В осторожности суеверной
Не тревожа болотный храп,
Свет июльской луны ущербной
Бросил тени от хвойных лап.
Пробудилась лесная нежить,
Облачилась в густой туман;
Вышла гиблые души тешить,
Вкралась смутою в сон полян.
Тот Иван, что в болото Марью
Лешачиной тропой завлек,
Перелетною зоркой тварью
Свету вылетел поперек.
Клык луны обнажив недобрый,
С древним голодом – до небес –
Задышал, раздвигая ребра,
Старый хищник – дремучий лес.
У омутного духа
Сползая по осинам
С окраин синих туч,
Уходит в лапы тины
Вечерний слабый луч.
Но ты идешь в трущобу,
Светло тебе во тьме…
Твоя любовь – до гроба -
По сердцу стала мне.
Как мог не увидать я,
Что об еловый сук
Ты рвешь платок и платье,
И кровь идет из рук.
Где цвета красной охры
Стволы сдвигают тишь,
И зев пещеры мокрый
Укрыт в глухой камыш;
Где старых елей гроты
У тины на пруду –
Там больше нет дремоты.
Иди ко мне. Я жду.
Блуждающий огонь
На покрытую тиной ступень –
Бережок заболоченной речки –
Мертвой девушки синяя тень
Поднимается в розовый вечер.
Кто-то в дальней избушке во сне
Повернется опять с боку на бок…
Женский голос все ближе, слышней
В дуновениях лиственных слабых…
«Я незрима в болотной глуши,
Где, цепляясь за волосы, сучья
Ободрали до самой души,
Заманили в глухое беззвучье.
Синей тенью забытой любви,
Что не может ничем отогреться,
Будешь видеть меня, как ни рви
Отмеревшие корни из сердца.
Глаз не сводит с меня воронье,
Разлетаясь с испуганным плачем:
Стало ветром дыханье мое,
Но в воде отражение – зрячим.»