Сергей Вострецов / Написанные рецензии

Живёшь не спеша – на стене,
в тёмной раме…
В меня, не навылет, а в самое сердце –
твой пристальный взгляд, и волною каденций
мой век отступает, а старые грани
подсвечены бликами струнного скерцо.

«Легко ли девчонкою быть?»
«Так, играя….
Взбежав на зарю по росистой тропинке,
присесть обок неба, и долго из кринки
пить утро туманное с розовым краем,
и первым лучом вбрызнуть краски в картинку…»

«Могла ли владычицей стать –
иль рабыней»?
«Дружину на стражу Руси собирая,
я с Ним – забывалась, меж адом и раем…
На белом снегу алым крапом рябины –
подбитое эхо вороньего грая…»

"Умела ли верною быть?"…
«Ярославной
я мужа без слёз собирала в дорогу,
должно – безвозвратную…
Вышептав Богу
«Спаси и помилуй» - жила осиянно,
багровый закат не пуская к порогу».

Стою одиноко. Тень лет в тёмной раме…
В безмолвии взгляда: «Ну здравствуй, Серёжа…
меж нами – смятенья, эпохи и страны,
но ты меня жди – на заре, утром ранним…»

Вы так непохожи – и всё же, и всё же…

03-08.03.2013

Иллюстрация:
Боровиковский В.Л. Портрет, который называют "русская Мона Лиза"
http://www.liveinternet.ru/users/marylai/post231007966

Перемела все дорожки метелица,
чёрное белым закрасив нечаянно,
светлая, словно молитва венчальная –
пела о лете продрогшему деревцу.

Той колыбельной внимал зачарованно
юноша-клён, замирая от нежности,
и засыпал под покровами снежными,
в снах себя видя с кудрями червлёными…

Ну так сметай поскорее, метелица,
зимние сны и докуки морозные!
Зарево утр соловьино-берёзовых
юным верни – вот и в счастье поверится…

08.02.2013

За окнами ползёт скрипучий шлях,
над ним, я знаю – вышняя дорога,
с сияньем солнца в голубых шатрах
и звёздной пылью за ночным порогом.

Поблек светильник старенькой Луны.
Лечу... И время, и планеты – мимо.
Пейзаж межзвёздный холодно-уныл –
ни гор, ни ручейка, ни песни милой…

На девять грамм космической тоски –
парсеки перепутанных тропинок,
их пылью припорошены виски…
И мне вконец домой необходимо.

А на Земле безумствует весна,
поёт ручей в тон трели соловьиной...
В моём окне цветущий майский сад,
и меж черёмух – силуэт любимой.

Я помню, ты была серьёзна и тиха,
терзала мамин слух, разыгрывая гаммы,
и никогда, никак в есенинских стихах
не видела меня, задиру-хулигана.

Я был тебе противен, как последний гад,
но иногда вдруг вспыхивал твой взгляд украдкой,
когда я в драку лез… И синякам был рад.
Но в доме вашем не должно быть беспорядка.

А ты взрослела незаметно, расцвела…
Мы как-то всё не врозь, не вместе – вольны птицы.
Помолвка… а жених – так, прыщик при делах.
Стемнело, я тихонько: «Ань, пора проститься…»

В пьянящих трав костёр – обломки чистых клятв,
и тело гибкое – в руках моих, всё ближе,
и жжёт твой ожидающе-тягучий взгляд,
а губы шепчут, приближаясь: «Ненавижу…»

С тех пор минули скоротечно двадцать лет,
бездумно жизнь транжирил, годы – поминутно.
И, думаю, в меня твой сын – бретёр, поэт…

«Куда ж ты прёшь!.. О матерь божья… Ты, Анюта!»

Не слышу – но в глазах читаю: «Как ты мог…» -
и оседает пыль случайных встреч, интрижек.
Закован и объят сплетеньем рук и ног,
до капли выжат – умер… Шёпот: «Ненавижу…»

Седое время, не спеша, придёт в Монтрё
и позовёт меня к тебе. На трость нанижет
листы узорных одиночеств – и порвёт.
Почти забытый взгляд – и шелест: «Ненавижу…»

Я не умел любить – и не любил,
и мучился невысказанной болью,
хотел сказать, но мало слов любых,
чтоб выразить, как слиты мы с тобою.

Я не умел просить – и не спросил,
отравлен рифмами и пьяным вздором,
чем выжила ты, как хватило сил,
чтоб не пропасть в ненастьях и раздорах.

Я не умел прощать, и не простил
себе – твои морщинки, глаз усталость,
и преждевременность твоих седин,
и всё, что так и не сбылось, не сталось…

Прости мне этот бред, и эту боль,
проросшую из лет минувших, давних…
Неразделимо слиты мы с тобой
судьбою – в разделённости страданий.

Прости, как сможешь – неумелость рук,
неловкость взглядов, истовость мгновений,
толпу теней на кухне поутру…
И отпусти мне грех стихопаденья.

Я не помню цвет детства. Не облачным,
но голодным сложилось оно.
Иногда между явью и сном
удивлялся: зачем светлым обликом
прикрывается тёмное дно?
«Всем прощай за великие подвиги…»

Предрассветной порою бессонною
намекни, наконец, старина:
где моя пред тобою вина,
отчего, замирившись – рассорены?
Эх, налей-ка ещё мне вина…
«В этой жизни так мало бесспорного…»

У костра тёмной ночью безлунною
объясни, растолкуй мне, старик,
тот отчаянный чаячий крик
над осенними сонными дюнами,
что взорвался и в душу проник…
«То зовёт тебя матушка, думаю…»

13.10.2012

Я помню, всё так ясно помню:
Старинный пруд, и тихий всплеск весла,
Твой лунный взгляд, загадок полный,
Мои, волною смытые, слова.
Слова напрасные, пустые –
Из новой книжки, что вчера прочёл…
Ресницы мягко опустились,
Луна легко склонилась на плечо –
Такая тёплая, земная…
Плыви, серебряный мой чёлн, кружись.
Что будет впереди – не знаю.
Продлись, продлись мгновение –
на жизнь.

2009

Блокнот пристроен косо на коленях,
елозит карандаш… Пишу: «разлук» -
а буквам тесно, как в печи поленьям,
сбиваются насмешливо в «так-тук».

Потом перепишу. Ещё не вечер,
и полустанков множество в пути.
Остановиться, оглянуться… встреча
быть может, предстоит ещё, но ты...

…но ты ушла, не оглянувшись, в темень,
и ветер сдул чуть слышное «Прощай».
В виски стучался дождь, и злое время
змеёй вползало под полу плаща.

Письмо перепишу… А жизнь – не перепишешь,
хоть каждый день пой трижды три псалма.
И слышу голос (пусть с годами – тише):
«Да ты ж все кляксы набело вписал»…

Эх, Тинка-льдинка, пролетают годы,
любви, что так и не случилась – жаль,
а письма, что пишу – уносит голубь…
Оттаешь ли – не знаю. Всё, прощай!

Квантуя жизнь, мой метроном
отсчитывает годы и мгновенья…
Успею ль за бегущим днём? –
ему неведомо. Бесстрастно, мерно
шагает Время… В нём одном

невидимое – всех всегда объемлет,
въявь невесомое – гнетёт,
бессильное – толкает в хаос Землю...
Ему я кто? – ничтожный смёт
в пыли других «никто», слепых и древних.

…сиянье, возбуждённый люд,
хор пожеланий выспренне-манерных,
восторга крики, выстрел «брют»…
пропало всё, мне слышится лишь – Время,
пока часы двенадцать бьют.

13.01.2013