Песни акына о Баварии (Стихи, не вошедшие в рубрики)

Гостиничный номер был втиснут в турецкий квартал,
Что к югу лежит от ужасного Хауптбанхофа.
Гортанными криками Мюнхен поутру встречал
Начало работ, и работал, поверьте, неплохо.
И мы просыпались, поскольку в Москве - уже семь.
Потом вспоминали, что - отпуск, Бавария, лето.
Но сон уходил и не возвращался совсем,
Запутавшись в тонких сетях городского рассвета.
Мы чистили зубы, и сонные терли глаза,
Включали без звука гостиничный телевизор.
В прогнозе погоды читали, что будет гроза,
И мутный поток переполнит Терезиенвизе,
Но лишь в октябре. Это был не погоды прогноз,
А курсы валют с бирж Гонконга, Сеула, Шанхая.
Тогда мы включали нетбук, коли спать нам уже не пришлось,
И шли в океан интернета по волнам вайфая.
К восьми мы спускались в гостиничный полуподвал,
Съедали по два бутерброда и пили двойной капучино.
А в девять к отелю автобус уже подъезжал,
И мы начинали свой путь, интересный безумно, но длинный.
За тонким, помытым, но чуть затененным стеклом,
Деревни, луга, городишки и замки мелькали,
Ведь по автобану автобус летел напролом,
И нас сквозь туман уносил в неизвестные дали.
Неострые горы сквозь дымку виднелись вдали,
На склоне возникли простые церковные стены.
А мы, неофиты, представить себе не могли,
Насколько внутри будет все совершенно!
Да, купол Вискирхе был бесконечно высок-
Иллюзия эта давала загадкам начало.
И все, что создатель вложил в этот светлый чертог,
С дождем и туманами внутренне нас примиряло.
Мы Альп примеряли баварских к себе красоту,
Глядя на Швангау из окон резных Нойшванштайна,
Постигнуть пытаясь безумную детства мечту,
Раскрыть Лодовико Второго, несчастного, тайну.
Нас радости детства босого настигли опять
В Музее Игрушек на дальней из нюрнбергских улиц,
Куда мы пришли просто так, чтоб в жаре не гулять,
А вышли блаженные, словно в купель окунулись.
Нас зноем встречал поседевший в веках Регенсбург,
Две тысячи лет наблюдающий скуку страстей человечьих.
Бесплодность войны и бессмысленность к миру потуг
Нам пылью белесой коварно садились на плечи.
Мы мыли в Дунае усталые ноги свои,
Жару усмиряли отличным пивком монастырским,
Его понимая как акт беззаветной любви
К убогим и страждущим душам, далеким, и близким.
Для нас Херренинсель, лежащий на озере Ким,
Хранил золотую внутри, нежилую игрушку-шкатулку.
Баварский Версаль не хотел, и не стал нам своим,
Когда мы спешили по залам его, одиноким и гулким.
От холода стен, от беззвучья пустых галерей,
Где золота много, а радости нет и в помине,
Нам страстно хотелось наружу бежать поскорей,
Где солнце, где лес, где фонтаны, где сердце не стынет.
Маршрутный кораблик, пришедший в назначенный срок,
Гуднул, распугав по пути лебединую стаю,
И рядом лежащий, минутах в пяти, островок
Нам душу согрел, словно Герда замерзшему Каю.
Названье своё – Женский остров, вполне оправдал,
Живой, но ухоженный, дачный по сути, поселок,
У каждого дома свой пирс (ну, хотя бы, причал),
И много туристов, от пива и солнца веселых.
Над озером Боден (так было угодно богам)
Барочные церковь и замок в покое застыли.
Семья Бернадотов любезно оставила нам
Не парк городской, а уютную римскую виллу.
Среди лип, секвой и склоненных над озером ив
Пастельный ковер колокольчиков и мать-и-мачех
Был нежен, ухожен, простой красотою красив,
Но, впрочем, в баварских краях не могло быть иначе.
Последний наш мюнхенский вечер был ясен и тих,
Но, чтобы глотнуть пару чашек нормального кофе,
Мы Ринг обошли на своих, бедолаги, двоих,
И к полночи вновь оказались на Хауптбанхофе.
И в гулком ангаре, где чистые спят поезда,
Когда ход часов замыкал круг времен и событий,
Мы поняли точно, что в душу легло навсегда –
Бавария, лето, блаженство. И нам не забыть их!