Литерный Поезд / Полученные рецензии

  Шел уже третий час свадебного застолья.

  Молодые - сын бывшего заведующего небольшого продуктового магазинчика, а ныне пенсионера Василия Кузьмича Чепокрылова -  Колька,он же  менеджер, а  другими  словами продавец магазина "Автозапчасти"  и  его законная теперь уже  жена Настасья - работница местного Отдела социального обеспечения, со  скучающим  видом, ожидая танцев, поглядывали на ряды гостей, жующих, выпивающих и болтающих друг с другом, о чём-то своём, совершенно не связанном с событием, которое их здесь, всех вместе собрало.

  Все подарки уже были давно подарены, поцелуи молодых под крики "Горько!" потеряли всю остроту картины и раздавались всё реже.

  Закуски, тесными и ровными, как на параде рядами выставленные на стол в начале торжества, теперь представляли поле битвы при Ватерлоо. Все в воронках от  прямого попадания раздаточных ложек или живописно разбросаны по окресностям, в случае досадного промаха, направляемой нетрезвым взглядом, руки.

  А количество выпитого гостями, уже в 4 раза превысило смертельную дозу на душу населения, среднего жителя какой-нибудь Уганды или Папуа Южной Гвинеи.

  Торжество входило в свою вторую, неуправляемую фазу, когда частотой повторения операций наливАй-выпивАй и закусывАй, руководил не какой-то там  нанятый или самовыдвинувшийся из среды гостей тамада, а своя, от выпитого ранее, гордо раскрывшаяся миру и жаждающая душа.

  Ну или в крайнем случае, функции души-ограничителя брала на себя, так некстати посаженная рядом, но тоже раскрасневшаяся от выпитого, жена.

  И в этот момент, прекратив все разговоры в комнате грохотом упавшего стула, качаясь из стороны в сторону, расплёскивая из фужера налитую туда водку и одновременно пытаясь  левой рукой зафиксироваться  в устойчивом положении за стол, поднялся во весь рост свёкр Василий Кузьмич.

  В глазах его, уже полубессмысленных от количества выпитого им, в моменты частых отлучек на кухню жены, как хозяйки квартиры, для пополнения блюд с закусками и по другим хозяйственным нуждам, читалась неукротимая решимость сказать тост.

  "Дорогие гости" - громким голосом, но невнятно выговыривая слова, вращая  глазами и морща от напряжения лоб, начал он, - "Дети!"

  "Я предлагаю выпить за мать...  за мать вашу...  и мою жену...  Софию Павловну...  за мать вашу так...   любящую...  так много сделавшую... для всех вас... нас..."

  На этом его торжественная речь прервалась всхлипом умиления. Глаза его сперва обильно увлажнились от нахлынувших чувств, а затем закатились под брови и  он, отпустив руку крепко державшую край стола и уронив на пол фужер, завалился без сознания назад, прямо в заботливые объятия своей супруги, стоявшей со  скрещенными на груди руками за его спиной и с искренним интересом слушающей.

  Павший в неравной борьбе с зелёным змием Василий Кузьмич, с помощью набежавшей родни, был бережно оттранспортирован в дальнюю комнату, для  отсыпания и прихождения в чувство.

  А гости понимающе молча переглянулись между собой и после короткого затишья, монотонный гул разговоров и стук вилок по тарелкам и звон посуды   возобновились с новой  силой.

  Свадьба продолжалась...

Дружок

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/232413/

Для российской глубинки в те далекие времена эта семья была в диковинку. Глава семьи Максим Иванович Лигай родился и вырос в Узбекистане, где и вышел на пенсию. Но с возрастом начало шалить сердце, и врачи порекомендовали сменить климат. Его жена Людмила Сергеевна последовала за ним.
  Своих детей у них не было, и сердобольные соседи предложили взять щенка. Сначала они отказывались, потому что у них никогда не было ни собак, ни кошек. Но, когда щенка принесли, их сердца растаяли. Щеночек был таким крохотным, что умещался на ладошке. Назвали его Дружком.
  Все свое свободное время старики посвятили воспитанию щенка. Дружок оказался способным, быстро научился выполнять простейшие команды, а со временем даже целые цирковые номера, которые разыгрывал перед каждым гостем. Размером он не превышал взрослого кота, но его хозяев это вполне устраивало.
  Было очень интересно наблюдать за жизнью этой семьи. Людмила Сергеевна хлопочет на кухне, а Максим Иванович рассказывает Дружку о своей жизни и показывает старые фотографии. Дружок сидит, наклонив голову на бок, и внимательно слушает.
  Собаку не выпускали на улицу, она играла только дома и во дворе. Но однажды старики не уследили: Дружок выскочил за калитку, пока Людмила Сергеевна разговаривала с почтальоном. В этот момент мимо дома проезжала машина.
  Он еще дышал, когда его принесли домой, но смотрел так жалобно, что старики плакали над ним. Вызванный ветеринар предложил усыпить собаку, но старики категорически отказались. Они перестали спать ночами, часами просиживая над Дружком.
  Ни в одной больнице не ухаживали за лежачими больными так, как старики ухаживали за больной собакой. Дружок был не просто членом семьи - он был частью их жизни.
  И Дружок выжил. Он уже не мог бегать и выполнять цирковые трюки, но это было неважно. Максим Иванович клал его на диван и рассказывал о своей жизни, читал ему вслух газеты, а потом они вместе смотрели телевизор. Иногда к ним присоединялась Любовь Сергеевна.

  Прошло много лет. По собачьим меркам Дружок был уже дряхлым стариком, и побил все собачьи рекорды по продолжительности жизни. Он ушел незаметно, во сне.
  В тот же день Максима Ивановича парализовало. Он был уже далеко не молод, но до последнего времени сохранял бодрость духа. Известие о смерти Дружка подкосило его.
  Вся тяжесть ухода за парализованным мужем легла на плечи его жены. Людмила Сергеевна ходила за ним безропотно, как и все, что делала в своей жизни.
  Видя страдания мужа, она предложила ему взять другую собаку. Максим Иванович отрицательно показал головой. Но Людмила Сергеевна впервые в жизни ослушалась мужа.
   
  Щенок был толстым и неуклюжим. Он пытался устоять на коротеньких лапках, но они не выдерживали тяжести его тела и расползались в разные стороны. Щенок смешно плюхался на пузо, немножко отдыхал, а потом предпринимал очередную неудачную попытку. Вначале Максим Иванович молча наблюдал за ним, а потом засмеялся. Впервые за время своей долгой болезни.
  Жизнь продолжалась.

Заглянуть в чужое окно и устыдиться. Крепки ещё в сознании нравоученья мамы и её попытки привить сыну правила морали:
   – Стыдись, сынок.
   Стыжусь, мама, стыжусь. Но стыд проходит быстро; время ушло, сын вырос, мораль изменилась. Место чувств заступили желания, и теперь желания диктуют… другие желания. И я не смею им противиться, поэтому хожу и смотрю в чужие окна.
   Чужие окна как чужие глаза – никогда не знаешь, что скрывается в их глубине. И никогда не знаешь, кто из двоих отведёт взгляд первым, и это завораживает; смотрю, в надежде, что на этот раз первым буду не я, но снова проигрываю. Снова. Уже в который раз. Я слишком неопытен, чтобы выиграть, слишком слаб, чтобы устоять. И на память вновь приходят наставления мамы:
   – Не хорошо.
   – Знаю.
   Но так хочется, так хочется. Что это: простое любопытство или желание стать частичкой той жизни, которая не сложилась? А может это подсознательная тяга к преступлению, которую вложила в нас природа – вложила и поставила вечный запрет:
   – Нельзя!
   Можно. Я не говорю этого вслух, но внутри всё кипит: можно, можно, можно! И я дожидаюсь того времени, когда день переходит в ночь, и выхожу на улицу.
   Темнота мой друг. Прикрывая меня собой, она скрывает моё любопытство и даёт силу, которая позволяет спрятать стыд и забыть о морали. Дыхание останавливается, кончики пальцев немеют, в висках жёсткий счёт: раз, раз, раз… Будто бомба с часовым механизмом: раз, раз…
   Бах!
   Хлопнула створка. Удар как взрыв; я оглушённый бреду дальше, к следующему окну, к следующему взгляду. Поднимаюсь на цыпочки, подбородок удобно ложится на карниз, глаза впиваются в стекло… в застеколье…
   Что я хочу увидеть? Тёплый свет лампочки, ковёр на стене, диван, шторы. Мелодия: трам-пам-пам – старая. Жизнь идёт на пластинке по кругу, я подстраиваюсь под ритм, начинаю водить плечами. Голоса прошлых лет напевают знакомые слова, я возвращаюсь домой к чёрно-белой фотографии на стене, где мы с мамой. Она снова рядом, мне тепло, мне хорошо. Трам-пам-пам, трам-пам-пам…
   Но свет гаснет, шторы сдвигаются, музыка тает – и я кричу в темноту как в стену:
   – Откройте!
   Откройте мне дорогу обратно! Прошу вас… Но тишина как приговор – уходи. Ухожу.
   А в голове ожившие картинки: старые дома, фонари, башня. Всё смутно знакомо, как будто я был там, но забыл. Забыл что-то важное из той жизни, которой уже нет… Париж?
   Я оглядываюсь. Типовые пятиэтажки, столбы вдоль дороги, тополя, тополя…
   Неправда, это не Париж. Среди бесконечно серых силуэтов не чувствуется лёгкой элегантности Монмартра, наивной и блистательно очаровательной старины Латинского квартала. Взгляд не выхватывает ярких вывесок с надписью «бистро», и никто не произнесёт сакраментальное: «Cherchez la femme»… Нет, это не Париж. Не Париж. Но, как и в Париже, здесь много чужих окон, и я иду дальше.
   …от окна к окну, от окна к окну, от окна к окну… Я люблю смотреть в чужие окна. А они любят смотреть в меня.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/234218/

«Дети! – объявила нам сегодня наша бабушка, - я должна ненадолго отлучиться, а с вами останется баба Нина»
Дети – это я и мой младший брат Юрик. Детский садик мы не посещаем: пока родители на работе, с нами сидит бабушка. А баба Нина – бабушкина младшая сестра. Признаться, я её немножко побаивалась: она такая строгая. Бабушка рассказывала, что баба Нина работает в каком-то институте: читает там лекции студентам. А ещё бабушка рассказывала, что баба Нина недавно вернулась с курорта, где она очень хорошо отдохнула, а вот бабушка вместо отдыха должна сидеть с нами.
Что такое курорт – я не совсем представляла. Единственное, что я поняла из разговора бабушки с бабой Ниной, - там много танцуют. «Представляешь, я каждый день ходила на танцы, - делилась впечатлениями баба Нина, - оказывается танцы – очень полезная штука, лучше всякого спорта.»
Когда за бабушкой закрылась дверь, баба Нина наконец-то обратила внимание и на нас с Юриком: «Дети, мы сейчас с вами будем танцевать, ведь танцы, - снова повторила она, -очень полезная штука.»
«Светочка, - обратилась она ко мне, - поставь какую-нибудь пластинку с музыкой.»
У нас с Юриком была целая полка грампластинок, которые мы уже самостоятельно слушали на радиоле. Её специально для нас установил наш дедушка. Я выбрала одну из пластинок и включила проигрыватель. Полилась весёлая детская музыка.
Баба Нина вышла на середину комнаты, немного прислушалась к ритму, затем выставила вперёд правую ножку и внезапно запрыгала на месте, размахивая руками в такт музыке. Мы с Юриком от неожиданности слегка опешили: танцевать так, как баба Нина, мы не умели, поэтому мы, как только оправились от первого шока, с радостными криками просто поскакали вокруг неё, изображая из себя лошадок.
Когда музыка закончилась, мы немного отдышались и сразу же поставили вторую пластинку, и наша дискотека продолжилась.
Бабушка, как и обещала, отсутствовала недолго. Она вернулась где-то на десятой пластинке. Войдя в комнату, она застыла на пороге с открытым ртом: такой прыти от младшей сестры она не ожидала.
«Баба, баба, - закричали мы с Юриком, - иди к нам, посмотри, как танцует баба Нина». Я никогда не видела нашу бабушку танцующей, но сейчас она, похоже, не захотела отставать от своей сестры и тоже присоединилась к нам. Вместе с бабой Ниной они заскакали, как слоны, посреди комнаты.
Мы так были увлечены свалившимся на нас весельем, что не заметили, как вернулась с работы мама.
«Что здесь происходит? – сердито спросила она, -Что за топот на весь дом? Соседи снизу ещё не жаловались?»
« Ну, ладно, я понимаю, дети, - продолжала она укоризненно, - но чтобы так скакали бабушки – первый раз вижу!» При виде мамы обе бабушки, обессилев, рухнули в кресла. Баба Нина, схватив попавшийся под руку журнал, начала им обмахиваться, как веером.
«Да-а, - прерывающимся голосом протянула она, -танцы – это всё-таки полезная штука.»
«Может, и полезная, - парировала моя мама, - но я чувствую, что ужин придётся готовить мне.»

...После ужина мы проводили бабу Нину до двери.
«Ну, как, дети, хорошо мы с вами потанцевали? –прощаясь, спросила она, - В следующий раз, когда меня снова пригласят с вами посидеть, мы продолжим наши занятия, ведь танцы, дети...», - тут баба Нина подняла вверх указательный палец. «...Очень полезная штука!» - закончили мы с Юриком хором.

Желаю успеха участникам![i]

C прибытием вас, паровозеГ :)
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/237002/#c_608286

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/209310/

Серое небо сделалось совсем свинцовым и словно даже опустилось ниже.
— Сейчас пойдет дождь подумалось ему и точно не прошло и двух минут как крупные капли забарабанили по сливам.
— Пожалуй, пора домой.
Он вышел на какую-то узкую улочку, кажется здесь ходила его маршрутка. Зонтика у него естественно не было, поэтому пришлось встать под балкон. Он стоял и удивлялся как близко стоят дома друг к другу, должно быть соседи видят все что происходит в окнах напротив. Эта мысль показалась ему забавной и он поднял глаза чтобы посмотреть на эти самые окна. И обмер...
Вообще то он сам не понял своей реакции, не то что бы он никогда не видел девушек, а в окне на подоконнике сидела именно девушка, завернутая в полотенце так, что казалось ничего кроме полотенца на ней и нет, просто наверное именно ее он меньше всего ожидал там увидеть. У нее были темные длинные, мокрые волосы видимо она только что вышла из ванной, окно было приоткрыто — простудиться она явно не боялась. Это было похоже на съемки какой-то рекламы, хотя он был почти уверен что в комнате она одна. Дождь разлетаясь ударялся в ее окно, оставляя на нем узоры из мелких капель и такие же капли скатывались по ее волосам, словно она сама сидела под этим дождем. Дождь был с ней солидарен, он был ее настроением, он пытал достучаться до нее и что-то сказать, он как будто специально ждал пока она выйдет из ванны влажная и завернутая в полотенце на свидание с ним.
Она смотрела в окно куда-то наверх за крышу стоящего напротив дома и сидела почти неподвижно, но при этом во всей ее позе была такая энергия, что казалось сейчас она встанет на подоконнике в полный рост сбросит на пол полотенце, откроет пошире окно, посмотрит на секунду вниз, а потом снова наверх, и легко оттолкнувшись от подоконника полетит навстречу дождю.
На секунду он опустил глаза, наверно неудобно вот так смотреть на нее не отрываясь. А когда поднял их снова на окне вместо девушки сидел большой черный кот и терся носом о форточку.
— Может быть она еще появится, — надеялся он, но точно знал, что больше ее не увидит. От созерцания кота его отвлекла обрызгавшая его грязь из под колес.
— Так это же моя маршрутка, — в этот момент ему захотелось поскорее убежать отсюда.
Он ехал прижавшись лбом к стеклу, и смотрел как стекают мутные, грязные ручейки ему было больно и в то же время легко, как будто он что то потерял, но в замен получил нечто более важное — то что навсегда.
Он уезжал от нее все дальше и дальше, а она так никогда и не узнала как он любил ее эти пятнадцать минут.

"Обезьяны называли это место своим городом и делали вид, будто презирают Народ Джунглей за то, что он живет в лесу. Они усаживались в кружок на помосте в княжеской зале совета, искали друг у дружки блох и играли в людей: вбегали в дома и опять выбегали из них, натаскивали куски штукатурки и всякого старья в угол и забывали, куда они все это спрятали; дрались и кричали, нападая друг на друга, потом разбегались играть по террасам княжеского сада, трясли там апельсиновые деревья и кусты роз для того только, чтобы посмотреть, как посыплются лепестки и плоды. Они пили из водоемов и мутили в них воду, потом дрались из-за воды, потом собирались толпой и бегали по всему городу, крича:
- Нет в джунглях народа более мудрого, доброго, ловкого, сильного и кроткого, чем Бандар-Логи!"

Всегда. Не знаю значения этого слова, это какое-то неразумное слово – всегда.
О чём.

В том городе часто тряслась земля. Тряслись стены дома, пол, гремело и звенело всё, что могло греметь и звенеть. Никто не кричал, не спешил выбраться на улицу. Просто говорили – опять взрывают.

Пацан любил наблюдать за муравьями. Это были хорошие чёрные муравьи. Жили они под землёй. Просто дырочка, отверстие в твёрдой корке серого пыльного грунта, вокруг неё бегали муравьи. Пацан мог часами сидеть и наблюдать за ними, изменять палочкой их маршруты, тормозить их движение плевком, делиться чем-нибудь съедобным. Что было там, за входом в муравейник, неведомый мир.

Вокруг шли люди. Это был проход между двух пятиэтажек, посреди которого сидел пацан в белой кепочке и наблюдал за муравьями. Иногда кто-нибудь из людей останавливался и заговаривал с ним, а он всегда отвечал на вопросы.

Иногда внезапно начинал дуть ветер, усиливаясь с каждой секундой. Надо было быстро добежать до подъезда и суметь открыть дверь, суметь, потому что ветер был сильным и мешал этому. Подняться на четвёртый этаж, войти в квартиру. И смотреть в окно, как ветер гонит тучи песка, рвёт деревья, как прохожие спешат добраться до своих убежищ. И слушать, как цокают песчинки по стеклам окон.

В деревне у бабушки муравьи были совсем другие, мелкие красные. Те, чёрные, кусали просто, щипали и всё. А эти кусали жгуче, и вид у них был какой-то нехороший, недобрый. И жили они в разных непонятных местах, например под вросшими в землю красными кирпичами, ограждавшими клумбы в палисаднике. Пацан решил, что красные муравьи враги чёрных.

В лесу жили другие муравьи. Жилища их были серьёзными строениями,  пирамидами. В одних жили большие чёрные, в других большие чёрно-красные. И те, и другие были явно солдатами. Брошенная на муравейник лягушка не успевала упрыгать, она замирала, подёргиваясь валилась, вытягивалась, облепленная муравьями.

Со стороны пацана это не было убийством лягушки, ведь он накормил ею муравьёв. Так, однажды, бездумно убив камнем птицу, он очень пожалел о содеянном. Но сразу принял верное решение, сбегал домой, принёс кошку и показал ей мёртвого воробья. Это уже не о муравьях. О чём.

Всегда – это с момента первой памяти и до сейчас.

Сегодня иду двором двухэтажки, а там пацан с палкой в руках, важный такой. Спрашивает – Ты кто. Я иду, говорю – Человек. Он – Какой человек. Я иду, говорю – Взрослый.

Быть всегда…

Сказка – торопыжка.

Из сборника автора: «Сказки времен и народов»

...А он кааак! А она от него. И – в кусты. А там – медведь. Нет, там принц Золотую рыбку ловит. А ворона тут давай каркать во весь голос. Домик и растаял. И принцесса тоже. Нет, принцесса проснулась, а никого дома нет. Она и стала блины печь. А печка убежала в лес – и к Бабе Яге – давай мне твой мечь-кладенец. А из леса – грибы – целая армия. Зарядили пушки земляникой. Земляника – вкусная, Маша ягодку за ягодкой – и заблудилась. Смотрит, на дорожке крошки хлебные. Она их ест и поет: «Я от бабушки ушла, я от дедушки ушла...». Волк это услышал, и короткой дорогой побежал. Прямо к Людоеду. А тот сапоги хрустальные меряет. А они ему велики. Он волка – цап. И надел ему сапоги. Тот сразу стал невидимкой. Сапоги бегут – не остановиться. Волк плачет, дед плачет, баба – плачет. Одна мышка не плачет. А чего ей плакать, если воробьишка ускакал целый и невредимый. Только мама воробьиха превратилась в прекрасную царевну. Тут и солнышко село, и сказке конец, а кто до конца дослушал – молодец.

УФФФФ!
Все.

10/10/08

-надо слив купить (задумчиво)
-…/зачем ему сливы понадобились? Ну понятно если бы пиво, но сливы?!/
Много надо купить?
- да так, один, может…
- один килограмм?
- откуда я знаю, сколько он весит? Какая разница-то? Купим, повесим с одной стороны, и бочку поставим…
-…/дожили! Сливы в бочках!/
Килограмм на бочку это мало (задумчиво). Перед глазами предстала перспектива строительства нового погреба, обязательно с пандусом, как в позапрошлом веке. Вспомнилось, что продукты транспортировались в бочках. Потные рабочие, согнув мускулистые шеи, закатывали их на пристани… Корабли поднимали паруса и отправлялись из Варяг в Греки, или куда им там тогда было нужно…
-поехали, купим
-поехали
В строительном магазине как всегда было душно, ходили задумчивые мужики в спецовках и женщины в оранжевых жилетках…
…Наконец-то на доме появился нормальный слив для дождевой воды…