В каждом из стихотворений цикла ЛГ примеряет некую роль, и эту роль требуется угадать – кто он, говорящий эти строки?
И этот вопрос в каждой части цикла остаётся без ответа. В первом стихотворении – некий надмирный наблюдатель. Возможно, от этого он говорит очень общими словами, описывая нечто, что мы уже читали. Если бы всё первое стихотворение подтянулось к уровню последних строк («А сыновья …» и далее), то получилось бы нечто более весомое, но это уже у меня сослагательное наклонение. Несомненно то, что герой ещё не привык к предреволюционному наименованию города – Петроград, но это бывает с людьми рассеянными, коими славится наша северная столица.
Персонификация героя второго стихотворения невозможна. С одной стороны, это «философ» (или историк), начинающий со слов высокого (во временном охватном смысле) обобщения: «Страна языческих пожарищ…». Вопрос-запинка в прочтении: почему языческих пожарищ? о каких пожарищах речь? О сожжении язычников кн. Ольгой? О 1812 годе? Или некие условные «пожарища» как беды, приносимые язычниками? Но фраза брошена – и гадай что хочешь. «Убогих через одного…» - ой! Почто так немилосердно? Впрочем, есть у меня догадка (на слабую почву встаю я тут, но уж ладно): убогие – это как колокола, купола и прочая святорусская атрибутика, надо тут её поместить, заодно и рифма получается. Но назад, к идентификации героя – он обращается (к бойцу, вероятно) словом «товарищ», то есть философ умер, у нас тут классовый товарищ товарища («мы … отыщем классовым чутьём» - полное слияние с «товарищем»-оперативным расстрельщиком). «Товарищ», вероятно, слегка огорошенный масштабами своей кровавой работы, утешен короткой боевитой речью, и вновь кожанка преображается в тогу (или профессорскую мантию) – и пошли обобщения («страна Святых и святотатцев»), тут же французский крейсер, ага, мы на берегу Крыма, так, поспеваем за авторской мыслью… И внезапно звучит лирическая нота – и кто (что за ЛГ) её берёт на струнах четырёхстопного ямба? Обладатель «золотых погон», профессор-философ московского (ростовского и т.п.) университета по отделению философии или истории, «товарищ», не выдержавший темпов ударного труда в застенках? И вновь – беда общих слов: «С Россией тяжело расстаться/ И не расстаться тяжело…» Задумчивое многоточие, задумчивый взгляд автора и читателя встречаются где-то в районе люстры. А о расставании с Россией есть уже слова – слова, избегшие беды абстрактных понятий вроде «тяжело», а режущих по живому:
«Пролетая, печально курлыкали,
Был далек их подоблачный шлях.
Горемыками горе размыкали
Казаки в чужедальних краях.»
Или у того же Николая Туроверова:
«Что ты найдешь в стране печальной,
В твоей стране среди снегов?
Зачем ее холодной тайной
Твоя отравлена любовь?»
или далее, у него же:
«Сильней в стременах стыли ноги,
И мёрзла с поводом рука.
Всю ночь шли рысью без дороги
С душой травимого волка»
И, наконец, хрестоматийное (не могу удержаться от того, чтобы целиком не привести):
"Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда."
И к этому слово «тяжело» уже не приставишь – испугаешься пошлости такой абстракции.
Если из всего цикла останется «мертвецов везли обозами» со своей накрывающей воображение стальной и безжалостной первой строкой – автора можно будет поздравить со стихотворением, потому что эта строка дорогого стоит .
С уважением,
Алексей
