Александр Степанов / Написанные рецензии

От самых знакомых мест
до самых далеких мест
виниловых дисков треск,
заборы и вышки:

куда ни иди – объезд,
за что ни возьмись – порез,
на всех куполах окрест
зеркальные вспышки.

Давно не глядят с небес
ни дьявол, ни черт, ни бес:
будь кто-то из нас нетрезв –
никто не заметит.

Дороже других чудес
картошка и майонез,
да темный медвежий лес,
да муха в котлете.

С дороги найдется съезд.
Ворочай! Свинья не съест.
На теле латунный крест
простит и рассудит.

Продолжим наш полонез,
от сих, с ля минор диез?
Поэтов и поэтесс
без нас не убудет.

Ни гроша в кармане, полночь, время «ч»,
дождь волынку тянет, виснет на плече:
– Никого не слушай, никому не верь,
будет только хуже, хуже, чем теперь.
Утро не настанет, не ударит гром,
улица пустая в городе пустом.
Жив еще, и ладно, или не привык?
Хоть иди обратно, все равно тупик.
Так что бесполезно, это на века,
кроме слез небесных, больше ни глотка...

С неба лунный камень покатился вниз,
дождь косой и пьяный на плече повис.

Две карты – земли и неба –
и ручка, в которой шарик,
и яблоко и сентябрь
на желтом столе.
Еще был когда-то компас
и порох в железной банке;
еще был когда-то август
и жизни – сто лет.

Ты недавно была в шумном городе несколько дней
и каталась на белых коньках в середине июля,
золоченые шпили и ветер его площадей
лишь представить могу я.

Я тебя рисовал на обочинах черновиков.
Так и раньше писали, с тех пор изменилось немного:
муж в деревне, жена в Петербурге, полно дураков
и плохая дорога.

Я бродил по ночам и не видел Полярной звезды,
день вчерашний в карманах искал, под дождем умывался,
и в то время, когда над Невой разводили мосты,
с участковым ругался.

Просыпался голодный и битый, а где – не пойму.
Ты не знаешь о том, ты по-прежнему глупостям рада.
Что такое вчера? Его нет. И из света во тьму
возвращаться не надо

На ладонях пыль земная,
на коленях пыль земная,
с весел капает и берег
далеко уже…
– А скажи мне, мое счастье,
из далекого ненастья,
почему без слез напрасных
не бывать душе?

– С нами был горячий воздух,
рядом плыл горячий воздух:
никуда тебе не деться
от грозы морской.
Прилетала твоя птица,
рифмовала небылицы,
жалко, что не оказалось
хлеба под рукой.

– Птицы по небу летают,
птицы стаями летают.
Нам поодиночке было
лучше, чем вдвоем.
На воде не тают льдины,
слезы и вода бессильны.
Не слова – глаза одни лишь
скажут обо всем.

– Обо всем, чему случиться
не придется, не случиться;
обо всем, чего не сможешь
сделать для другой.
На воде растают льдины,
слезы и вода едины…
Жалко, что не оказалось
хлеба под рукой.

Я не вспомнил бы голос моих неумелых признаний, –
обернусь ненароком, как прежде стоят за спиной
версты – сотни и тысячи, годы – стеной между нами, –
если б их на бумагу не выронил шарик стальной.

Время – лишь иероглиф под каждым листом рукописным:
год слетит, не заметишь, с настенного календаря.
Наконец успокоилось лето, и осень повисла
между небом и нами, и небом, в котором заря.

Неужели рассвет из-за штор, и опять молчаливо
смотрит осень, пугается звуков, считает шаги?
Не страдала бы ты – и тогда только оземь с обрыва,
не любила бы, – не за что вроде, – теперь береги.