Ян Бруштейн / Написанные рецензии

Глубоководная рыба имела пасть до хвоста,
Фонарик на удочке, им приманивала шпану.
Звали её Линофриной, она знала места,
Где найти любительницу гламура, и не одну.
Эти красотки с нежным филеем
Сбегались к яркому свету, даже волнуясь где-то.
Рыба была к ним добра, зачем быть злее,
Чем надо, чтобы отобедать и прожить до рассвета?
Но иногда, на сытый желудок, лёжа себе на боку,
Лина (это было её детское имя)
Задумывалась: а что там, наверху?
Наверное, рай для рыб, где они становятся другими.
Не такими уродами, как здесь, во тьме –
Серебристыми, стремительными, с длинными крепкими спинами,
Чешуёй отражают солнце, радуются волне,
И плывут вечно рядом с Всевышним Дельфином.
Однажды, когда безусловно пришел её час,
И Линофрину подхватила неумолимая сеть,
Она поднялась к свету, беззвучно крича,
И узнала, что там, наверху, как ни крути, только смерть.

Товарищи лишь те, кто единой связкой, как альпинисты,
совершают восхождение на одну и ту же вершину, -
так они и обретают друг друга.
Antoine Marie Jean-Baptiste Roger de Saint-Exupеry

На проклЯтой прОклятой горе
Мы ползли почти что без дыханья.
Волосы – в последнем серебре,
Кожа лезла с рук горелой тканью.
Ты сорвался – я держал, крича
Богу, чтобы друга спас и брата.
Кровь глотал я – крепче первача,
И готов был на любую плату.

На пропахшем смертью леднике
Сполз я в трещину, без дна и края.
И дымился шнур в твоей руке,
Ты тянул, от страха обмирая.
Как на льду лежали, хохоча,
Причитали, словно две старухи...
Ты смешно вопил: "Врача, врача!",
Дуя на ободранные руки.

Мы забыли, пробуя на зуб
Ледяные брызги звездной пыли,
Как мы с детства бились там, внизу,
Как одну мы женщину любили.
Каждый был непоправимо крут,
Танком рвал препятствия и беды…

А потом закончился маршрут.
Мы спустились.
И тогда ты – предал.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/151514/

С битьем посуды, с криком и гульбой,
С трясущимися жадными руками –
Такой ко мне пришла твоя любовь,
Такую заработали мы сами.
Окраинный невозмутимый быт,
И руки у парней - пожестче терки,
А челками зашторенные лбы
Тверды, как наши темные задворки.
Но утром ты сказал: «Меня прости …»
Задумался, добавил мрачно: «Детка»,
И спряталась рука в твоей горсти -
И было на тебя не наглядеться.

… Как схоронили – я и детвора,
Сгоревшего в работе непомерной,
И как потом гуляло пол двора,
С битьем посуды, яростно и скверно,
И как наутро сын, пьяней вина,
Привел в наш дом испуганную Люду…
Наверное, была моя вина,
Что не сумела вырваться отсюда.
Что этот прах не отряхнула с ног,
Что всех тянула, ломовая дура…
Но по-отцовски громко спит сынок,
И вот под боком скрючилась дочура.
И можно, тихо вспомнив, расцвести
Среди вот этой жизни, злой и едкой –
Как нежно он сказал: «Меня прости»,
И как чудесно он добавил: «Детка…»