, лицом к воде,
Себе себя толкую в свете лунном.

Смотрю, ищу – ещё свежи приметы,
Как череда оброненных предметов –
Вот первый нож, окурок сигареты.
Вот жирный след большого пальца на странице –
Пацан, да разве ж за едой читают ницше.
Вот ложечка изогнутая в копоти и саже –
Алхимией он увлечён когда-то был – так скажем.

Будь осторожен.
Циркуль мерит тело,
От точки к точке множатся проколы –
Утечки человечности и мела –
Я этот путь прошёл от самой школы.
До дна, наверх, опять на дно и снова …
Избавился (под этим словом – бездна,
которая всегда к тебе готова),
Весь опустел, осталось лишь железо.
И новью заполняя пустоту,
Нашёл вторую бездну рядом с первой.
И снова замерзал, трясясь в поту
Во тьме от боли, ужаса и скверны.
И снова пуст.
Как прежде чёрным чёрен,
Точа железо в ярости и злобе
И помня вкусы сатанинских зёрен,
Чьи всходы выжигал в своей утробе…

Из точки «Я» между сейчас и завтра
Гляжу воды магический кристалл.
Вот помню, как хотел быть космонавтом.
Вот помню, как подумал, что им стал.

+++

Помнишь финиш
Кости в клетке
Псов улыбки
Снов заметки
Слов контроль и вихри злобы
Помнишь?
Помню.
Ну ещё бы.
Зарастает быль полынью
Горечь кайфа тромбы в трубах
Пустота под неба синью
И стальных травинок груды
Нет иных и нет иного
Память камень фото даты
Нестареющее слово –
Помним.
Сотни дней проклятых
Поезда щедры добычей
Параллельные кривые
Знаки мусорских отличий
Без зрачков глаза пустые…
Стынет кофе.
Закипает
Мозг в коробке кровь в системе.
Взбудораженная память.
Выдох.
Финиш.
Воскресенье.
  
  
  
  
  

Эротический сон, приснившийся автору после прочтения стихотворения Тимура Раджабова

"К Виктории. (Песенка пьяного шута)",

чудный источник вдохновения здесь: http://www.grafomanam.net/poem/66973, ближе к концу.



За двадцать лет я Юг исколесил,
В командировках мне всегда привольно.
Кущёвка – Пятигорск – Новороссийск –
Наощупь знаю этот треугольник,

Где кормят от души, а где – гнильём,
Гостиницы, гаишные «подставы».
По часу проходил «Зверьё моё»* –
Пост ДПС (Курганинск – Кошехабль).

Люблю под вечер, нацепив прикид
Пижонистый, не местного бутика,
Зайти туда, где можно закусить,
И где б девчонки танцевали лихо!

Едва присел – развод на сёмгу, брют.
«Мне для начала триста граммов с хлебом!
И пусть на кухне хрюшку отобьют!»
Вздохнуло тело! Взгляд пошёл на дело.

Вот две студентки. Чтоб одну отшить,
Включаются специальные расчёски.
Найду, чем рассмешить. …Уже спешим
На выход, и целуемся не в щёчку.

Ни хамство комара, ни свет луны –
Полнеющей беременной невесты,
Не смогут помешать нам погрешить
Чуть-чуть, но от души – мала погрешность.

Я всё-таки прихлопнул комара,
И на УЗИ луну отправил лихо.
Пропели петухи. «Ну, мне… пора…»
Девчонка – прелесть, но она – не Вика.

                *****
  
Простой вопрос: «А где бы хлеба взять?»
Недавно доводил людей до загса.
Неактуально… Двести миль спустя
Не в парк и не в театр я подался.

Вхожу. За дальним столиком гудят
«Мадамы Брошкины» – им пьётся и не спится.
«Вопрос позвольте? – Панорамный взгляд... –
Кому командировочного принца?»

Под тишину – глобальный комплемент,
Показываю, как же мне неловко.
Присесть? Спасибо! Как же тоста нет?
…Тут лучше без экспромта, заготовкой.

Звучит медляк. «Позвольте пригласить!» –
«Иди-иди», – подзуживают дамы.
«Вам, может, закусить?» – «Спасибо, сыт.
Пожалуйста. Я только с виду наглый».
  
Её глаза к моим губам близки…
Сдержусь. Ловлю дыхание лисёнка.
Как смело прикасаются соски
К моей груди… ЧуднАя разведёнка,

Но… Что там ночь подарит двум телам?
М...орал в проулке? Скрип тахтой в гостинке?
«Прости, красавчик, женские дела»? –
Мне всё равно: увы, она – не Вика.

               *****

Любимейший из многих городов!
Молюсь твоим предгорьям, подъезжая!
Мне не хватает пикселов и слов,
Чтоб передать волшебный дух Бештау!

На въезде (здесь от пули пал М.Ю!)
Неонится: «Мотель. Кафе. Парковка».
Паркуюсь и мотелюсь. Пожую
Схожу чего… А не до панировки

Тут повару. На барной полке сок
И алкоголь, и из «Плейбоя» фотки.
В меню: пельмени, уксус, хлеб и соль.
Беру всё сразу и бутылку водки.

Под хлебушек сперва – сто пятьдесят.
Взглянул по сторонам – душа вспотела:
Сержант, бармен и семеро девчат
Находятся при общем блудном деле.

Одна блондинка, в шёлковых чулках
И в юбочке а-ля-наизготовку
Красиво к барной стойке подошла,
Безумно оттопыривая попку!

Хотелось эту попку… целовать!..
Ну, слюни кстати: принесли пельмени.
Бармен роняет вилку: «Виноват!» –
Похоже, очень попку заприметил.
  
               *****

Сто грамм. Пельмень. Да лучше б Доширак.
Тут будто озарилось всё свечами:
Приятная девчонка подошла,
Сказала: «А давайте выпьем чаю?» –

«Закажете? Садитесь, будем чай!» –
«Держу пари, что Вас зовут Андреем!» –
«Как быстро на ресепшене стучат!» –
«Как можно?! В нашем праведном мотеле?..»

Мы обсудили город и досуг.
Ей тоже нравится встречать рассветы,
Пешком поднявшись утром на Машук,
И воду пить из первого бювета.

И вдруг: «Андрей, Вы любите стихи?» –
За что ж мне графоманские капризы?!
«Тебе какие авторы близки?» –
«Да так, в сети… Плохой омоним “близость”». –

«Свои прочтёшь?» – тут девочки: «Хи-хи».
«Давайте выйдем. Здесь реально душно».
Мы вышли. Я расслушивал стихи,
Рассматривая призрачность Эльбруса.

Как славно: в деле каждая строка,
Читает не манерно и не сухо,
И терпко послевкусие глотка
Коктейля стылых чувств и спелых звуков!

Я честно похвалил. Для умняков
Добавил про избыточность причастий.
«А Вы прочтёте мне своих стихов,
Иль Пушкиным решите отчитаться?» –

«Своё, конечно! Хватит до зари!
Я номер снял на сутки. Ты зайдёшь ведь?» –
Я на работе, дорого, смотри!» –
«Что ж на стихах бесценных экономить?!»

Сую в карман початый свой пузырь.
«Не много?» – «Вдохновенью поддержаться.
Резинки надо?» – «Что ты там спросил?!
Стихи идём читать или лежаться?»

               *****

Заходим в номер. Кажется, дрожу.
Она ладошку протянула: «Вика».
Целую с тыльной, в пальчики дышу.
Язык – меж пальцев. «Возбуждаешь лихо.

Читай стихи!» Я, верно, был смешон,
Цедя стишок божественному лику.
Я, пьяный шут гороховый, нашёл,
Где нынче Вика!

«Зачёт! Ты – не из первых величин,
Местами жестковат, но в целом милый!
Бегом под душ! Не вздумай свет включить!»
… Она сама меня совокупила…

Ах, Викачка! Эх, девочка – весна,
Ух, нежнеца! Ну, что, меняем роли?
И, рифмы выдыхая, как из сна,
Читает Вика – словно тропик с солью.**

У Вики каждый стиш имеет цвет
И каждая строфа имеет запах:
Жасмин, сосна, цвет липы, бересклет…
А смыслы плотно вьются где-то рядом.
(На слух неуловимы слёту все).

               *****

Среда сегодня. Ей, прикрывши грудь,
В «Вечерние стихи»*** бы, к микрофону.
Там Женя, подавившись, скажет: «Жуть!»,
Воздав Викуле, как и Зеленцову.

Прочесть «Любовь» – они и впрямь вровнях.
Воронина похвалит за фоничность.
Настенко что-то сделает на днях,
Чтоб чат внимал стихам, а не рукоблудствовал...

               *****

Викулечка! Викушечка! Ты как?
Есть силы? Не измучилась стихами?
Спасибо за те запахи в стихах!
Ну что, сто грамм, и я повыступаю?

Проверенное длинное беру.
Одна строфа, вторая… Скинь простынку!
Викуся, вдохнови поэта, ну!
Ещё строфу читаю голой спинке.

Ещё строфа. Викуль, приподнимись!
Весь силуэт свой покажи получше!
Строфа. Строфа. Возьми, и возбудись
Не слишком поэтическая штучка.

Я объявил антракт – и целовать
Викушины изнутренности бёдер.
«Андрюша, нас нельзя ораальничаааать!» –
«Поэтам – льзя, Онищенко**** не против!»

Минздрав одобрит, если между строф,
Во благо всех фонических процессов,
Поэт не пьёт, а занят языком,
Целуя нежность чудо-поэтессы.

***удалено*на*время*конкурса***
***удалено*на*время*конкурса***
***удалено*на*время*конкурса***
***удалено*на*время*конкурса***

Лирично и синхронно три конца
Настали нежно и одновременно:
Конец стишку, оргазмов – сразу два.
Викулечка! Ты – прелесть! Ванну с пенкой?

               *****

Как хороша в кровати и ни в чём
Виктория, как изогнулась дивно!
«Андрюша, прочитай такой ещё,
Чтоб я себя узнала в героине!»

Задачка, блин, – ни про одну из Вик,
Про жриц любви, увы, мне не писалось.
Ну что, Раджабыч, выручай, старик!
Да здравствует мужская солидарность!

«К Виктории» – шедевр, это факт!
Как водка, пробирает до печёнки.
Я б не посмел взять стиш твой напрокат,
Когда б не обезумел от девчонки!

Легко меня подбросив на кровать
(Приём «бедро»), Викуля села в ноги.
Ничё се. Дай бог памяти начать.
Пошлó, читаю, не сбиваюсь, вроде.

А Вика мне массирует ступни.
Чем дальше я читаю – руки выше.
Я драматичен: то шепчу, то в крик.
От ласк Викули скоро сдует крышу!

Вдруг стало жёстче. Ушто понесло
Нас в садо-мазо?.. По яйцу – как жалом!
«Рабочий день закончился, брехло!
Увы, Андрей, ты – не Тимур Раджабов!»

               *****

Оделась. Дверь закрыла за собой.
Всерьёз? А, может, дразнит, озорница?
Трезветь, искать Викулю – и в Ростов!
Знакомить с мамой. Ехать в загс. Жениться!

Но (как без «но») ещё ведь есть Тимур –
Мужчина ладный и почти что гений.
Привет, мой друг! Как с личным? Перекур?
Аврал? И против старых отношений?!

Мы знаем, что поэтам на дуэль
Пойти, пальнуть – как рюмку водки выпить.
Ты просто отписался – отболел,
Я прочитал, усох и обалдел –
Ты заразил меня синдромом Вики.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
*Имеется ввиду скотское отношение к водителям и пассажирам инспекторов, но, ни в коем случае, не национальность национальность интернационального коллектива Кошехабльского поста ДПС.
** Наркота.
*** «Вечерние стихи» – интернет-tv-программа на сайте «Вечерней Москвы». Женя (Коробкова), (Ольга) Воронина, Настенко (И.Б.) – действующие лица передачи. Иван Зеленцов – очень хороший поэт, его поэма «Любовь» – http://www.grafomanam.net/poem/54785 – просто прелесть.

**** Онищенко (Г…Г…))) – в недавнем прошлом –  главный государственный санитарный врач РФ. Да и хрен с ним…

          1.
«Враг огромен и грозен,
Многоглав, многозуб.
Он приходит без спросу
И, роняя слезу
Крокодилью над жертвой,
Сладострастно и в хруст
Ест беременных женщин
И бессильных старух.

Враг хитер и коварен,
Лицемерен и лжив.
Он прожорливой тварью
Возле дома кружит.
Подбирая недужных
Стариков и детей
Несмышленых, он души
Выгрызает из тел!»

Над заказанным текстом
Записной сценарист
Эго смрадное тешил
До рассветной зари.
Строчки выпачкав бредом
И кровавой слюной,
Забывался на время
Лихорадочным сном

Патентованный бездарь…
В золотистом дыму -
Зубы скалила белка
И грозила ему
Изумрудным орехом,
Утка с женским лицом,
Задыхаясь от смеха,
Разрешалась яйцом

Раскаленным, в расплаве
Колыхалась игла,
Смертной требуя платы,
И всевидящий глаз
Вожделенной банкноты
На абсурдный предел,
На паноптикум Ноя
Затаенно глядел…

          2.
Жалкий червь анфиладой
Бесконечных зеркал
Полз по сонному аду,
И змеилась тоска
Ледяная во взоре,
А навстречу текло
Неизбывное горе,
Абсолютное зло

Мириадами черных
Отражений души
Сценариста… О чем-то
Дребезжали гроши
В испоганенном чреве
Сокровенной сумы.
По гниющему древу  
Оскопленная мысль

Разливалась, манила
В мягкий обруч петли:
И не виделась - Милость,
И не виделся - Лик,
Во спасение данный,
И не виделось черт
Сквозь обличье путаны
От газетных харчей,

Сквозь нутро проститутки
От журнальных хлебов
Той божественной сути,
Что зовется – Любовь
Милосердная… Новый
День чеканил шаги.
Предначертанным словом
Назначались враги.

Гнев нещадных сражений,
Гром великих побед,
Грешность, праведность, жертвы,
Перебитый хребет
Сценариста и пламя
Исступленных костров -
Назначались согласно
Праву пагубных строк:

«Враг огромен и грозен,
Многоглав, многозуб…»  
Перезрелые гроздья
Прогибали лозу,
В бесполезности праздной
Замыкали свой круг,    
Ожидая напрасно
Виноградарских рук….

На снежном поле белого листа
ещё ни капли нет чернильной синей крови
И тишина...
Всё это - неспроста.
Уже стоят отряды где-то наготове.

И вот... разведчики.
Их шестеро.
Семья.
"П Р И В Е Т" - привычно выбежали чуть неровной цепью.
А вслед за ними - важным франтом "Я",
остановившись, намечает цели.

Задумавшись, немного оробев,
но чувствуя в себе возможность воли,
командует:
- Давай, ребята!
Эй, вы, трое!
Справа бей!
И появились "В А М" на чистом поле.

- Эй, вы, ко мне!
- П!
- И!
- Ш!
- У!
- Давай вперёд!
И вот бойцы уже стоят на правом фланге.
А "Я" неловкое сомнение гнетёт:
Могу ли я быть "Я"? Я в том ли ранге?..

Огнём горящих щёк в единый миг
охвачены последние сомненья.
Под командирский полушёпот-полукрик
пошли бойцы вперёд косою тенью:

.......... лишь потому, что рядом
когда случайно с вами нахожусь,
я забываю все слова под Вашим взглядом.
А те, что помню, я озвучивать стыжусь.
Боюсь Вам показаться несуразным,
косноязычным, диким чудаком...
И умирают неозвученные фразы,
раздавленные робким языком.
Вы знаете... Знакомых слов запаса
мне не достаточно, чтоб передать всё то,
что, видя Вас, я ощущаю разом.
Да и сейчас пишу, наверное,
не то...

Я Вас люблю!
И в этом тетрозвучье -
- весь я, вся жизнь моя и жизни тайный смысл...

И вот над полем белоснежным синей тучей
под недосказанностью целый полк завис...

Но... "Я" замолк, давая волю алогизмам.
В чернильных молниях шеренги смелых букв.
А вот и солнце...
раскалённой алой гильзой
прошлось по полю вечным вестником разлук...

1. Несчастная любовь

Полюбил Избушку На Куриных Ножках
строящийся Терем о семи окошках

так, что та от счастья потеряла крышу,
уж такой пригожий – словом не опишешь!

С ним союз семейный вот уж будет прочный –
каменные стены, и фундамент блочный.

Приглашал Избушку на свое подворье,
обещал глупышке расписаться вскоре.

И к нему Избушка натоптала тропку –
ведь у них же свадьба с окончаньем стройки!

И считали звезды, и рассвет встречали
летними, шальными, темными ночами...

На несчастье ль, счастье ль приключился кризис,
мисс была Избушка, да не стала миссис...

А настала осень – стал темнить молодчик:
у меня огрехи  отыскал, мол, зодчий,

мол, поводит стены, и ржавеет крыша,
надо бы ремонт мне, да контора пишет...

Я, если признаться, толком не достроен,
во дворе, ты видишь, всё траншеи роют,

от коммуникаций ты ведь ногу сломишь,
да и на квартиру попросилась в домик

бедная Хатенка, родственничек дальний,
и живет отныне в нашей тесной спальне...

Вообще, жениться что, мол, нам за срочность?
Ведь пока на блоках я стою непрочно.

Заперли ворота, и закрыли двери,
за глухим забором оказался Терем.

Что с ним дальше стало – ясно без Кассандры:
жизнь свою связал он с Белою Мансардой.

Да, такая новость – как пальба из пушки,
и снесла яичко бедная Избушка.

Из того яичка вывелась Пристройка,
как две капли мама – печка, стол да койка,

также на куриных, с коготками, лапках,
только окон больше – этим, видно, в папку.

Ей Библиотекой стать бы – так ведь нет же,
так же пудрят мозги богачи-Коттеджи.

Эх, с таким, наверно, жизнь связать не жалко
не женой – куда там! – а хотя б служанкой...

Будет жизнь Пристройки, однозначно, раем...
А по ней вздыхают Гаражи-Сараи...

2.Житие Терема

Ах вы, Терем Боярский, Курная Изба –
производные наших гостиниц!
Развела вас навеки злодейка-судьба,
да на самое дно опустила.

Помните, наверно, как уже писалось,
что Избушке Терем предпочел Мансарду.

Только горд был Терем - ведь такие предки! -
всё Дворцы, Палаты, да Детинец-Крепость.

Закружило крышу, вывихнув стропила,
и чердак забило кучами опилок.

ох, уж эта молодь - детищи Посадов,
их еще б хлыстами править-шкурить надо:

хоть фронтон широкий, да под крышей ветер–
что ж, у всех Высоток все такие дети:

у Администраций, у Судов, у Мэрий
стекленеют окна, каменеют двери.

А в семейной жизни не к добру бравада
при постройке стен ли, копке котлована.

Так, пресытясь в браке, стал косить свой глаз он,
и любовниц список начала Терраса.

А когда приелась, поразмыслил – ладно,
содержанкой стала голая Веранда.

А потом скривился – нешто ты мне пара?
Ведь ничем не хуже, чай, поди, Хибара.

Понеслось, как тройка – перешел он грань как,
нынче – Халабуда, завтра, смотришь, Банька.

Дальше – по наклонной: спутался он с глупой
деревенской грязной, темною Халупой.

Прохудилась крыша, стал фасад крошиться,
довели беднягу даже без фашистов.

А когда поперла этакая пьянка,
тут и Скотобаза следом за Землянкой.

Так и жил одним днем, не заглядывал в даль,
козырял своей каменной кладкой,
но однажды, проснувшись, себя увидал
на снегу с Надувною Палаткой.

Устыдился Терем, пробудилась совесть,
стал искать он встречи с Праведной Часовней.

Завязал с разгулом, православье принял,
и теперь зовется Памятник Старинный.

Так и взялся за ум, от грехов поостыл,
и занял свое место в истории,
и оставивши мир, он ушел в монастырь,
и стоит на церковном подворье.

И проходят над Теремом годы, века...
Я не знаю, что будет с ним дальше.
Может, кончит в печи, как Лазо, а пока
под охраной живет государства.

3.Штрихи к биографии ИзНаКурНож

А сейчас я опять возвращаюсь назад,
ослабляю сюжета пружину.
Я считаю, настала пора рассказать,
как судьба у Избушки сложилась.

Не считала себя из когорты шалав –
ей на воду бы дуть, бестолковой! –
Только Терему в пику Избушка пошла
по венцам, так сказать, по балконам.

Сколь сменила мужей, и прописок, и мест –
Хлев, Свинарник – лишь ради ночлега.
Медовухой Омшаник поил, а Навес
укрывал от дождя и от снега.

Доживала Избушка до лучших времен:
Магазин – с ним немного оделась,
поменяв интерьер, сделав евроремонт,
в унитазе заначивши мелочь.

Склад был жмот, он всю жизнь экономил на всём,
не давал ни известки, ни краски,
и всегда на двери – то замок, то засов,
что скрывать – даже скуп был на ласки.

Ей присущ был, конечно, девический стыд,
но свое диктовала природа,
брали все-таки верх материнский инстинкт
и любовь к продолжению рода.

Был Богатый Балок – вахтовик из легенд,
с ним – любовь, не за ради корысти! –
сколь Лабазов-сынков их стоит по тайге,
и Зимовий - приютов туристов.

А Избушка стояла на месте своем –
на опушке, потом в буераке,
и давала приют, и сдавалась внаем
богатырским искателям драки.

Но когда ей катила, бывалоча, масть –
юмор тоже не чужд был Избушке! –
то она говорила, с кокетством смеясь:
— Я из   э т и х,  из Ранчо, ИЗ БУШей" —

Так жила, в стенах мох между бревнами сжав,
непогоду терпела и холод.
Чтоб на стеклопакеты спроворить деньжат
ребятню развлекала по школам...

У безмужней Избушки судьба тяжела –
знать, накаркал с рожденья оракул.
А последнее в жизни яйцо прижила
от студента с Гавайев, Барака.

Был он янки, как водится, с черным лицом...
Ах, любовь эта – на ночь, да на день,
но – Любовь, и однажды снесла то яйцо
у детишек на бал-маскараде.

А самой оставалось дожить до утра.
Ах, вы зимние, длинные ночи!
Не узнать ей, как жертве пилы-топора,
кто там будет – дочурка? Сыночек?..

4.Грустная сказка

  В Новый год по горам, по лесам, по долам,
хоть стара, но зато хохотушка,
к ребятишкам на елку в детсадик пришла
на ногах на куриных избушка.

Встреть такую в лесу – не задержится взгляд:
обомшелые, старые стены,
где углы, словно зубы гнилые торчат,
и в чердачном окне бродят тени.

Обстановка – топчан, чтоб с устатку прилечь,
как положено в сказочной хате,
в уголке – закопченная, старая печь,
чугунки, сковородки, ухваты...

Крыша тоже под стать, знать, ровесница стен,
тесом крытая – в сказочном стиле,
из разделки – труба, с нарисованной "Т",
на коньке - немигающий филин.

У избушки – талант развлекать и смешить,
чтоб горели глазенки детишек,
лишний раз доказав то, что возраст души
не зависит от возраста крыши.

И избушка водила с детьми хоровод,
с Серым Волком и Марьей-царевной,
из трубы дым пускала – точь-в-точь паровоз,
разбудив Змейгорыныча ревность.

Принималась метлой за собою мести,
отдыхала, присев на пенечки,
и на радость детишкам гребла конфетти,
и квохтала заправскою квочкой.

А потом с детворой то скакала козой,
то старалась кружиться потише,
хоть сама уже знала – последний сезон
ей дано веселить ребятишек.

И она веселила, как только могла,
грусть подальше за стены упрятав,
и к восторгу детишек яичко снесла,
попросив передать в инкубатор...

Но погасли на елке цветные огни,
и избушка ушла восвояси...

А теперь, мой дружок, ты слезинку смахни,
слезы, знаешь, мужчину не красят.

Ведь наутро, за праздничным сидя столом,
чай зеленый хлебнувши из кружки,
мужики-гастарбайтеры с бензопилой
на дрова распилили избушку.

5.Судьба последнего яйца
    
Чтоб построить чего – это вам не ля-ля.
При советском расстроенном строе
инкубатор домов назывался "Тяп-ляп" –
ПМК, "Строймонтажем", "Госстроем".

И забрали в "Госстрой" плод греховной любви,
жаль, не дожила мамочка-хата...
В час урочный , скорлупку свою продолбив,
из яйца появились близнята.

Нынче можно признаться – у этих ребят
были выжить – неважные шансы:
То, бывало, напругу отключит Чубайс,
то снабженья режим нарушался.

После были общага – завод ЖБИ,
перспектива – Спортзалами, или...
Но какой-то Ларек посоветовал им
свои корни искать в Израиле.

Был анализ цемента, анализ песка,
были письма Госдепа, ОВИРА...
Результат – у близнят на балконах-руках
в США долгожданные визы.

Ведь у нас – без знакомства, без связей, без... без...
прыгнуть выше Хрущевки не пробуй,
а в Америке – там хоть расти до небес,
становись – ну, хотя б Небоскребом.

До карьерных высот доросли близнецы:
оба-два – буржуи-финансисты.
но наивными были – все те же птенцы! –
"кто посмеет на нас покуситься?!"

Будь родня – так за крыши б схватилась родня,
стал конец их и горек, и тяжек:
две железные птицы средь белого дня
заклевали до смерти бедняжек...

   ***
   Здесь прибежище сомнения и лени,
   здесь будильник мой застыл на цифре "двадцать".
   Вечер. Вьяджио, любимая кофейня.
   Я пришла к тебе сегодня. Повидаться.

   За окном плывёт насмешливое лето.
   Через стол спецы о бизнесе судачат.
   Я курю за сигаретой сигарету,
   и звонка я жду - а как же тут иначе?

   Даты падают, как слёзы, на бумагу
   и красиво застывают между строчек.
   Я теперь сама не сделаю ни шагу,
   я отвыкла от поступков одиночек.

   Снегопадом, листопадом, звездопадом
   крошки-мысли устремляются в колодец.
   А спросите: для чего мне это надо? -
   я отвечу. Только правды не дождётесь.

   ***
   А стены вновь придут на помощь
   и разобьют лиловый мрак.
   Ты обо мне сегодня вспомнишь,
   мой закадычный враг.

   И ты дойдёшь сюда по нити,
   что в страшный год спаяла нас,
   и я прощу тебя, мой критик,
   в сто двадцать первый раз,

   и нашу старую афишу
   посеребрит твоя звезда.
   Пускай тебя я не услышу,
   но я отвечу: да.

   ***
   Время протянет строку
   в лоно далекой земли.
   Как тебе там, наверху?
   Хоть смс-ку пришли.

   Сколько тебя мне искать,
   наш забывая пароль?
   Ангел устал помогать,
   ангелам трудно порой.

   Смех за соседним столом.
   Время - бездушный солдат.
   Сколько с тех пор намело
   мыслей, ошибок и дат!

   Что же ты, время моё?
   Ангел умолк за спиной.
   Как тебе там, над землёй,
   как тебе там, не со мной?

   ***
   Июль бережлив и ласков.
   Гроза идёт на попятную.
   Давай ты напишешь сказку,
   а я её напечатаю?

   Ты будешь с драконом драться
   в каком-нибудь новом облике.
   Ну, надо ж тебе заняться
   хоть чем-нибудь там, на облаке!

   ***
   И - по кругу, по кругу
   свет вступает в права.
   Разве это разлука,
   если память жива?

   Если надвое режет
   сердце каждый намёк,
   если страхи всё те же
   и горяч уголёк?

   Разве чувства оглохли
   и далече беда,
   если хочется сдохнуть,
   как тогда?

   ***
   Стены те же - другие люди.
   Повторения здесь не будет.
   Я небрежно взмахну рукой:
   подожди меня, я с тобой.

   За апрелями будут маи.
   Так бывает, поверь, бывает.
   И, к холодной звезде спеша,
   обернётся твоя душа.

   ***
   Время не ждёт причины,
   время к черте течёт.
   Кончился капучино.
   Девушка, счёт!

   Ты на запрос ответил,
   связи не вышел срок.
   Сколько с меня за эти
   несколько строк?

Она была лесным цветком.
А он - влюблён и смел,
Счастливым гордым женихом
В глаза её глядел.

Но дорог был не только ей…
Другая, сея зло,
Поклявшись: «Ей не быть твоей!»,
Зажгла костёр из слов:

Шепнула там, шепнула тут,
И сплетня правит бал!
Колдуньей девицу зовут,
За что – никто не знал.

Её схватили, и толпа,
От злобы озверев,
В своём безумии слепа,
Сожгла бы сотню дев!

Одежда – в клочья, тело – в кровь...
Под человечий вой
Она среди людей-волков
Увидела его.

К нему рванулась: он спасёт,
Он любит, защитит!
Но страх его превысил всё:
И жар любви, и стыд…

И, сделав вид, что не узнал,
Столкнувшись с ней в упор,
Ей по лицу с размаху дал
И крикнул: «На костёр!».

В её глазах сгустилась тьма:
- Любовь – проклятье душ!
Все-все слова его – обман.
Жених, почти что муж,

Трусливо предал… Я одна
Иду в последний бой!
Меня ты слышишь, Сатана?
Отныне я с тобой!

По вере вашей будет вам!
Я ведьма! Люди, прочь!
Теперь на смену светлым снам
Придёт слепая ночь...

Её возмездием зовут,
Любовь ей не нужна…
………………………..
Везде, где сплетни гнёзда вьют
Всесилен Сатана.

                  16-17 мая 2011 г.

1

Эти двое друг друга стоили.
Он пил, знаете ли, а ему нельзя,
но как играл! - в музыке то ли бог, то ли воин,
и ненормальный:
когда говорит, почти не смотрит в глаза.

У него мировая слава, а тут она...
на каждом концерте в первом ряду -
он пробежался взглядом, конечно, узнал
и долго выкручивал пальцем
лакированный круглый стул,

тщательно вытер руки — платок несвеж,
нагнулся над клавишами... никогда еще так,
кажется, не играл он — столько забвенных надежд,
столько страсти, даже безумия...
дивная, незнакомая красота.

В тройной фуге ласкает главную тему,
играет, как кот с мышью — не убежать,
настигает её, ликует, опомнится — где же мы?..
возвращает гармонию миру...
потом запой, и неделю его не видать.

2

Кто там талант разглядывает?.. смотри внимательней.
За что, Господи, удостоен Твоим взглядом?..
низкого роста, плешивый, пошлёт по матери —
так, между прочим,
никого не заметит рядом.

И её он не замечал... улыбался чудесно,
робкой счастливой улыбкой, будто ребёнок,
лицо расплывалось в морщинах, как мягкое тесто.
После концерта недолго был защищённым.

С нею случилось это как-то осенним вечером,
синим до хрипоты, когда старости больше
страшно, нежели смерти, и жадно хочется весело
жить, а весь мир уже уместился в прошлом,

и вот она — розоватые пятна на скулах,
светлые завитки, дрожащие на висках,
открытое черное платье - и музыка дальним гулом,
зовущим куда-то... это трудно сказать...

с детства прихрамывает,
обернулась в бездну трюмо:
она знала, что некрасива, не в меру худа.
Люди прозвали — хромая мадонна,
немудрено:
такое лицо светящееся
и бледные губы всегда.

3

В кабаке, где жалкий играл скрипач,
рвал из рук инструмент, топтал, был нещадно бит,
такого — вот женское сердце! — за что любить!
такого она любила — вместе сладостней погибать.

Странная связь продолжалась три года:
он мучил её, а ведь робок был и капризен,
плакал, цыкал зубами, боялся жара и холода
и с каждым вдохом её становился ближе.

Играл он тогда — гениально... никто не видел,
как писал золотую фугу, съезжал с ума...
она искала его, простудилась, слегла,
и смерти как зрителю он показывал кукиш в обиде -

на самом последнем концерте: выкуси, на!
музыкант полоумный и она пылает в огне -
запредельная температура, как и мороз в окне,
такой была ночь, тоже последняя, странная...

кто знает, какая была эта ночь...
трепет её, быть может, он принимал за музыку,
а дОктора и слОва про смерть — не замечал, как мусор -
ничему не поверил — пусть говорит, всё равно...

4

Так и остались - рассыпаны фиолетовым — знаки,
точки музыки, крючки её, многоточья.
Никто не мог разобрать на нотной бумаге
песню последней беды, его крючковатый почерк.

Он всё затыкал себе уши и вскрикивал:
только не надо музыки! звуков не надо! пусть тишина...
потом его все забыли, такого великого,
будто и не было вовсе.
Но ведь были он и она.

… Мне кажется, я всё-таки видел его однажды.
в кафе, в черном пальто и шляпе кто-то плакал навзрыд,
не попадая монеткою в щель автомата... каждый
толкнёт его мимоходом,
а он слушает музыку и молчит.

Послушает мелкую песенку — и заплачет,
и будто подавится звуками и слезами.
Монета застряла — кончилась музыка, значит,
кончилась жизнь...
я не встретился с ним глазами.

("Набоковский сачок")

Снег февраля

Украшена майской травою земля,
Весна переполнена праной…
Но падает, падает снег февраля
На белые свечи каштанов;

Фазаны уже обживают поля,
И в гнёздах птенцы, как ни странно…
Но падает, падает снег февраля
На рваные раны майданов;

Какой дирижёр на борту корабля
Грозит разрушительным  tutti?
И падает, падает снег февраля
Свинцовой, холодною жутью;

Так пауза стынет, на части деля
Единую цельную душу…
И падает, падает снег февраля,
Времён равновесье нарушив;

И память уходит, дорогу стеля
К обрыву, где только молчанье…
И падает, падает снег февраля,
Как горестный символ прощанья…
                                                3.04.14

Прости…

…Не спится, знаешь ли… Не спится мне…
Прочна печальных мыслей клеть…
Больной, тревожной, грустной птицею
Душа пытается взлететь –
И всё – к тебе, моя красавица,
В твои цветущие сады,
В твои поля, что песней славятся,
В те дни, где не было беды;
Где ты в росе брела по пояс… Но
Был тих и светел твой приют…
И как же больно, как же горестно:
Тебя живьём на части рвут…

Не вижу, чем зима закончится,
И чтО придёт за февралём…
Но плачет ливнями оконница…
И память плесенью-быльём
Уже затянута-заглушена,
Как серой ряской чистый пруд –
И в кровь губа твоя закушена,
Кричать, молить – напрасный труд…

Моя Украйна, лебедь белая!
Ты – вопреки всему – лети!..
Прости, что жизнью не сумела я
Тебе помочь…
Прости…
Прости…
                         3.04.14

Ненько моя…

Где лежат рубежи,
Разделившие подлость и мудрость?..
И уже глубока
Новой кровью омытая боль…
Что осталось, скажи,
От певучести раннего утра,
Если страх и тоска
Переполнили сердце собой?

Как же ты дожилась
До зловещего чёрного дыма,
Что и солнце затмил,
И реальную суть бытия?
Знать, не разума власть,
И не сердца, что злом не делимо –
А секиры и вил…
Что ж ты делаешь, Ненько моя?

Ну, опомнись! Очнись
От бредово-кошмарного старта,
Не давай убивать
Светлой жизни живые следы…
Да неужто же мысль
Не сильнее разыгранной карты?
И не сыщется рать,
Что тебя охранит от беды?

Как звенит тетива…
Опусти напряжённую руку,
Отведи от черты,
За которой покой не сберечь…
Скоро-скоро листва
Одолеет февральскую муку…
Пусть осветишься ты
Лишь огнями
Каштановых
Свеч…
                       5.03.14

Прощание с Крещатиком  

Есть ли  смысл мне кричать о том…
Что поделаешь с болью?
Я прощаюсь с Крещатиком –
С тем, который я помню;
Прохожу баррикады я…
Где ты, свежесть Днепровья?
Здесь стреляли… и падали…
Пахнет смертью и кровью…

Эхом горестным стонется,
Камни помнят убитых…
Плачет тихая звонница,
Тянет к небу молитвы;
Молча криком заходятся
Шрамы все на брусчатке…
Не спасла Богородица
Прежний светлый Крещатик…

Нам с тобою не встретиться…
Как же горько прощаться!
Снегом талым не светится -
Плачет, плачет Крещатик…
Весь в букетах да свечках ты,
Это стало судьбою…
Небо давит на плечи мне –
Я
Прощаюсь
С тобою…
                        12.03.14

Кто даст ответ…

С ночного чистого стекла
Роса прозрачная стекла –
И засветила на траве
Вселенных сотни;
Ещё на западе темно,
И не расцвечено окно…
Но птичьей утренней молве
Поверит кто-то.

И загадает день удач –
Чтоб прекратился чей-то плач,
Чтоб только мир и тишина
На всей планете;
Даруй нам, Господи, добра!
Пусть тёплой ласкою с утра
Сияет радуга одна
Над целым светом!

И прекрати огонь и кровь…
Даруй спокойный, крепкий кров
И старикам, и малышам –
Им мама снится…
Останови кошмар и ад,
В котором гибнут все подряд…
Пускай днепровская душа
Взлетает птицей…

Какой язык ни прозвучит –
Не истребить потом обид…
И кто пред Небом даст ответ –
Пред Богом если?
А росы утром так тихи…
И затевают петухи,
Как было раньше сотни лет,
Простые песни…
                               11.06.14

Уходящим в Сумрак…

Уходящим в Сумрак – не вернуться…
Вместо солнца – призрачная тень…
И луны слепой надбито блюдце,
И прощаний в душах – вдоволь… Всклень…

За багровой местью – чёрный ворон
Закружит над общею бедой…
Кто там чей? Родства канат разорван –
Только плачет каждый неживой.

Убиенным – им ОТТУДА видно,
Как ничтожно мал земли клочок,
За который больно и обидно -
Был любим он прежде горячо…

Под ногами голые пригорки
Вместо прежней ласковой травы.
Птиц не слышно.
Дети плачут горько…
Души живы,
Да сердца мертвы.

Переполнен злобою Везувий,
Что дремал в умах или телах.
Не лукавый – род людской безумен.
За плечом – не ангел – зыбкий страх.

И провал в кошмарном настоящем –
Пуповина прошлого кровит…
Не вернуться - в Сумрак уходящим…
И себя на Небе не простить…
                                              27.06.14

1. Бред слона
    
Слон, животное силы недюжинной,
Шёл по лесу ну очень простуженный.
И, наверно, в бреду
Обозвал какаду
Свиристелкою книзу зауженной.
    
2. Ответ какаду
    
В попугайском роду – все холерики,
Потому он, забившись в истерике,
К Нараяме послал
И слона обозвал
Двуххвостовым мурлом из Америки.

3. Версия бегемота

Попугай со слоном, в общем, квиты.
Томагавки на время зарыты.
Вдруг сказал бегемот,
Расхлебенив свой рот,
Что в скандале повинны термиты.

4. Месть термитов

У термитов есть гордость, и челюсти есть:
Враз напали гуртом и живым стали есть.
Сокращают они
Бегемотовы дни.
Прямо ужас какой-то и жесть!

5. Помощь муравьеда

Муравьед проходил в отдалении,
Враг термитов в седьмом поколении.
Бегемоту помог,
Съев их больше, чем мог:
С отравленьем лежит в отделении.

6. Планы гориллы

С любопытством всё время следила
За межзверским скандалом горилла,
Чтобы в мутной воде,
При всеобщей беде,
Стать владычицей Верхнего Нила.

7. Призыв львицы

Но гориллиным планам не сбыться.
Всех призвала зверей помириться
Меж собой львица-мать.
Да и кто мог призвать,
Как ни здешней саванны царица.

8. Миссия гну

Послужить миротворцами вызвались гну,
Мол, горячую точку прошли не одну,
И рога у них есть,
И их в стаде не счесть,
И найдут, чем ответить слону.

9. Меморандум марабу

Тут возник вдруг седой марабу,
Адвокат семи пядей во лбу,
Мол, кто прав, кто неправ,
Скажет лично жираф,
А пока видел вас он в гробу.

10. Статус жирафа

Опечалились звери и птицы,
Ведь жираф «не с последней страницы»:
Был он шефом «послов»,
«Посылал» будь здоров,
Числясь частным лицом за границей.

Загадка вечная – рождение стихов,
Мелодий рифм и красоты сюжета.
С каких планет на нас нисходит это?
С каких лазурных светлых берегов
Слетают птицы-строчки к нам в блокнот,
Приветствуя поэзию и лиру,
Чтоб снова подарить стране и миру
Божественный набор душевных нот.

Услышав песню в первых утренних лучах,
Увидев грусть в глазах единственной на свете,
Случится это вдруг…  (Ты даже не заметишь,
Что новый стих в твоей душе зачат).

И неосознанно, неслышно, про себя,
Не вызывая творческие муки,
Начнут выстраиваться образы и звуки
В неповторимый яркий, светлый ряд.

Стихи вынашивай, как малое дитя,
Как из яйца птенцов высиживают птицы.
Настанет день и срок  ему родиться,
И строки новые, сверкая, полетят…

Не торопи стиха рождение на свет,
Пусть даже вымучишь его – он будет мертвый.
В печать незрелый стих – сродни аборту,
Свой срок у всех стихов (иль дней, иль лет).

Когда стихи родились в свой черёд,
Их ритм и смысл неповторим и ясен.
Весенний сад поэзии прекрасен
И в мир желанной радости ведет.

Поможет нам поэзия всегда
Дарить удачу женщине любимой,
И чтоб несчастий избежать могли мы,
И чтобы обошла наш дом беда,
И не попасть в унылых мыслей сеть,
Мы все тревоги прежние забудем.
Поэзия дана на радость людям,
Чтоб в лютый холод душу отогреть.

Я не пишу печальные стихи
И не люблю любви неразделенной;
Пусть на ветру кружатся листья клена,
И вечера ненастны и тихи.
Я не пишу печальные стихи.

Я не терплю сомненья дел и фраз:
Зачем хранить мечту всю жизнь, как вазу,
Но так и не попробовать ни разу,
Уж лучше ошибиться двести раз.
Я не терплю сомненья дел и фраз.

Я не приемлю радужный покой,
Не рвусь к комфорту мягкого дивана.
Зовут меня моря и океаны
И тишина рассвета над рекой.
Я не приемлю радужный покой.

Я пессимистов не беру в друзья:
Ну как же можно в лучшее не верить?
Ведь к счастью нам всегда открыты двери.
Не совместимы в жизни грусть и я.
Я пессимистов не беру в друзья.

Я счастлив искры радости дарить
В своих стихах всем близким и далеким
Назло всем испытаниям нелегким
В прекрасном свете утренней зари.
Я счастлив искры радости дарить.

С утра дождливо небо – ну и пусть.
И даже если будем нелюбимы,
Я верю: не останемся одни мы,
И даже если к нам приходит грусть
Холодными сырыми вечерами,
Раскалывая  чашу наших чувств.
Поэзия – царица всех искусств!
Стихи навечно  остаются с нами!     

Дорогая передача!
Пятый месяц, чуть не плача,
«Вся Канатчикова Дача
К телевизору рвалась.»
Нет поесть бы да помыться,
Полечиться и забыться –
Как обычно, вся больница
У экранов собралась.

Говорит – и сердце стынет –
«Краснобай и баламут»
Про фашизм на Украине
И про то, что русских бьют.
«Все мозги разбил на части,
Все извилины заплел»,
Возбудил такие страсти,
Что Шекспира превзошёл.

Уважаемый ведущий!
Утром, днём, на сон грядущий
Ящик прожужжал все уши.
Можно ли,  все дни подряд
То погромами пугают,
То оружием бряцают,
То в неистовство впадают,
Не смолкая говорят.

«Мы кой в чем поднаторели»:
Про Бандеру, про Майдан,
«Мы на них собаку съели.»
Ящик нам на то и дан,
Чтоб забыть другие темы,
Беспросветность, ералаш,
Личные свои проблемы.
Главное, Крым нынче наш!

Многого нам нехватало –
Мы терпели без скандала.
Руководство нам внушало,
Мол, обычай наш таков,
Что ни происки, ни бредни
Стран далёких и соседних
«Не испортят нам обедни!»
Зря старания врагов!

Дорогое руководство,
Береги себя и бодрствуй,
Всё нормально, всё путём.
Мы тебя не подведём!
Отдадим тебе, не плача,
Наши жизни без остатка

Вся Канатчикова Дача
От Балтийска до Камчатки

Здесь по редакциям ходил
Их покорить, стихи читая,
А. Бабинец и водку пил,
Её вину предпочитая.
Да уж-то оттепель -
                                весна -
Остёр взрывался из-под дна
Костяк поднять - варягов остов
Ладьи из греков, здесь почившей,
Широкой кости и плечистой
И не рассчитавшей на отзыв
И память княжью и врагов
У чужестранных берегов.

А жизнь прошла, где будто не жил...
Уезда ярмарочный Нежин,
Ломись в амбиции небес -
Твой сын, земляк мой Марк Бернес.
Запел - так пой, болит - запей,
В чём на глумленья нет и йоты,
Взметая в детстве голубей
Вслед журавлиного полёта.

Аксиньи тихий Дон, акстись -
У истых вод Остра искрится
В сословье умниц и актрис
Дом нежинский Быстрицкой.

И Нежин скажется всегда,
Как доля похоти суда
Гитары -
      сладкой грёзы баловня -
В отце маэстро Розенбаума.
Где батьківщина и судьба.

Где всё всерьёз и наповал -
Какие дни - такой и край
Отнюдь не светского статута
И Нежин тихо подпевал
Девчонкой Аллою Кудлай
С заумных стен пединститута.

Судьба закручена в дела
Так безоглядно, как и сдуру,
Но вдруг сорвало удила
И понесло в литературу -
Мечтой пылающую юность -
Изгрыз гранит, дров наломал
И ждал я с нежинкой роман,
А всё рассказом обернулось...
Не след мне - вслед -
                            одна тщета,
Надежда-неженка, ты чья?

Все эти нежинские арии
Совсем не женские реалии
Вещают в свете полнолунья
Ведуньи - панночки Перуна.

...И разглагольствовал пока всё
Кому не воздана осанна -
Тут Ганна - гетмана Богдана,
Тут Ольга - Пабло Пикассо.

Нас, пацанов, уже губил
"Наукою любви" Овидий,
Павло Григорьевич хвалил
И Михаил Светлов увидел.

Амур не стрелы в нас метал -
Стрелял экраном кинотрёпа.
Я спешусь...
              Нежинский вокзал
Дорогой в Киев с Конотопа -
Не кистью озарённый вид -
Ловите в воздухе пастели
И поведение в постели
Стихами Антонии Цвит.
По Фрейду с сексом, только ведь
Словами, признанных печатью,
С вуалью в шляпке и перчатках
Кровей от конотопских ведьм.
В огниве пламени, кресал
Живой огонь, и быть мне гадом,
(бежать и ждать - всегда вокзал)
Сожжёт пикантным и богатым.

Ссужаю всем стихов паи,
Выпячиваю грудь горою -
Роман пишу...
                       Держу пари,
Любовь здесь есть
                      и есть герои.
И я, пороча и скорбя,
Лелею язвы и пороки...
Ещё от детского порога,
Страшась, пророчивший себя,
Катился ровно и полого

В ряду высоких тополей
По Фундуклеевской гуляю -
Из Нежина грек Фундуклей -
Слова и душу оголяю.

Не перепутав суть вещей,
Выплёскивающие кучно,
Плутаю в днях календарей,
Пришедших с булавою Кучмы.

Меняю доблести свои
На безутешное сегодня -
Курлычут в небе журавли -
Небесная в полёте Сотня.

И пусть на кладбище найду,
То что утеряно издревле...
Как будто яблонька в саду -
Генеалогическое древо.

Давай, земляк, поговорим,
Господь не фраер -
                         глянет в очи,
Увидит всё, что мы творим
И даже зрит, чего не хочешь.
И будет знаменем костёр -
Огонь очистит и согреет
На берегах реки Остёр,
Над той водой, где Нежин реет.

*
Ты улетала,
Вспомнив о птичьей судьбе,
Девушка-птица.

Осень-злодейка
Шёпотом сирых дождей
Заколдовала.

Помня о нашей мечте,
Ты говорила:
Скоро весна, дорогой,
Будем мы вместе.

*
Девушка-птица,
Песни прощальной твоей
Эхо немолчно.

Круг завершая,
Белым крылом камыши
Нежно ласкала…

И поднималась – легка-
К серому небу…

Выстрела яростный вопль
Скомкал пространство.

*
Осень-злодейка
Злые расклады свои
Бросила в воду.

Что же осталось?
Перьев скупая метель,
Берег застывший…

С закаменевшим лицом,
Словно у Будды,
К дому охотника шаг
Сделал тяжёлый.

*
Заколдовала
Лодка движеньем своим
Тихую заводь.

В тёмных глубинах
Как в наважденье ищу
Встречи с тобою.

С рук омывает вода
Крови подтёки,
И мне на встречу плывёт
Пёрышко птичье.

*
Ты говорила:
Чувство паренья дано
Свыше – как счастье,

Крыльями в небе
Песню для Бога свою
Ты пропеваешь.

Но если ты одарён –
Точно найдётся
Тот, что встречает тебя
Пулей на взлёте…

*
Будем мы вместе-
Руки раскинув свои,
Я улетаю.

Чувство полёта
В тёмное небо воды
Перерождая.

Берег безжизненный пусть
Льдам остаётся.
Я же парю так же как
Ты улетала…

           Успех

       День первый

  Допотопные времена…
  Тишь да гладь – пустота одна.
  Посреди пустоты
  Бог лелеял мечты
  И решился.
                    Без суеты.
  Для начала Он создал твердь,
  Чтобы было на чём сидеть;
  Создал купол небес,
  Чтобы бес не пролез,
  Не нарушил чудес круговерть.
  Твердь скрывал непроглядный мрак.
  Поразмыслив и эдак, и так
  Бог сказал:”Будет свет!”
  Глядь, а тьмы больше нет!
  И тогда он ушёл на обед.
  Подкрепившись, набравшись сил
  К назначениям Он приступил.
  Бог порядок любил;
  Чтобы сам не забыл
  Всё, что создал назвать Он решил.
  “Твердь внизу нарекаю Землёй.
  Сверху твердь – Неба свод голубой.
  Днём светло; ночью – тьма.
  Так удобно, весьма.”
  И вздохнул, очень гордый собой.
  “Да, сегодня я был молодцом!
  Стал отныне я Богом-творцом.
  Первый день завершён.
  Вышло всё хорошо,
  Как в романах с счастливым концом.”

          День второй

  После первого трудного дня
  Бог сказал:”Не будите меня.”
  День второй прохрапел,
  Ничего не успел,
  Всё лежал и на Небо смотрел.

           День третий

  Третий день наступил. Рассвело.
  Только много воды натекло.
  Там – вода, здесь – вода…
  Где же жить, господа?!
  Время  водораздела пришло.
  Понаделав в поверхности ям
  Бог, своими успехами пьян,
  Приказал всей воде
  В ямах быть.
                        И везде
  Стало так.
                    А вокруг – океан.
  Это место, где Бог отдыхал.
  Там возник колоссальный провал.
  Треть планеты тверда,
  Остальное – вода.
  Ну, а Бог? Он деревья сажал.
  На Земле насадил Он цветы
  И траву, и бурьян, и кусты.
  “Будет здесь – Райский сад,
  Витамином богат.”
  И трудился Он до темноты.

            День четвёртый

  На четвёртый светлеющий день
  Бог опомнился:”Хм, где же тень?
  Жарким летом нужна
  И для церкви важна,
  Чтоб её “наводить на плетень”.
  Обнаружив столь крупный изъян
  Бог расстроился:”Был ведь не пьян!
  Третий день виден свет,
  А источника нет…
  Посмеётся безбожник – смутьян!”
  Солнце он поспешил сотворить,
  Чтоб могло днём на Землю светить.
  А для ночи – Луну,
  Чтоб подсвечивать тьму,
  И созвездий не сотню, а тьму.
  Солнце село. Сияет Луна.
  Звёзд мерцание… и не до сна.
  Бог смотрел в небеса:
  - Ах, какая краса!
  Но и это ещё не финал.

            День пятый

  Пятый день. Утро. Солнце встаёт.
  Но никто на Земле не живёт.
  Лишь играет листвой
  Ветерок озорной;
  В небе облачко тихо плывёт.
  Мало толку от этих красот!
  Есть трава, но никто не жуёт;
  И орех не грызёт,
  И кору не дерёт;
  Загнивает несорванный плод.
  В тишине небеса и Земля.
  -  Что ж, продолжим. Уже – не с нуля!
  Ну, планета, держись!
  Воля Божья  свершись:
  Пусть плодится и множится жизнь!
  Тут, как громом, Он был оглушён –
  Какофония с разных сторон.
  Бог на небо сбежал,
  Чтобы шум не мешал,
  И заснул, будто в омут упал.

            День шестой

  День шестой. Гам и гул  голосов
  Слышен с первых рассветных часов.
  Жизнь бурлит и цветёт,
  Только это – не в счёт,
  Если не с кем связать пару слов.
  Бог вздохнул и, с остатками сил,
  Он из глины мужчину слепил.
  Не высок и не мал.
  Подтесал, причесал;
  Жизнь вдохнул и Адамом назвал.
  - И сегодня я был молодцом!
  Стал отныне я Богом-Отцом.
  Мой Адам – мой портрет
  Двадцати с чем-то лет –
  И фигурой похож, и лицом.”

         День седьмой

  Пообщавшись о том и о сём
  Бог одобрил творенье своё
  И ушёл на покой
  В день седьмой – выходной.
  Воскресеньем его мы зовём.

Ошибка?

Дни идут. Наш Адам – всё один.
  Он – хозяин Земли – господин.
  Есть, что есть, есть, что пить,
  Но кого же любить?
  Неужели один – до седин?!
  Поделился тревогой с Отцом,
  Тот слегка изменился лицом –
  Всё вокруг сотворил,
  А про женщин забыл!
  Сам то Бог никогда не любил.
  Хоть неделя творенья прошла,
  Раз такая нужда возрасла,
  Рассудил, просчитав
  Внешний вид, голос, нрав,
  Радикальную меру избрав.
  Подготовившись к делу всерьёз,
  Дал Адаму он общий наркоз;
  Взял пилу и сверло,
  Быстро вынул ребро –
  «Плоть от плоти» с тех пор повелось.
  И, покуда Адам крепко спал,
  Из ребра деву Еву создАл.
  Белолица, нежна
  И... без тёщи она!
  Получился почти идеал.
  Вот с тех пор – суета-маета –
  Недостаточно ей ни черта!
  «Райский сад-красота,
  А соблазны-мечта!»
  - Искуситель на ушко шептал.
  И, конечно, нарушен запрет,
  На который наложен завет.
  Бог расправою скор:
  «Виноват – «на ковёр»,
  Раз для вас я не авторитет!»
  И с тех пор отбываем мы срок.
  Рай закрыт на висячий замок.
             *****
  Жизнь без женщин – беда!
  И с женой – ерунда.
  Но не всем, не везде, не всегда.

          Фиаско

Бог Землю создавал для счастья,
  Старался отвести напасти
  Всей силою духовной власти,
  От безрассудства уберечь.
  Но, знать, не рассчитал соблазнов,
  Что приспособились прекрасно.
  Порочность их мы видим ясно,
  Но не желаем пренебречь.
  И, хоть наказывались строго,
  Забыли мы Заветы Бога,
  Ступив на скользкий путь порока,
  Поддавшись воле Сатаны.
  Сильнейший действует жестоко,
  Сметая слабых крепким боком.
  Бойцы без страха и упрёка
  Давно не модны и смешны.
  И Бог воскликнул: «Боже, боже!
  На что же эта жизнь похожа?!
  По всей Земле – одно и тоже;
  А я их сОздал для любви.
  Я вижу, здесь ни что не свято;
  Весь Мир погряз в сетЯх разврата;
  А люди ценят только злато;
  А власть пирует на крови.
  Мои возлюбленные чада!
  Зачем бороться до упада –
  Отец на сына, брат на брата,
  Такой ли я давал Завет?»
  Но слышится в ответ: «Не надо!
  Не парь мозги, уйди в прохладу.
  Тут со своими нету сладу...
  Ты сотворил нас? Всё. Привет.»
  Да, этим море – по колено;
  Грызут слабейших, как гиены.
  Из чёрных ртов от злости – пена.
  Для них духовность – ерунда.
  На всей Земле Творцу – измена.
  И, хоть творил Он вдохновенно,
  Хотел, как лучше, несомненно.
  А получилось «как всегда».

На гриву кепку нахлобучив,

Из драпа- флаконэ - пальто,

Конь поскакал к лошадке Чуче

Чтобы развеяться чуток.

Она звонила, что свободна.

В отъезде старый муж - осёл.

Ждёт тет на тет коня сегодня,

И на двоих накроет стол.

Конёк годами был не молод,

Хотя не портил борозды.

Гражданским духом - без крамолы.

Ему всё было до… узды…

А потому, купив галеты,

Овса и сахара кило,

Решил с кобылкой отобедать,

А после … Шашки наголо!

Мечтал коняга всю дорогу,

Картину маслом рисовал.

Он в грешных мыслях Чучу трогал

И увлекал на сеновал…

Она ржала в ответ, игриво,

Слупив всю пайку, что принёс

В презент на чёс конёк ретивый,

Оставив, разве что, овёс…

Прибывши, конь, без церемоний,

Копытом в двери постучал.

Поскольку в доме жили кони

И Конским звался весь квартал.

Открыла двери кобылица,

Как снег в провинции бела,

Хотя давно и - ни девица,

Да и - ни трепетная лань…

Присев, потискались, поели,

Поржали, вспомнив кто - о чём.

И дело двинулось к постели,

Поскольку стало горячо…

Но тут взглянула кобылица

В окно и… сразу осеклась…

«Конёк, не будем торопиться.

Осёл вернулся. Так что- слазь…

Вот незадача муж-задрыга,

Вернуться обещал к утру.

С балкона слишком поздно прыгать.

Как джентльмен беги, не трусь!»

И джентльменистый коняга,

Надев подковы, кепку смяв,

Бежал, исполненный отваги,

Без ухищрений и предъяв…

Ослу бы ревновать негоже.

Он был доверчивым ослом,

Но конским потом из прихожей,

Навозом из углов несло…

Аж, подвело от спазма брюхо,

И сердце ёкнуло в пике,

Когда увидел длинноухий

Пальто чужое на крючке.

Осёл, потрогав носа кончик

И сделав громкое «Апчхи!»,

Изрёк: «Пальто –не мой фасончик,

И очень с(т)ранные духи…

А посему так много вони.

Забыла Чуча о святом.

В квартире этой были кони,

Неважно сколько, но … в пальто!..»

Для профилактики - кобыле

Осёл копытом наподдал,

Фингалом без душевных пыток

Семейный погасив скандал.

Не спится знойной кобылице.

Без секса, разве ж, это - сон?..

Храпит осёл на всю столицу,

Протезным щёлкая резцом…

А конь, вернувшись с посиделок,

В одном помятом кепаре,

Вздохнул: «Стал род кобылий мелок.

С ослами дурам жить не грех!»

В тоске конёк напёк оладий

И вывел постулат иной:

И мир бардак, и кони-ляди,

Но кружит, кружит шар земной!

Языческая ночь

  В осторожности суеверной
  Не тревожа болотный храп,
  Свет июльской луны ущербной
  Бросил тени от хвойных лап.

  Пробудилась лесная нежить,
  Облачилась в густой туман;
  Вышла гиблые души тешить,
  Вкралась смутою в сон полян.

  Тот Иван, что в болото Марью
  Лешачиной тропой завлек,
  Перелетною зоркой тварью
  Свету вылетел поперек.

  Клык луны обнажив недобрый,
  С древним голодом – до небес –
  Задышал, раздвигая ребра,
  Старый хищник – дремучий лес.

У омутного духа

Сползая по осинам
С окраин синих туч,
Уходит в лапы тины
Вечерний слабый луч.

Но ты идешь в трущобу,
Светло тебе во тьме…
Твоя любовь – до гроба -
По сердцу стала мне.

Как мог не увидать я,
Что об еловый сук
Ты рвешь платок и платье,
И кровь идет из рук.

Где цвета красной охры
Стволы сдвигают тишь,
И зев пещеры мокрый
Укрыт в глухой камыш;

Где старых елей гроты
У тины на пруду –
Там больше нет дремоты.
Иди ко мне. Я жду.

Блуждающий огонь
    
На покрытую тиной ступень –
Бережок заболоченной речки –
Мертвой девушки синяя тень
Поднимается в розовый вечер.

Кто-то в дальней избушке во сне
Повернется опять с боку на бок…
Женский голос все ближе, слышней
В дуновениях лиственных слабых…

«Я незрима в болотной глуши,
Где, цепляясь за волосы, сучья
Ободрали до самой души,
Заманили в глухое беззвучье.

Синей тенью забытой любви,
Что не может ничем отогреться,
Будешь видеть меня, как ни рви
Отмеревшие корни из сердца.

Глаз не сводит с меня воронье,
Разлетаясь с испуганным плачем:
Стало ветром дыханье мое,
Но в воде отражение – зрячим.»