ЛитО Феникс / Полученные рецензии

Военное  детство…
Мальчишки – солдаты,
Мальчишки –
к сохе и к станку.
Мальчиш-Кибальчиш,
Ты  из  сказки  ребячьей
Стал  былью  военной
И  встал  за  страну.

Не  много  силёнок,  
Да  много  заботы:
Чтоб дом не пустел без отца,
За  всех,  кто  ушёл,
Надо  сделать  работу
И  всё  довести  до  конца.

Мальчишки далёких тех лет
Сорок  первых
На  плечи  взвалили  войну…
Трещали  их  плечи,
И  груз  непомерный
Ломал  их  тела  и  судьбу.
И  всё  же,  ломаясь,
Они  не  сломились,
Они  победили  войну!

Мальчишки – мальчишки
Тех  лет  сорок  первых –
Для  нас  отстояли  страну.

Взметнулся к звёздам обелиск
Холодной мраморной стрелою,
Как будто грозное былое
В броске стремительном с земли
Застыло..., а бои прошли...
Цветы на камне расцвели.
Тем, не вернувшимся из боя,
Мы нашу клятву принесли,
И строй сомкнув, застыли тоже.
И ощутили вдруг вину,
Что не погибли в ту войну,
Родившись лет на тридцать позже.
У обелиска деревца.
Они - ровесники ребятам,
Хранящим в сердце под бушлатом
Святую память об отцах,
Что не пришли с войны когда-то
И здесь стояли до конца.
Огонь немеркнущий зажжён
У основанья обелиска.
Здесь многим вечная прописка,
Кто пулей вражьей был сражён.
Скупые строчки этих списков
Мы в каждом сердце бережём.
Сапун-гора, Сапун-гора!
Что не сбылось, о чём мечталось,
Тем вечным пламенем осталось
Гореть с утра и до утра.

Сергей Гамаюнов (Черкесский) (25.04.2009 г. в 22:04)

Минута молчания.
Одна минута…
Головы опущены низко.
Павших
Почтим молчанием
У обелиска.
В глазах
Застывшие слезы,
В руках
Гвоздики алые;
Даже склонились
Березы над павшими,
Грустно стало им.
Слава солдатам
Тем,
Лежащим под обелиском;
Почтим
Минутой молчания,
Опустим головы низко.

Уходят от нас ветераны,
Участники грозных боёв…
Земля залечила все раны,
Так что же ты, сердце моё,
Порою заходишься болью
При виде седых стариков?
Они защитили нас кровью
От страшных, жестоких оков.
Украшена грудь орденами,
По-старчески поступь слаба…
Их мало осталось меж нами…
Они не жалели себя
В тяжёлую, злую годину,
Когда позвала их страна.
Не прятались робко за спину,
Испили всю чашу до дна.
А были они молодыми,
Хотелось им жить и любить…
В пожаре руками своими
Победу сумели добыть.
Уходят от нас ветераны…
Так будем внимательны к ним!
И в память о подвигах славных
Все почести им воздадим!

Стучащие колеса электрички…

Стучащие колеса электрички
звучат воспоминаньем. Старички,
выдерживая прежние привычки,
покуривают в тамбуре бычки.

За окнами дождями хлещет осень,
запятнаны деревья вороньём,
лишь изредка выглядывает просинь.
Курящий вспоминает о своём…

А память вырывает сорок первый,
сирены и пикирующих… вой,
натянутые выстрелами нервы,
убитых неестественный покой,

отыскивает живо сорок пятый,
подаренные девушкой цветы,
Берлин полуразрушенный, заклятый,
войною приземлённые мечты,

друзей, что, возвратившись после плена,
продали боевые ордена
в надежде приподнять себя с колена.
(Была ли в этой слабости вина?),

хирурга, отсидевшего десятку
по рапорту-доносу стукача,
сыгравшего в немыслимые прятки
за брошенное слово сгоряча…

шумливого безногого калеку -
доподлинную истину в войне -
обрубленную долю человека,
прижатую на паперти к стене.

Стучащие колеса электрички
звучат воспоминаньем. Старички,
выдерживая прежние привычки,
покуривают в тамбуре бычки…

На станции всплывают рестораны,
не знающие голода и ран,
реклама – обещания, обманы.
И память нажимает на стоп-кран.

Солдаты! Встаньте из могилы!
Пришел ваш день и ваш черед,
В кулак сожмите ваши силы
И выходите на народ!

И пусть в году далеком, страшном
Сейчас останется ваш сон,
Где «танки бьются в рукопашном»,
Огня где просит батальон!

Наденьте ордена, мундиры,
Раздвиньте грудью мрака тень
И пусть ведут вас командиры
В передний ряд, в победный день!

Ветра весенние подули,
Тюльпаны в мае расцвели,
Слова в строку летят, как пули,
Прочтите их, сыны земли!

Без вас идут дожди косые
И внуков некому согреть,
И слезы матери-России
Не сможет время утереть.

И взгляд с портрета черно-белый
Себя, найдя в твоих чертах,
Обозначает след мгновений
В военных оживая снах.

Дыханья прошлого повеют,
Сотрут случайные штрихи
И что положено отмерят
Вам люди, песни и стихи!

На этом праздничном параде
Кто под Одессой был убит,
Орле, блокадном Ленинграде
Среди живых пускай стоит!

И, выгнув спину по уставу,
По мостовой, чеканя шаг,
Несите вы Отчизны славу,
Несите наш победный флаг!

Походным маршем, честь по чести
И генерал, и рядовой
Всегда шагать нам лучше вместе
Держа в веках парадный строй!

Мы примеряли смерть, как портупею,
она у нас скрипела за спиной,
и твёрдо говорили: «Честь имею!»,
и не пугали девушек войной.
Война… она для нас была работой,
которую мы выбрали когда-то.
Командовали взводом или ротой,
учили воевать своих солдатов.
Пропахшие и порохом и потом,
и о любви почти мечтать не смея,
мы молча пили водку над «двухсотым»
и говорили твёрдо: «Честь имею!»
…………………………………
Война уже закончилась, однако
не в силах память вытеснить те дни…
и я опять во сне веду атаку,
а рядом кто со мною был сродни…
Не молод я уже, и голос севший,
и говорить красиво не умею…
друг часто снится, рано поседевший,
шептавший перед смертью: «Честь имею...»

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/7779/

Бой на перевале, или Навеки капитан...
 
Собрались здесь не мальчики – Мужчины,
и каждый шёл сюда своею волей.
А для отказа не нашлось причины –
судьба давно распределила роли.

Не ангелы, поскольку все грешили,
зато держать своё умели слово.
В один кулак их всех соединили –
и молодых и воинов суровых.

Они ещё не знали, что герои…
Что после боя всем дадут медали…
Стояли насмерть с матом, криком, воем,
но всё-таки назад не отступали…

По тайной тропке отходили ночкой,
Из батальона выжило семнадцать…
Комбат остался, проводив «сыночков»–
Он не имел приказа возвращаться…

И, затянувшись горьким табачищем,
Слова, толкая из осипшей глотки,
Хрипел по рации: «Ударьте… да почище…
в квадрате «А»…по самой…по серёдке…

…долбите высоту…теперь не сложно…»
В эфире разорвались связей нити…
«Другие варианты невозможны?»
Молчание…и кашель: « Не тяните!»

Ударили…из всех орудий разом…
Потом на землю пала тишина…
и вороны сверлили чёрным глазом,
какая тут добыча им дана…
…………………………………………

Одновременно, будто слыша грохот,
Мать вздрогнула и, посмотрев в окошко,
сказала: « Что-то мне сегодня плохо…»,
и по стене сползла: « Сынок…Алёшка...»

Цветы ей офицеры приносили…
Сам генерал, смотревший виновато,
Сказал: « Теперь Ваш сын – Герой России!
А я его мальчишкой знал когда-то…»

Она кивнула, поглядела мимо –
на фото… хлеб… наполненный стакан…
подумала: «Алёшенька…любимый…
навеки рядом... и навеки Капитан…»

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/91197/

День Победы

Стихи, не вошедшие в рубрики

А День Победы начинался просто:
Дождь с утречкA поморосил немножко,
Дед хмурился, высказывался «остро»,
А мать в тарелки разлила окрошку.

Все ели молча, а меня свербило,
Сказать хотелось: «Дед, ну, расскажи!
Как там, в Рейстаге, это было?
Как батальоном брали этажи?
Как перед строем получал награды,
Дед, расскажи, мне это надо!»

Дед усмехнулся, понял всё без слов.
Надел пиджак и звякнули медали:
«Дороже всех моих наград любовь,
С которой меня дома ожидали.

Там, позади, остались смерть и боль,
И юность, обожженная войною.
Мы обо всём поговорим с тобой,
Когда поедем зA реку, в ночное».

Поправил ордена, махнул рукою,
И захромал на праздничный концерт.
Пять долгих лет он был на поле боя,
Россию заслонял, как мог, собою,
Мой самый лучший, мой любимый дед!

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/91195/

Одноглазая и плоская
 

Автор: Елена Долгих

Проза / Рассказ, рассказ-миниатюра

Деду моему, Степуленко Петру Михайловичу, посвящаю.

В 1941-ом Петру исполнилось 35 лет. Жена, пятеро деток: четыре дочери и наследник-сын. На фронт его взяли осенью, когда фриц под Москвой готовился к победному параду.
Парад состоялся, только по Красной площади шли наши бойцы, и среди них Петр.

Попал он в Сибирскую дивизию, задачей которой было остановить врага любой ценой. Вместе с ним в батальон зачислили племянников, сыновей старшего брата, девятнадцати и двадцати лет. Служили они в разведроте и славились отменным балагурством, которое от отца своего переняли. Несколько раз Петр виделся с ними. Парни имели рост под два метра, белозубые улыбки, чёрные кудри – в общем, гроза для девчат. Младший, Иван, тот посмирнее, а со старшим, Антоном, никакого сладу не было. И порол его отец до 18 лет, а толку не добился. То, понимаешь, с молодайкой свяжется из соседнего села, то вдову пригреет, а иной раз и замужней голову задурит.
Уж как его мать умоляла: «Женись, сынку!», а тот обнимет её и задушевно так молвит:
« А что если, мама, судьба моя живёт где-то далеко отсюдова, и ждёт меня не дождётся…. А я женюсь! Как же, мама, тогда получится? Погожу я чуток». Так до войны и годил. Уезжая на фронт, сказал: « Ждите, мама, вернусь с невестой!»
Пётр увиделся с племяшами перед отправкой на передовую, возле теплушки. Навалились вдруг откуда-то сверху, обнимают:
- Дядька, соскучились по родне. Как вы тут?
- Помаленьку, - Петр раскурил самокрутку, - Вы как?
Младший открыл рот, но, получив тычок от брата, замолк.
¬- Нормально всё у нас, - молвил Антон. Заулыбался белозубо:
- В медсанбате славная сестричка есть!
- Тебе всё бабы! – закашлялся Пётр. – Матери письмо написали хоть?
- Написали, дядя Петро,- вступил в разговор Иван.
- Слышь, дядь, - не унимался Антон, - нам здесь один учёный сказывал, что есть такая рыба – камбалА называется. Она плоская и у неё всего один глаз. Говорит, что жареная страсть как вкусна. Как думаешь врёт?
- Ясно дело, врёт! – Иван рубанул рукою. – Как тебе рыба с одним глазом будет жить? Ты такую хоть раз видал?
Дядька докурил самосад и выдохнул:
- Бог его знает, можа и есть.
Паровоз гуднул три раза. Антон шагнул вперёд и крепко обнял родича:
- Не поминайте лихом, ежели что. Родным кланяйтесь поясно и маманю обнимите.
Иван добавил:
- Хорошо хоть мама Настьку родила напослед, будет у кого внуков нянчить.
Пётр вскинулся:
- Вы что это? Прощаетесь, как перед смертью. Вы бросьте это!
Старший глянул незнакомо, по серьёзному:
- Да не серчайте, дядько. Чуем, что в последний раз видимся.
Не дав Петру более сказать и слова, они по очереди крепко обняли его и ушли.

Прямо с поезда да в бой. Отбросили немцев, но от дивизии осталось одно название.
Смолотили жернова войны Сибирских богатырей. Петра ранили, и он, подлечившись в прифронтовом госпитале, возвращался назад, в свою часть. Поджидая машину, курил, прислонившись к стене.
- Предъявите документы!
Седой капитан сурово глядел на бойца.
- Слушаюсь!
- Из госпиталя?
- Так точно, товарищ капитан!
- Прошу вас, сержант, помочь. Тут такое дело, могилу надо закопать, а в госпитале ни одного на ногах. Да я, брат, не совсем здоров, - капитан вымучено улыбнулся.
- Сделаем, товарищ капитан. Куда идти?
- Тут недалеко.
Могила была неглубокой и наполовину заполненная водой. Рядом лежало два тела, обёрнутые в плащ-палатку.
- Что ж так-то, не по-людски?
- Нет времени, да и сил, сержант, тоже.
Капитан устало потёр лицо.
- Хоронить некогда, поминать некогда. Еле добился разрешения похоронить братьев рядом, не в общей могиле. Деревеньку-то разметали и погост тоже. Вот тут, в рощице решил.
- Командир ты им, что ли?
- Командир. Они жизнь мне спасли, а сами вот… Перед смертью младший бредил, всё просил ему пожарить одноглазой рыбы.
Петр застонал, и, упав на колени, открыл лица покойников. Иван и Антон.
- Знакомые? – наклонился капитан.
- Племянники, - еле слышно пробормотал он в ответ.

Вернулся с войны Пётр в сорок пятом, в марте, комиссовали по ранению. Два ордена, три медали и почти недействующая правая рука, но – живой! Жена Прасковья упала перед ним, обнимая за ноги и благодаря Богородицу, что уберегла кормильца. За калиткой стояла Пелагея, жадно глядела ему в лицо:
- Петя, знаешь, как погибли мои соколики? Где похоронены, ведаешь?
Он склонил голову:
- Сам хоронил их, Пелагея. Всё обскажу, как есть…

Этой же весной завербовался Пётр на Сахалин, в город Александровск. Ещё лет двадцать ходил рыбаком на катере в артели. Ловил камбалу, сельдь, красную рыбу. Жена на Сахалин не хотела ехать, и вышел у них по этому поводу скандал, но Пётр на своём умел настоять.

- Чего не ешь? Петя? Чего молчишь? Камбала уже остыла вся.
Голос жены вывел его из прошлого.
- Да так, задумался. Вспомнилось кое-что.
Он взял в руки вилку и усмехнулся:
- Одноглазая и плоская.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/92942/

Письма
 
Автор: Елена Долгих

Проза / Рассказ, рассказ-миниатюра

Человек интересно устроен – помнит то, что давно прошло и забывает, что делал вчера. Я - не исключение. За долгую жизнь (которая кажется короткой!) многое было, но запомнились почему-то два дня. Между этими днями пролегли 16 лет,однако, в памяти они стоят рядом…

Письмо первое, лето 1944 года.

Широки воронежские степи! Солнышко греет ласково, наконец-то можно очертя голову бежать и бежать, задыхаясь от переполняющего счастья.
-Лёна! – кричит мать, - Зови всех на выгон, кулеш варить будем!
Выгон, на котором пасли коров, находился прямо за деревней, и мы постоянно крутились около него. На большой треноге поставили котёл, а под ним уже веселился костёр. Не могу толком вспомнить, что именно бросала мама в котёл, но пахло оттуда невероятно вкусно! В конце приготовления мама, как всегда, влила в кулеш молока, осталось подождать, чтобы варево закипело.
Мы в нетерпении поглядывали на маму, а она задумалась, глядя на костёр. О чём она думала тогда? Об отце, от которого с начала войны не было ни слуху, ни духу? Ни одного письма ведь не дошло от него.… О том, как будет жить дальше? Все ждали окончания войны, как манны небесной. А, может, вспоминала то, что было в её нелёгкой жизни. Теперь я никогда уже не узнаю это.
- Таня! Тааняя! – по дороге от села к нам бежала письмоносица Зинка, размахивая письмом. Задыхаясь от бега, она кричала:
- Егор Пахомов жив! Жив! Таня, он жив! Егор твой живой!
Мать взметнулась к ней птицей, схватила письмо и, обнимая Зинку, зарыдала в голос.
Обернувшись, она обхватила всех нас, целуя и приговаривая:
-Жив папка наш! Живой! Господи, боже мой!
Со всех сторон бежали женщины:
- Что? Что случилось-то? Таня, что случилось?
Узнав, что Егор жив, они, плача, принимались обнимать и целовать маму, нас, друг друга.
Над выгоном стоял плач всех женщин нашего села. Плач о тех, кто уже никогда не вернётся, плач о тех, кто вернётся(но надолго ли!!) из плена, госпиталей, из того ада, что назывался коротким словом – Война…
Я смотрела на маму, односельчан, на сестёр и братьев и никак не могла осознать до конца, что отец жив, что скоро он будет рядом с нами. Деревянная ложка, крепко зажатая в руке, царапала мне кожу, кулеш давно вскипел и лился на костёр, а в душе смешались в непонятный комок ликование и страх, восторг и ожидание чуда. Не знаю точно, в какой миг из глаз хлынули слёзы, и я, переходя из одних объятий в другие, безостановочно повторяла:
- Папка - живой! Папка вернётся! Папка наш жив!
В тот год мне исполнилось восемь лет…

Письмо второе, лето 1960 года.

Где вы, любимые воронежские степи? Кто б сказал - не поверила, что решусь я со своим мужем уехать в край неведомый, в край далёкий.На Дальний Восток - на Сахалин! Остров удивил необычной щедростью ягод, грибов, рыбы и покорил чудесными морскими пляжами. Здесь родилась доченька, Иринушка, и счастью не было предела.
Лето стояло в разгаре. Мы с соседкой собирались прогуляться после полудня по берегу моря. Сидя на скамейке возле дома, я раздумывала о том, о сём.
Знакомая почтальонша, выйдя из соседнего дома и увидев меня, заулыбалась и прибавила шаг.
- Лена, пляши! Тебе письмо от мамы!
Плясать не хотелось. Совсем. Я вяло отмахнулась:
- В следующий раз спляшу, давай письмо.
- Нет, пляши! Пляши! А то и письмо будет в следующий раз! – настойчиво приставала она.
С трудом, заставив себя сделать несколько «па», я выхватила письмо.
Отчего так сжалось сердце? Что-то уж слишком душно сегодня!
« …доченька, родная… папа.. умер… случайно отрубил мизинец топором… заражение крови…. уже похоронили… прости…»
Строчки прыгали и сливались между собой, не хватало воздуха, всё закружилось вокруг меня карусельно.
« Папка, папочка, как же так? Что ж так рано-то? Ведь всего – 50! Почему?», - мысли путались, время заскользило назад, и я чётко услышала голос мамы из того, из 44-го года:
- Папка наш жив! Господи, боже мой! Счастливые вы у меня!...
Слёзы… разве они помогут?
Мне было 24 года, и я ещё не знала, что эти два письма останутся в памяти двумя маячками, высветив жизнь радостью и болью…