Евгений Филимонов. Мемориальная страница / Написанные рецензии

Задумался.

Только "..В станционном поселке муж обнаружил дома мертвую жену со следами ножевых ранений.." слишком казенно, протокольно, вы ведь не суточную сводку подаете, а рассказ рассказываете, может попроще язык использовать? или подать это как зачитывание телефонограммы, на крайний случай..

И, что-то я в затрудении - "муха" должна утонуть, выстрел достаточно-таки тяжелый у нее, да и тубус не герметичный..

С уважением.

- Деда, а вот эта вот - за что? - палец Ванюшки уперся в тусклый кругляш под ленточкой.
- Эта? Ох, внучек, - прокряхтел дед. – Это медаль «За отвагу», мне ее, почитай, в середине войны и вручили.
- В середине? А почему не сразу? Ты что, был не отважный? – Наивный вопрос внука поверг деда Герасима в легкий шок, перешедший в хрипловатый смех, вперемешку с кашлем заядлого курильщика. Кашель и смех, казалось, соревновались друг с другом в попытке придушить старого солдата.
- Нет, кхе-кхха… - откашлялся, наконец-то, он. – Нет, просто, когда началась война, то все люди отдавали все свои силы для победы, все-все… и, конечно-же, всем нужно было дать эту медаль, но ее еще не было… а потом она появилась, и стали выбирать самого смелого и отважного, чтобы они, и все вокруг, знали – их подвиг на виду, как маяк для других, яркостью своей показывающий путь другим. Понимаешь?
- Не-а...- замотал внук головой. - Не понимаю. Раз все отважные, значит, всем надо было давать, ты ведь хвалишь всех, кто хороший поступок совершает, значит и на войне все так-же должно быть.
- Ваня, вот посмотри, все отважные, но кто то совершает очень геройский поступок, он отважнее всех, и тогда его награждают, понимаешь? Он становится для других примером, вот как ты в садике, когда помогаешь воспитателю и тебя хвалят – ты тоже становишься примером. Теперь понял?
- Ну-у-у-у... кажется, да... – протянул Ванюшка, покачивая головой. – А мы пойдем завтра на парад? – по-детски непосредственно перескочил он на другую тему, отбросив предыдущую, как разгаданную и уже неинтересную.
- Да, пойдем, видишь же, китель глажу. – Дед бережно погладил сукно старой гимнастерки, пронесенной им через всю свою долгую жизнь, сохраненную не смотря ни на что. Пальцы нежно прошлись по истертым временем швам, которые отмечали его жизненный путь, напоминая о разных его вешках, ведь каждая из них была подобна выбитой в камне непонятной надписи, рассказывающей о чем-то, что ведомо лишь ее созидателю. Но ему не нужен был переводчик, чтобы читать их, он сам был автором, создавшим эти надписи. Вот эта – след от пули, в 44-м, от этой шальной заблудившейся в пространстве посланницы смерти, выпущенной где-то на той стороне мира, где были, вроде бы, такие же люди, только вот пришли они с одной целью – завоевать их, поработить и убить в них все светлое. Он тогда отделался легким ранением, оно было легким, ведь ничего не было потеряно, ни руки ни ноги, а отрезанный хирургами кусок легкого не в счет, не в счет… А вот это уже след от изогнутого куска металла, злобного осколка мины , чуть не лишившего его руки, но пронесло, пронесло. «Пронесло» - шепнул он сам себе.
- Деда-а-а-а... – внук выдернул его из нахлынувшего забытья. - Деда, а ты все медальки наденешь, а, деда? Все, все?
- Конечно, все, - нахмурился он. – Как ты это себе представляешь, чтобы я оставил какие-то награды в темном шкафу, когда остальные пойдут на встречу с братьями и сестрами? Ведь каждая медаль, каждый орден, имеют свою душу, внуча… и она живет, помнит, напоминает, рассказывает всем о прошлом и настоящем. Нельзя оставлять награды! – голос звенел сурово, словно натянутый канат, грозящий вот-вот разорваться от напряжения.
- Деда, деда... я понял, дедааа… - внук расплакался.- Не ругай меня, не нада-а-а.
- Ох, внуча, внуча… прости ты старого, не плачь... Просто запомни, что это не игрушки и не мамины бирюлечки-фитюлечки… каждая из них кровью большой оплачена, дедушки твоего и друзей его… и многих-многих других людей нашей родины, которые погибли на войне. Помоги лучше мне, - потрепал он маленький, но упрямый, чубчик родного мальца. – Подай мне фуражку. Вот смотри, вот здесь надо почистить суконцем,- потер он пальцем кокарду. - Сделаешь? А я тебе расскажу, что это за орден.
Они долго еще сидели в маленькой комнатушке деда, которую он содержал, словно землянку, в полном военном порядке, уничтожая любые признаки пыли и непорядка. И хриплый голос деда тек неспешно, погружая внука в истории, которые он никогда не слышал, не читал и не видел в кино. Это был простой суровый рассказ старого человека о тяготах войны, о боли и воле, о победе и поражении, о жизни и смерти.

А наутро был парад.

Их было совсем немного, старых людей, одевших этим утром гимнастерки и кителя, кто-то весь в орденах, кто-то с парой-другой скромно выглядевших медалей, а кто-то и с одинокой «За отвагу», но количество не имело значения. Ведь всех их единило одно – жизненная сила, бьющаяся в глазах, словно в этот день вся сила вернулась к ним, распрямив старые плечи и расправив грудь. Это был осколок старого мира, еще стоящий перед новым, наползающим неотвратно и беспощадно порядком вещей. Порядком, в котором почти не осталось места чести и отваге, в котором слава стала уделом паяцев с микрофонами, а не людей, отдающих свою жизнь за Родину.
С трибун неслись громкие слова, в которых не было огня, а лишь серый туман равнодушия, сытные лица улыбались и воздавали должное людям, которых не понимали и не любили. Забытым всеми, кроме их детей, да и те, зачастую, ушли далеко в новый мир, позабыв своих стариков. Но были и внуки, молодые побеги от старых корней, крепко врастающих в будущее. И теперь они стояли рядом с ними, цепко вглядываясь в глаза своим предкам, впитывая значимость этого дня.
- Памяти павших… боях... Родину… - донеслось с трибун. – Во имя…. Залпом…. Пли!
И небо разорвал залп, мгновенно превративший стариков в наполненных боевым огнем бойцов.
- Пли!
И руки взлетели к фуражкам, отдавая молчаливое «Славься!» и «Прости..» ушедшим
- Пли!
И одинокие слезы побежали по щекам, выбритым в этот день до синевы, пропадая в глубоких морщинах, избороздивших лица за долгую жизнь. Слезы никто не прятал, и ни одна рука не взлетела, чтобы смахнуть предательницу, выдающую силу душевной боли… нет... это были слезы сильных и гордых людей, не стеснявшихся своей слабости, не прячущих ее словно нечто постыдное, присущее лишь детям да слабым людям… но и не выставляющих ее напоказ. Лишь спины стали еще прямее, да руки крепче сжали сложенные в них ладошки внучат, словно передавая им сокрытое. Это день принадлежал им.

Как ежиковед ежкиковеду- так держать ...

Не в обиду - маленько разбавляйте действие, разбивайте его пушистостью... что нибудь легкое, отвлеченное, волшебное..