Литерный Поезд / Полученные рецензии

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/239926/

Утро. Завтрак. Двое детей . Одного - в школу, другого – в садик. Муж,  слава богу, питается самостоятельно. Сыну – бутерброды, и побольше. Мальчику шестнадцать лет, нога -  сорок третий размер, рост - сто восемьдесят. Дочку покормят в садике.
     - Аня! Ты почему не надеваешь платье? Почему некрасивое?
       Оно очень красивое. Посмотри, какая оборочка! А какой зайчик на кармашке!
       Ладно, надевай, что хочешь. Хорошо, синий сарафан.
Сарафану сто лет в обед. Мал настолько, что еле влезает. Но любимый. А платье с оборочкой и зайчиком так и пролежит ненадёванным.

Время! Время!

- Аня! Ты не брала карандаш? Черный. Да. Я им брови крашу. Тебе не надо. У тебя и так черные. Конечно, красивые! И глаза тоже. У меня? Тоже красивые.  Но серые.
И брови светлые.
  Брови обязательно надо подвести. Они домиком и достаточно высоко над глазами - говорят, это молодит. Но светлые, как и волосы. Волосы пепельные. Моя коллега как-то сказала – как пепел. А это звучит уже по-другому, приятно . Когда не как у всех, это приятно.
Вот про глаза тоже говорят -  не как у всех. Я, честно говоря, не вижу ничего особенного. Серые, точнее – темно серые. И в клеточку. Если приглядеться.
Их тоже надо подвести. Вот так куда выразительнее!
Чёрт! Одна  лампочка в прихожей ещё вчера перегорела. Забыла сказать мужу, чтобы сменил. Ладно, вечером скажу.
Хлопнула дверь.
-  Сынок! Позвони после контрольной!

 Хорошо, что садик во дворе. Ах! Какой снежок пушистый! Из следов получается длинная кривая ёлочка.
- Анечка! Мы опоздаем! Замечательная ёлочка! На прогулке ещё сделаешь. Целый лес ёлочек.
В раздевалке полно мамаш. Сдаём детей с рук на руки. Так положено. Все спешат, но не забывают улыбнуться друг другу. Мне, кажется, что сегодня мамаши особенно доброжелательны ко мне. Разговоры разговаривать некогда, но почти все окинули меня особенным оценивающим женским взглядом. Наверное, я всё-таки неплохо сегодня выгляжу! Настроение поднимается.

Время! Время!

На проходной без пяти. Успела.
В раздевалке тоже полумрак. Что за напасть такая! Эти китайские лампочки горят, как запрограммированные. Или правда запрограммированные?
Поправить прическу, и на участок!   Вахтер нимательнее обычного сверяет фотографию с пропуском и… тоже улыбается.
Что за день! Все мне сегодня рады.
Вот что значит, привести себя в порядок!

Наши дамы уже за столом. Изучают документацию. Производство у нас не конвейерное, а единичное. То пусто, то густо. Сейчас пусто. Но нельзя же сказать людям -  ничего не делайте! И говорят – изучайте документацию!
Мы делаем вид, что изучаем. Начальство делает вид, что не замечает нашей бабской болтовни.

Сегодня на повестке дня -  семья и дети. На мое приветствие все оглядываются и улыбаются. А Вера Вертянкина говорит прямо:
– Ты, сегодня Таня, как артистка!
Я краснею от удовольствия
- Почему, Верочка?
- У тебя  брови синие! – отвечает Вера…
 

Она стояла за углом магазина и, прижимая ладошки к губам, плакала навзрыд…
*** Который  месяц подряд ему снился этот кошмар… Он ппросыпался от чувства дикой безысходности и тоски, и, ещё более острого, чувства беспомощности… он ничем не мог помочь этой молодой женщине,  кроме… кроме,  разве одного… и он, как сумасшедший уже более трёх месяцев чертил и собирал схемы, паял, переделывал, снова собирал… он почти не ложился отдыхать, боясь уснуть и снова увидеть Её, плачущую там,  за углом, отчаянно прижимающую к губам ладошки …
                                                       ***
- Сама  ешь! – шестилетний мальчуган в гневе бросил в сестрёнку куском хлеба. – Хочу пирожное! Не хочу твой хлеб с супом! – И тут же осёкся, увидев стоящую в дверях мать.
- Немедленно подними хлеб и извинись перед сестрой. А после обеда я жду вас у себя в комнате.
*** Она стояла за углом магазина и, прижимая ладошки к губам, плакала навзрыд…
- Простите!.. Не бойтесь, пожалуйста!
 Молодая женщина испуганно отпрянула от мужчины, тихонько прикоснувшегося к её руке.
- Ещё раз – пожалуйста, простите! Я не хотел Вас напугать… Пожалуйста, не считайте меня сумасшедшим! – он неуверенно улыбнулся. – Этот пакет – Вам! – снова, как заклинание, произнёс: «Пожалуйста!» и протянул ей странную, шуршащую полупрозрачную авоську, полную свежевыпеченного белого хлеба и булочек, и ещё чего-то, волшебно пахнущего ванилью…
 Некоторое время она с изумлением смотрела то на незнакомца, то на этот самый, как он сказал, «пакет»,  потом робко достала из него «кирпичик» белого хлеба, прижала его к лицу, зажмурилась, вдыхая  аромат и, отломив душистую корочку, с наслаждением стала жевать…
  Мужчина стоял, глядя на неё, растерянно улыбался, и не стеснялся набежавших слёз… Вдруг он, словно стряхнув с себя наваждение, порывисто склонился к руке женщины, поцеловал её и  стремительно ушёл прочь…
*** Мальчуган и его сестра тихонько зашли в комнату к матери и, притихшие, сели рядышком с ней на диван.
- Я хочу рассказать вам одну историю… Это было давно… Я ещё не родилась, а благополучно росла у мамы в животике (никогда не рассказывала своим детям сказки про капусту и аистов :0)) и мои родители с нетерпением ожидали моего рождения… И всё было бы хорошо,  если бы…  …если бы не велел тогда Никита Сергеич  засеять поля кукурузой и белый хлеб не исчез бы с прилавков магазинов…
- А причем здесь белый хлеб? – спросил сын. Он пропустил мимо ушей незнакомое «Никита Сергеич» и правильно выделил мысль про хлеб…
  Мать улыбнулась. Да… почти все женщины,  когда-то выносившие или вынашивающие детей, могут сказать, что испытывали то самое страшное  чувство, когда вдруг, посреди ночи или зимы, возникает острое, доводящее почти до истерики, желание немедленно съесть или выпить чего-нибудь «этакого». Причем, чаще всего для «этакого», как правило, сезон ещё не наступил или уже закончился… Что ж, в наше время всё гораздо проще – в круглосуточных супермаркетах можно найти почти любые напитки, продукты,  фрукты и овощи… Но так было не всегда…
- А я знаю, почему так бывает. – Важно заявил сын, после её  объяснений. – Это просто детёныш внутри проголадывается и хочет вкусненького. Как я сейчас – пирожное. – И он шумно сглотнул слюну.
- Дурак. – Буркнула дочь. – У тебя есть и хлеб, и пирожное.  Мамина мама плакала, потому как у неё не было простого белого хлеба.
 В комнате повисло долгое молчание. Малыши размышляли и, видимо, думы их были невеселыми, потому что в какой-то момент сын зашмыгал носом. Было видно, что и дочь прилагает массу усилий, чтобы не расплакаться от жалости к той молодой женщине, которая  много лет назад плакала за углом магазина.  Матери было жаль детей, но она намеренно не прерывала их размышлений.
 Продолжение было неожиданным: чадушки с ревом уткнулись ей в коленки и…  теперь они ревели уже втроём              *** Шмыгая одинаково распухшими носами, они пили на кухне чай с пирожными.  И только сынишка не притронулся к своей порции.
- Ну, и чего же ты не ешь? – съязвила сестричка, – Ты же так хотел?
  Малыш молча слез со стула и, взяв белый шуршащий пакет, стал укладывать в него нарезанный ломтиками батон. Помедлив пару секунд,  он положил в него и своё пирожное.  
- Ты далеко? – поинтересовалась мать.
- Отнесу твоей маме.                                                          
- Это очень благородный поступок, дорогой! Но… вот только, к сожалению, в прошлое не попасть… А машину времени ещё не изобрели…
 Мальчуган по-взрослому, очень серьёзно, взглянул матери в глаза и сказал:
- Значит, я придумаю эту самую машину времени и отвезу твоей маме белого хлеба!                                                
*** Она стояла за углом магазина и, прижимая ладошки к губам, плакала навзрыд…
- Простите!.. Не бойтесь, пожалуйста!
 Молодая женщина испуганно отпрянула от мужчины, тихонько прикоснувшегося к её руке.
- Ещё раз – пожалуйста, простите! Я не хотел Вас напугать… Пожалуйста, не считайте меня сумасшедшим! – он неуверенно улыбнулся. – Этот пакет – Вам! – снова, как заклинание, произнёс: «Пожалуйста!» и протянул ей странную, шуршащую полупрозрачную авоську, полную свежевыпеченного белого хлеба и булочек, и ещё чего-то, волшебно пахнущего ванилью…
 Некоторое время она с изумлением смотрела то на незнакомца, то на этот самый, как он сказал, «пакет»,  потом достала из него «кирпичик» белого хлеба, прижала его к лицу, зажмурилась, вдыхая аромат и, затем, отломив душистую корочку, с наслаждением стала жевать…
 Мужчина стоял, глядя на неё, растерянно улыбался, и не стеснялся набежавших слёз… Вдруг он, словно стряхнув с себя наваждение, порывисто склонился к руке женщины, поцеловал её и стремительно ушёл прочь…

Синий свет горел на вершине старого маяка, редкие сполохи голубого пламени вырывались из его окон, при этом с одного из них слетал филин - впрочем,  сделав небольшой круг, он возвращался и снова садился, заглядывая внутрь.
- Но-но, потише можно? Я сказал «абсент», а не «шашлык»,  - недовольно крикнул филин огромному чудовищу, занимавшему бОльшую часть внутреннего пространства маяка, вытащил откуда-то соломинку и, закатив глаза, затянулся с видом знатока.
- Нет, - пощёлкав клювом и критически осмотрев соломинку, вздохнул он. - Давай, хвостом ещё поверти.
- Отстань, - тоскливо сказало чудовище и подпёрло большую голову плавником, казавшимся крошечным на его массивной туше.
- Что значит «отстань»! - Возмутился филин. - Хоть какой-то толк от тебя будет, бездельник!
- Алкаш ты, - грустно констатировало чудовище.
- Я? Это у меня, что ли, в брюхе тонны спирта? Я, что ли, весь ром с затонувших кораблей вылакал? Я вообще не пью! Только дышу!
- Пассивный алкаш. - Чудовище  снова икнуло и синее пламя вырвалось из его пасти.
- Плохо мне... - Жалобно пробормотало оно. - Зачем я электрическими скатами закусывал...
- Печень? - Деловито осведомился филин.
- Нет у меня печени... ничего нет... один спирт внутри... бессмертный я... А знаешь, - слегка оживилось чудовище, - смерть моя — на острие иглы...
- Знаю-знаю, - досадливо перебил филин, - сто раз слышал: яйцо в утке, утка в зайце, заяц не в духе...
- Друг... Единственный друг, которого я пестовал, когда он был ещё несмышлённым яйцом,  - даже он меня не хочет слушать, - горестно запричитало чудовище.
- Друг тебя лет пятьдесят слушает. Сколько раз говорил — выбираться отсюда надо. - Филин увернулся от очередного «ика».
- Большой я стал... В ту щель только голова пролезет...
- Толстый. - Безжалостно поправил филин. - Уплыть, значит, не можешь. А по стене забраться?
- Я — водоплавающий! - Гордо сообщило чудовище. - Рождённый плавать - ползать не может!
- Слушай, у меня идея, - задумчиво сказал филин. -  Ты, когда икаешь или выдыхаешь, что чувствуешь?
- Изжогу... бе-е-е...
- Больше ничего?
- Ну, в пол вдавливает ещё — тоже гадость...
- А ты...  э-э-э-э... с другого, так сказать, торца можешь пламя выдуть?
- Что?! - Возмутилось чудовище. - Я тебе не какой-нибудь! Я — порядочный гад морской!
- Дурак ты порядочный, - сообщил ему филин. - Давай, не кобенься! Будешь у нас - гад летающий турбореактивный...

Папа с дочкой сидели на берегу океана и смотрели в ночное небо.  Внезапно гигантская туша заслонила звёзды. Синий огонь вырывался то с одной, то с другой её стороны, отчего она неуклюже дёргалась. Маленькая тень носилась вокруг туши: «Задний торец, задний, бурдюк ты реактивный!  Теперь, давай, — левой ластой табань... табань, сказал, калоша ты воздухоплывающая!»
В ужасе папа  прижал девочку к себе:
- Всё хорошо, не бойся, не смотри туда...
- Папочка, - девочка вырывалась, с восхищением глядя на страшного гада, - папочка... Это же дракон! Какой он красивый! Самый красивый... Папочка, он улетает, улетает!
Она заплакала и попыталась побежать туда... в океан...
- Папочка, он же вернётся? Правда? Я буду ждать его и он обязательно вернётся!
Глупая девочка... Вообще, такое поведение свойственно всем женщинам... Ах, что это я? Это же совсем другая сказка!
А девочка смотрела в небо и ждала. Да, дорогая, он вернётся — лет через шестьдесят. Тебе будет... Да что ж такое! Проститите, уважаемый читатель — сказки перепутались. Продолжим ту, которая со счастливым концом.
Итак, эпилог.
Высоко в небе парило чудовище, извергая пламя через... э-э-э-э...
Впрочем, какое нам дело до технических подробностей?
Наступал год Чёрного Дракона.

- …Помню, как сейчас, а ведь было это, почитай, целую жизнь тому назад, - вздохнув, произносит старик. - Сидел я утречком на солнышке - вот так же пивко попивал... А потом узнал, что война началась...
Приложившись к бутылке, он делает несколько мелких глотков. Крякнув, утирает ладонью губы и глядит на меня, точно ждёт вопроса.
Но я молчу.
И мой случайный собеседник бросает новую реплику:
- Эх, судьбина-житуха! Пролетела, что самолёт в небе, толком и разглядеть не успел…
Тут уж – скорее из вежливости, чем из-за пробудившегося интереса - я спрашиваю у старика:
- Вы воевали? Вон у вас сколько наград.
- Да что награды? - мигом оживляется он. - Железки бесполезные, когда они государственным уважением не подкреплены! А повоевать довелось. Правда, совсем не так, как в песнях пели:

Разя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин,
И первый маршал в бой нас поведёт!

Продекламировав куплет из песни тоном, в котором слышится горькая ирония, старик задумчиво умолкает. Переведя дыхание, снова прикладывается к тёмному горлышку бутылки. Затем, позвякивая медалями, достаёт из бокового кармана пиджака пачку «Нашей Марки», извлекает из неё сигарету, прикуривает. После чего устремляет сощуренный взгляд на шелестящие юной листвой верхушки деревьев – и вновь обращается мыслями к прошлому:
- Я тогда был совсем молодой, даже с девушками ещё повстречаться толком не успел: разве только поцеловался два-три раза. Но – комсомолец, спортсмен, в ОСОАВИАХИМе занимался, прыгал с парашютной вышки… В общем, добровольцем пошёл на фронт. Таких как я, в первую голову брали. Правда, мечтал разведчиком стать, а они меня – на офицерские курсы. Были тогда такие, ускоренные… Потому передовую увидел не сразу. Но уж как срок приспел, всего хлебнуть довелось. Я скажу, сынок, война - она вообще не такая, как о ней думает человек, на фронте не побывавший. Совсем другая она.
- Страшнее?
- И это тоже. Но самое главное, что глупо там всё, нелепо, на войне-то. Помню, в сорок втором нам много драпать приходилось... И невиданное, скажу тебе, устрашение произошло при том отступлении, прямо пораженческая паника промеж красноармейцев царила. Почитай, каждую неделю случались у нас в полку дезертиры. Часто их ловили. Приходилось расстреливать перед строем. А парни-то, в основном, молодые. Плакали перед смертью. Кто и на коленях ползал. Жалко было – да как тут не станешь стрелять, когда за спиной стоят энкавэдешники. За это и самого без разговоров к стенке поставят…  Так что война – не одно геройство, нет.
- Но совершали и подвиги, разве не так? У вас вон сколько наград. Недаром ведь их получили?
- Это точно. Хочешь, расскажу? Вот этот, орден, например?
- Расскажите.
- Дело уже в Германии было. Нас на Берлин спустили, что гладиаторов. Людей не жалели. Штабелями клали на каждом рубеже, под каждой высоткой, зачастую без нормальной огневой подготовки – лишь бы скорее до логова достать. Раньше, пока на нашей территории воевали, была такая хитрость у командования: штрафбаты через минные поля впереди всех посылали – чтобы, значит, время на разминирование не терять, не дать фрицам опомниться. А тут уж, видно, закончилось штрафное мясо. Ну, и двинули нас через поля… Я тогда ротой командовал. Мне своих бойцов было жалко, мы ж почти всю войну плечом к плечу протопали, давно стали как одна семья. Однако делать нечего: приказ есть приказ… Вот и повёл я своих соколиков – почитай, прямиком в могилу. А сам, как видишь, невредимым остался. Семеро только со мной через то поле прошли: дюже густо фрицы мин понатыкали… Вот он, орденок-то, дорогой какой кровушкой достался… Эх-хе-хе... Потому и говорю, сынок: война – это, знаешь, совсем не те конфетки, что по телевизору показывают… Иногда думаю: может, всё неправда, может, мне это только приснилось?
Сказав это, он ещё с минуту вздыхает, рассеянно поглядывая на прохожих слезящимися от яркого солнца глазами. А затем, не прощаясь, поднимается со скамейки и шагает своей дорогой.
Маленький безвозвратный осколок грозной империи, которой больше нет на белом свете.
Я провожаю взглядом его удаляющуюся по парковой аллее фигуру. А затем принимаюсь допивать своё «Новороссийское». Тем более, что меня молча поторапливает взглядом другой - остановившийся чуть поодаль - старик. Этот проще и привычней: он ждёт пустую бутылку из-под пива...

«Ах, как много на свете кошек,
Нам с тобой их не счесть никогда,» – вдохновенно читал кот Базиль с дерева, нагло выдавая стихи Есенина за свои. Полная мартовская луна слепила, ветка скрипела под тяжестью, кошки внизу млели и кокетливо хихихали в пушистые хвосты. «Кошек-то много, - думала каждая, - а стихи про меня».
Базиль не замечал их: полосатых, трехцветных, пушистых и короткошерстных. Вот уже вторую неделю он не сводил глаз с пепельной блондинки, мечтая только об одном согласном «мяу». Блондинка чувствовала свою силу и водила Базиля за нос, ничего толком не обещая.
Сегодняшний бенефис должен был стать решающим. И Базиль старался вовсю: декламировал Шекспира, пел партию из мюзикла «Кошки» и даже вспомнил заросший пылью хит Никиты Малинина про котенка.
Успех был оглушительным. Спустившемуся Базилю пришлось в буквальном смысле продираться сквозь толпу поклонниц. Подарить что-нибудь на память, кроме шерсти, он не мог. Так что вынужден был жертвовать ее клоками, а затем наскоро зализывать проплешины.
Блондинка сделала вид, что шла мимо, но согласилась, чтобы ее проводили до подвала.
Разговор не завязывался. Спутница коварно молчала, а Базиль все пытался найти тему и не находил:
- Погода сегодня хорошая.
- Да.
- Вы любите суши?
- Нет.
- Вам нравится Борис Гребенщиков?
- А кто это?
Базиль судорожно вспоминал все советы папы-котэ, но, как назло, на ум не приходило ничего путного.
Он готов был переплыть для нее все океаны и достать все звезды, с американским спутником в придачу. Но она только хитро улыбалась, и шансы Базиля таяли с каждым метром недолгого пути.
- Тсс!... – вдруг остановилась блондинка. – Здесь разговариваем шепотом.
- Почему? – прошипел приободрившийся Базиль, ласково трогая ее за хвост.
- Бабка. Нервная, - холодно бросила блондинка, выдергивая хвост из его лап, и на цыпочках преодолела опасный отрезок.
Базиль понуро последовал за ней, размышляя о том, что нервная бабка ничем не хуже пистолета. Если он решит-таки покончить жизнь самоубийством из-за несчастной любви.
- Вот я и дома.
Тонкий голосок жег страшнее напалма.
- К себе не приглашаю. Не так воспитана.
- Да, конечно, конечно, баловство все это, - мямлил Базиль, топчась на месте и все еще на что-то надеясь. - А, может быть, мы это… Еще как-нибудь?
- Не знаю, не знаю, - красавица по-прежнему была неприступна. – Вообще-то я очень занята.
- Я… Вы… Понимаете… - решился наконец Базиль и набрал полную грудь воздуха. – Сейчас или никогда!
- Да как же вы меня достали! – разорвал полуночную тишину старческий голос и прицельно достиг кота вместе с потоком воды из шланга. Базиль мявкнул от неожиданности и отлетел в сторону. На секунду мелькнула мысль отлежаться в кустах. Но, увидев, что бабка держит шланг, как автомат, и строчит без остановки, он бросился на помощь к блондинке, расплывшейся белой кляксой на стене дома.
- Ага! – орала бабка. – Я вас отучу у меня под окнами свадьбы устраивать!!!
Следующий удар Базиль принял на себя, прикрывая блондинку и из последних сил цепляясь за штукатурку. Все, о чем он мог молить кошачьего бога, это чтобы бабка вспомнила про счетчики горячей и холодной воды.
Так же внезапно, как и начался, крик прекратился. Базиль отлип от блондинки и, сбивчиво дыша, поинтересовался:
- С вами все в порядке? Простите, я так неловок…
- Вы весь мокрый, - блондинка ласково тронула его за усы, с которых градом посыпались капли. – Вы можете простыть. Пойдемте ко мне. Я напою вас горячим молоком.
- Я… Вы… - не веря своим ушам Базиль попытался пригладить вздыбившуюся шерсть на затылке. – Удобно ли?
- Удобно, удобно… - нежно улыбнулась блондинка. – Тем более, что я так и не узнала, кто такой Борис Гриб… Греб…
И, подхватив под лапу ошалевшего от счастья кавалера, она развернулась к бабкиному окну и озорно мяукнула на прощанье.

Забыть, кто вы есть - что может быть хуже? Что может быть неприятнее? И, надо же!, именно эта пакость произошла со мной. Ужас просто! Всех помню, себя нет. Кто я? Black out... Terra incognita... Причём, чувствую, ответ на этот вопрос витает где-то рядом, где-то совсем недалеко. Он крутится на языке, щекочет все органы чувств, бьётся в голове. Он ближе, чем рядом, но поймать его я не могу.
                  Пробираюсь по лесу. Медленно, вдумчиво. Смотрю по сторонам, ища подсказки. Их или нет, или я их не вижу. Всюду цветы, деревья, кусты. Травки всякие. Лопухи большие. Arctium lappa L. Это по латыни. Очень хорош лопух при мочекаменной болезни и выпадении волос. Видите? Это я помню. И не только это. Хотите, по-английски скажу? Пожалуйста! Don't trouble trouble until trouble troubles you. Ну как? А вот по-немецки. Ich weiß nicht, was soll es bedeuten, daß ich so traurig bin. В меня молния попала? Я в коме лежал? Откуда во мне столько знаний? И зачем они мне, если неизвестно главное, кто я? Кто? Ну?! Ни малейшего понятия. Ох-ох... Муравьи (Formicidae), пауки (Aranei) всякие ползают безо всяких терзаний.., мыши, крысы тоже не очень переживают. И спросить не у кого.
                  Из-за дерева выходит лось. Огромный, могучий, ещё не очень пожилой. Потому, что голову высоко держит. И не очень счастливый в семейной жизни. Потому, что рога уж очень ветвистые. Он красив, непередаваемо красив. И вдруг, в голове моей, вспышкой, мысль: может быть я охотник? Какой-нибудь Артемид? Крадусь к лосю, ползу, прижимаясь к земле. Лось меня не видит, не слышит, не обоняет. Я – очень умелый охотник! Сейчас.. Ещё чуть-чуть... Да, я его убью. Да, мне его жаль, но я его всё-равно убью. Это моё предназначение. Я – охотник! Ещё несколько метров. Перед глазами, видением, жена с детьми над лосиной тушей. Они прыгают от радости, они танцуют нечто первобытное и рвут, рвут, рвут парное мясо зубами. Я – охотник. Очень хороший охотник.Моя семья никогда не будет голодать. Тянусь к ружью и... не нахожу его. У меня нет даже пистолета, даже газового баллончика! Видно, никакой я не охотник. Жаль. Очень жаль. Да и жены, честно говоря, у меня нет. Совершенно точно нет. Это я в азарте охоты её придумал. Охота, знаете ли, иногда... Лось медленно поворачивает голову в мою сторону. Крепче прижимаюсь к земле, закрываю глаза, перестаю подавать признаки жизни. На всякий случай. Лучше притворяться трупом, чем быть им. Лось, он – такой, никто не знает, какие мысли у него под рогами блуждают. Стукнет копытом, и уже никогда не вспомнить, кто я. Ф-фух, он меня не заметил. Ушёл. Двинусь и я.
                  Из-за куста, навстречу, лиса.Чёрно-бурая. Самая ценная. В зубах у неё заяц. Не чёрно-бурый, но тоже ничего. Может быть, я – пёс? Охотничий, легавый, гончий. Норный, на худой конец. Прекрасный экстерьер, тончайший нюх и десять медалей с выставок. Я спокоен, лиса уже никуда не денется. Она для меня не первая и, уверен, не последняя. Хозяин будет рад. Особенно хозяйка. И дети. Они потреплют меня за уши, накормят и начнут прыгать от радости, танцевать нечто первобытное... Нет-нет, это уже было. Дежавю. Если вспомню кто я, обязательно женюсь. А пока... Какой же из меня пёс? У меня и хвоста-то нет, не говоря о медалях. Ну её, эту лису. Вдруг она бешеная? Лучше отползу подальше. Я пячусь, пячусь (может быть я рак? Нет, вряд ли) и, не заметив пенёк (точно не хамелеон, у него кругозор побольше моего, он бы непременно пень заметил), падаю на спину.
                  Я лежу на спине, смотрю вверх. Надо мной небо. Синее-синее. Глубокое-глубокое. Это вам не лось, не лиса. Это – небо. Облака, как чуднЫе амёбы, а по ним – птичьи росчерки. Красота! Недоступная, высшая красота. Или доступная? Может быть я птица? Орёл, например. Или ястреб. Попугаи мне нравятся. И удоды, несмотря на название. Я брежу. Какая, к чёртям, птица?! Было бы хоть одно пёрышко, я бы ещё посомневался, а без перьев... Надо же, такой провал в памяти! Необходимо сосредоточиться. Сосредоточиться и вспомнить! Ну же, ну же!
                  Пойду от противного. Я не рыба, они противные. И не мясо... Ни рыба,  ни мясо. Мне сейчас всё противно! Всё!! Бедный я, бедный. Отвлекаюсь. Надо сосредоточится! Я не выхухоль, не слон, не жираф. Не белый медведь и не бурый. Я не песец... Не песец... С трудом переворачиваюсь со спины на живот и медленно двигаюсь куда глаза глядят. Ничего не радует. Разве что цветы. Их много. Красные, белые, синие. Ковёр цветов, океан ароматов. Может быть я – бабочка? Пытаюсь пустить слюну в предвкушении нектара...
                  И тут, прозрением, знакомый с рождения запах бьёт в нос, наполняет естество. Я вдыхаю его полной грудью, я вижу источник этого запаха, я стремлюсь к нему изо всех сил! Я вспомнил. Вспомнил!! Это же так просто! Я – жук! Жук-навозник. Самое честное, самое счастливое существо на земле. Потому, что все, все без исключения, так или иначе, тайно или явно, в дерьме, при этом многие делают вид, что в мёде. Все мечтают из дерьма выбраться... И только я, жук-навозник, получаю от дерьма удовольствие. Оно – счастье, оно – моя суть. Я мчусь вперёд, к нему, благоухающему, благословенному. Прощайте! Вспомнив себя, мне стало не до вас. Удачи! Дай Бог и вам определиться в жизни.
:))

Печальная повесть о доверии

*Мы сами попадаемся в ловушки. Бредём по высокой траве. Спотыкаемся, мир переворачивается. Иногда... Помню как-то бежал с ней по этому зелёному ковру, полю нашей мечты. Как это было давно. В конце концов, всё так и должно было закончиться. Разбитый стакан... Всему виной лишь он...
Помню её глаза, улыбка на румяном лице, хрусталики слёз застыли в глазах...
Зачем же жить теперь? Ведь это даже не Ад...
Помню как сейчас нашу ссору... Она никогда не кричала. Лишь молчала и смотрела куда-то вдаль, за моё бренное тело. Я пытался разъяснить ей всё, но в данный момент это бесполезно. Теперь мы оба придаёмся молчанию. Лишь мелкие, грустные светлячки кружат, сливаются в романтическом танце... Как назло.
Сердце разбито. Но разве это справедливо? Как жалко, что лживые вести разносятся быстро. Ведь никогда бы не посмел ей изменить. Женская натура... Мстительные, беспечные.
В тот вечер на столе стоял лишь стакан... Она мягко поднялась, я видел это словно в замедленном, непонятном мне времени. Вышла на улицу.
В отчаянье я разбил этот проклятый стакан об пол. Осколки паутинкой разлетелись по всей комнате...
Я принял снотворное, много снотворного. Заснуть и не проснуться...
Не знаю, сколько прошло времени, но встал я с мучительной головной болью и жгущим, опасным предчувствием внутри...
Зайдя в комнату, я увидел её...
Как позже узнал: она ходила к той, которая оклеветала, подставила меня. Разузнала моя милая, улыбнулась и пошла домой. Было темно... Зайдя в комнату, она от бессилия опустилась в кресло. Не видела осколков на полу... Заснула, сползла...
Увидел её нежную, тонкую шею, проткнутую чем-то серебряным. Моя любимая была словно спящей, нереальной в этой луже крови…
Убить ту, которая унесла жизнь моей единственной?.. Но ведь получается, что по моей вине я остался один, один на всём свете...
Иду... Иду!.. Жди меня там, дорогая.
Я увидел записку на столе:
"Прости меня за нашу ссору. Я поняла, что ты остался прежним и никогда бы не смог предать меня. Когда ты придёшь, я буду на работе. Дождись меня, и мы поговорим. Я люблю тебя, живу ради тебя, умру ради тебя. До встречи, завтра".
Комок боли и печали подступил к горлу. Выбежав из дома, не помня себя, объятый безумной дрожью, побрёл к речке, переливающейся всеми цветами радуги, под пение птиц... к любимой...*

п.с. не путать с развалинами)