roll / Полученные рецензии

рад

алкоголь всему голова. главное не связывайся с героином. осень не длиннее, чем самый счастливый день. всё пройдет. потом ты пройдешь. а потом уже не важно. вот так листья горят когда есть чем их поджечь. руками например. в холодный осенний вечер.

Милый roll, я наконец поняла, в чем ваше превосходство над другими и почему я нередко посещаю вашу страничку. Вы молоды, но кажется, что стары душой. Будто бы прожили долгую и трудную жизнь (возможно, так оно и было)воспитали в себе приличного циника и скптика, но так и не смогли убить в душе безнадежного романтика. Именно такие как вы подчас срывают головы молоденьким и не очень девушкам, своей необъяснимой грустью в глазах и тоской в голосе, в этом кроется тайна... Мне бы очень хотелось встретиться с вами в жизни, но, боюсь, я не смогу вас понять, либо потеряю голову. Вы мне безумно нравитесь как прозаик.

       рад.

да, мне тоже нравится Кустурица.

номерки тут вообще все через жопу приколочены. откуда тебе знать что всех пощитали?

и то верно:)

на меня так джаз действует, и дождь.

а я джаз не люблю. онанизм.

а я люблю. всё это онанизм.

а я люблю. всё это онанизм.

как жаль, что вы всё еще плодитесь, не жалея ни себя ни народ выродков вокруг. (просто не видел этого комментария раньше. грех оставить без ответа.))

ну, а, вы то, смысл вообще видите? если да - то непротив его услышать.

В том то и дело , что нет поэтому мне и стало любопытно для чего это делается

ну так и нет его. это просто сказать, но совсем другое дело, если это чувствуешь. а про это состояние - словами не скажешь. будьте толерантны. больше пожелать нечего.

Если это есть настоящие чувства человеческой души, то такой душе можно только посочувствоавть. Успехов вам

ну чтож, я от сочувствия никогда не отказывался. а вот если вы считаете, что бывают чувства настоящие, а бывают ненастоящие - то мы можем взаимно друг другу посочувствовать.

Мои чувства тоже настоящие только они у меня с другим оттенком, оттенком радости и света.

во-первых. как я сам себе придумал: контраст - единственное, что позволяет этому миру существовать. не зная что такое черное - никогда не узнаешь, что такое белое. во-вторых. всё ведь очень относительно, как твердят на каждом углу. чтож, раз так, то оттенок радости и света - можно воспринять совсем по другому. но ничего не навязываю, просто, если вы претендуете на роль критика - прочтите больше чем 4 из моих миниатюр. есть ведь еще такая забавная штука как объективность, isn't it?

Я не на что не притендую , уверяю вас. И живу я в том же мире что и вы и с реальностью хорошо знакома, но в отличе от вас, простите, я люблю все то что мне природа подарила вплоть до собственных страданий. А ненавистью к миру человек навсегда разлучает себя с гармонией.

вы,на мой взгляд, путаете человека с тем, что он написал, особенно, если вы понимаете это с другой стороны. я не ненавижу мир. он просто разный для всех, вот и всё. про гармонию - это отдельный разговор. она ведь только одна и она исключительна для каждого человека в отдельности. и вот еще, если вы говорите о том, что мои "произведения" вам нравятся или нет и пытаетесь объяснить почему, вы претендуете на роль критика. и критик, простите, из вас никакой. потому что доводы слабоваты. но рад что есть хоть такой критик. простите если что не так. просто пьян. конец "рабочего дня". кстате, как вы умудряетесь писать мне комментарии на русском, а в письмах использовать латиницу?

ЛЕНЬ ПЕРЕСТРАИВАТСЯ ДЛЯ ТЕбЯ МАЛЫШЬ, НО ОТВЕЧАТЬ ТО ЧТО ТО НАДО. Я НЕ МОГУ ТЕбЯ ОСТАВИТЬ бЕЗ ОТВЕТА , ВЕДЬ Я ТЕбЕ КАК МАМА , ПОМНИ эТО!

ДА , ПРО РАННИЙ АЛКОГОЛИЗМ; эТО ЧРЕВАТО бОЛЬШИМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ В ТВОёМ ВОЗРАСТЕ. Я ПОМОЛюСЬ ЗА ТЕбЯ.

Знаешь, ты думаешь , что никто ни чего не понял, но всем понятно ,что ты пьян

как бы, мама, у меня уже есть одна мама, мне этого хватает пока что. если перестанет хватать я обращусь к тебе. я пью уже 7 лет, так что не могу сказать, что алкоголизм - это проблема. чтож, если ты зовешь меня малышом, просто информация к размышлению - я не собираюсь тебя переуверять в этом, так как судя по всему это бесполезно. если хочешь помолиться за меня, помолись заодно еще за миллиардов так 9 людей, которые сидят перед телевизором круглые сутки и чувствую себя живыми, только от того что смотрят, как люди живут в этих ящиках. не учи меня жить, а то я тебя научу. вот. к сведенью я еще трез сегодня. привет.

)

нет проблем.
ритм проза. я так думаю)

Знаете, прочла, что Маяковский покончил с собой. Совершенно по иному смотрю теперь на творчество этого человека и на его жизнь в целом. Мне кажется, я понимаю в некоторой мере что он чувствовал. Меня саму уже который год мысли о самоубийстве гнетут, только никто не знает об этом, но ведь как раз такие сторонние наблюдатели-молчуны в какой-то момент и срываются, бегут от реальности. Не чувствуют опасности, потому что им всё равно, а другие восхищаются их смелостью, отвагой, не понимают, что весь этот риск - это либо повод хоть как-то разнообразить свою жизнь, внести новую струю воздуха, либо просто катастрофический пофигизм, который проистекает из крайней степени цинизма и поруганной романтики. Для них уже нет очень смешных шуток, как нет и очень грустных моментов. Такие люди начинают понимать чёрный юмор, восхищаться изощрённой или больной фантазией каких-нибудь особых умников. Начинают испытывать раздражение и омерзение от одного вида отупленных станых людей, не важно в спортивных костюмах, деловых или блестящих от страз гламурных. Не видно просвета среди толпы. Одиночество в толпе. Когда даже не с кем поговорить о чём-то большем, кроме их проблем. И отрекаешься от всего, что раньше было не просто дорого, а возводилось в ранг святости - семья, традиции, дети, любовь, преданность, уверенность... Розовые очки разбились, пребольно вонзившись розовыми осколками в самое сердце. И вот ты лежишь ночью где-нибудь на улице, напившись в хлам, смотришь на звёзды и тебе плевать в небо хочется от раздражения. И пьёшь, чтобы уснуть. И плевать, что вредно - тебе уже не нужна семья. Ты просто ждёшь, когда станет лучше, надежда умирает последней, но и она в конце концов умирает... вместе с тобой.

всё уже давно сказано)

1972 ГОД
               Виктору Голышеву

Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
я не падаю: сила трения
возрастает с паденьем скорости.
Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И горло поет о возрасте.
Это — уже старение.

Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания.

Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции Древней, по меньшей мере.
Смрадно дыша и треща суставами,
пачкаю зеркало. Речь о саване
еще не идет. Но уже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.

Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло наконец искомое
лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица — Ивана в тереме,
чую дыхание смертной темени
фибрами всеми и жмусь к подстилке.

Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика,
боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии.

Все, что я мог потерять, утрачено
начисто. Но и достиг я начерно
все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучание
трогает мало — пусть жизнь оболгана
или оправдана им надолго, но
старение есть отрастанье органа
слуха, рассчитанного на молчание.

Старение! В теле все больше смертного.
То есть ненужного жизни. С медного
лба исчезает сиянье местного
света. И черный прожектор в полдень
мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
совестно браться за труд Господень.

Впрочем, дело, должно быть, в трусости.
В страхе. В технической акта трудности.
Это — влиянье грядущей трупности:
всякий распад начинается с воли,
минимум коей — основа статики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!

Я был как все. То есть жил похожею
жизнью. С цветами входил в прихожую.
Пил. Валял дурака под кожею.
Брал, что давали. Душа не зарилась
на не свое. Обладал опорою,
строил рычаг. И пространству впору я
звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!

Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившись в пиру Отечества,
нынче стою в незнакомой местности.

Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на
кровлю. Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.

Старение! Возраст успеха. Знания
правды. Изнанки ее. Изгнания.
Боли. Ни против нее, ни за нее
я ничего не имею. Коли ж
переборщит — возоплю: нелепица
сдерживать чувства. Покамест — терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
это не разум, а кровь всего лишь.

Данная песня — не вопль отчаянья.
Это — следствие одичания.
Это — точней — первый крик молчания,
царствие чье представляю суммою
звуков, исторгнутых прежде мокрою,
затвердевающей ныне в мертвую
как бы натуру, гортанью твердою.
Это и к лучшему. Так я думаю.

Вот оно — то, о чем я глаголаю:
о превращении тела в голую
вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
но в пустоту — чем ее ни высветли.
Это и к лучшему. Чувство ужаса
вещи не свойственно. Так что лужица
подле вещи не обнаружится,
даже если вещица при смерти.

Точно Тезей из пещеры Миноса,
выйдя на воздух и шкуру вынеся,
не горизонт вижу я — знак минуса
к прожитой жизни. Острей, чем меч его,
лезвие это, и им отрезана
лучшая часть. Так вино от трезвого
прочь убирают и соль — от пресного.
Хочется плакать. Но плакать нечего.

Бей в барабан о своем доверии
к ножницам, в коих судьба материи
скрыта. Только размер потери и
делает смертного равным Богу.
(Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки.)
Бей в барабан, пока держишь палочки,
с тенью своей маршируя в ногу!
18 декабря 1972

Иосиф Бродский

* * *
                       Л.В. Лифшицу

Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
  Я сижу у окна. За окном осина.
  Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, если есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
  Я сижу у окна. Я помыл посуду.
  Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишина глагола.
Что не знал Эвклид, что сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
  Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
  Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
  Я сижу у окна, обхватив колени,
  в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишина мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
  Я сижу в темноте; как скорый,
  море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.
  Я сижу в темноте. И она не хуже
  в комнате, чем темнота снаружи.
1971

Иосиф Бродский

)))))))))))))) Ну вы меня теперь и Бродского уболтали в руки взять! Я вообще не люблю поэзию, прозу люблю, а уж если стихи брать - то поэты золотого века литературы мне гораздо приятнее. Зато теперь понимаю, что поэты серебряного века ближе. Они тоже знали что-то такое, что роднит меня с ними душой. А может, это генетическая грусть воспоминаний...

)
Иосиф Бродский

м.б.

Я обнял эти плечи и взглянул
на то, что оказалось за спиною,
и увидал, что выдвинутый стул
сливался с освещенною стеною.
Был в лампочке повышенный накал,
невыгодный для мебели истертой,
и потому диван в углу сверкал
коричневою кожей, словно желтой.
Стол пустовал. Поблескивал паркет.
Темнела печка. В раме запыленной
застыл пейзаж. И лишь один буфет
казался мне тогда одушевленным.

Но мотылек по комнате кружил,
и он мой взгляд с недвижимости сдвинул.
И если призрак здесь когда-то жил,
то он покинул этот дом. Покинул.