Тур - 149: "Как на Каме-реке" (конкурс завершен)

Вот я плАчу - плачУ по счетам…
Я уже исчерпал кредит,
Но осталась ещё мечта:
Узнать - кто победит?

Как Там  лягут карты дорог,
По каким кривая везла,
И какой огласят итог
Состязаний добра и зла,

Что случится внутри и вовне,
Что за силы гнали прогресс?…
Информация эта во мне
Вызывает живой интерес.

Кто сумеет пройти виражи,
А кого – с лопатой искать…
Но для этого надо дожить
До финального до свистка

Чтоб увидеть - поверх голов -
То, куда нас Река несет.  
Всё  узнать не с чьих-либо слов,
А  лично. Увидеть Всё.

                      На лугах за смертельной рекой,
                      Расцветают волшебные розы.  
                      Дарят душам бесценный покой,
                      Умиления сладкого слёзы.

                    Дивен,  сказочен   роз аромат.
                      Как волшебно меняют оттенки,
                      И на нас будто с лаской глядят,
                      Лепестками целуя коленки.

                      Из цветов  нежно музыка льётся,
                      И тут вспомним забытый мотив.
                      Как прощались мы с Родины солнцем,
                      Нас лобзало оно, осветив.

                       А потом чрез дороги земные,
                       Мы прошли, и вновь те же лучи.
                       И вновь те же цветы луговые,
                       Словно счастья златые ключи.

*   *   *

В колыбели песню мама
тихо пела мне:
Убаюкивает Кама
камешки на дне.

Будет трудная дорога,
вёрсты и персты,
но найдёшь ты в камских водах
камешки мечты.

Всё течёт, и много Кама
унесла воды,
в отраженьи глаз искал я
камешки звезды.

На речистом перекате
повстречался с ней,
да засыпало закаты
камешками дней.

Плёс глубокий, берег дальний,
вётлы да дубы…
В перекатах моет Кама
камешки судьбы.

2002

Ой, ты гой еси на Руси!
Льется с неба синего синь.
По крутому брегу-боку
Поливает Омут реку.

               Сине-белый мех пуховой,
               С белокурой, белой главой,
               В седых космах, в синь облака
                Принимает Омут река.

Серо-белый пористый снег,
Проносивший свет зимних нег,
Бывший барин в ивном суку
Отпевает Омут реку.

                 Темно-синий и с зеленой,
                 Тонкой ниткой, плотной стеной
                 Полусонный лес, как к руке,
                 Припадает к Омут реке.

Речным чёртом, чёткой чертой
Чёрный ворон – плот смоляной
Из далека в даль далека
Посылает Омут река.

Мне б храм построить на реке, пускай плывёт,
Пускай прибрежные места в него глядятся.
А вдруг – воспрянут, расцветут, преобразятся.
И поспешит за храмом к морю Крестный ход.

Дома и площади, разбитые мосты,
Как жилы – порванные временем дороги,
Всё полумёртвое поднимется на ноги,
А облака по ходу скучатся в кресты.

Финифть живительная брызнет с образов,
Хоругвь небесная над ходом разовьётся
На древках льющихся лучей другого Солнца,
Неспешно выплывшего в день из-за крестов.

И абрис ихтиса забрезжит в глубине,
С мостков прибрежных в крестный ход вольются люди.
Но Бог навряд ли всех простит и не осудит,
С лихвой оставив на распятие вине.

Лишь только тем, кому бегущая река
Как раз по щиколотки будет, отзовётся,
И станет каждый луч полуденного Солнца,
Как утопающему крепкая рука.

А в декабре, когда мой храм настигнет лёд,
Неважно где, в каком краю, в какой юдоли,
Я напою его остатком тёрпкой воли,
Надеясь твёрдо, что до марта доживёт.

Прячутся руки в карманах свитера.
Жаль, но со мною опять не Вы.
Мне б на четверг взять купе до Питера
И побродить вдоль ночной Невы.

Ветер с залива растреплет локоны,
Я по ступеням сбегу к воде.
Белые ночи из неба сотканы,
Ближе которого нет нигде.

Небо в реке и на крышах города…
Хочется чайкой в него нырнуть.
Если и Вам это небо дорого,
Не оставляйте меня одну

Даже во снах. А пока Вы спите,
Я за улыбку гранитного льва
Больше люблю полуночный Питер
И совершенно не помню Вас.

                                  

Люблю сидеть на берегу,
Люблю азарт и радость лова.
Я эти чувства берегу,
Они свежи, хоть и не новы.
Не знает и судьба сама,
Сижу ль на берегу впустую,
«Ерша» ль поймаю иль «сома»,
А может,  рыбку золотую...

На самом деле, не люблю
Я рыбный промысел жестокий.
В реке поэзии ловлю
Я рифмы, образы и строки.
Нет лова – не держу обид,
Но вот приходит вдохновенье –
Как в котелке уха кипит,
Так варится стихотворенье.

              
Полноводная река течёт размеренно,
не замрёт на миг и вспять не обернётся.
Расправляя плечи ширится уверенно,
то мелея, то проваливаясь плёсом,
расстелив постель от берега до берега
сонно всхлипывает пеною белёсой.

От истока путь далёк, а цель неведома.
То пороги, то стремнины баламутят.
Но вчерашний ручеёк, по руслу следуя,
устремлён вперёд к таинственному устью
то - в молчании, в раздумьях, то - беседуя,
если встретится  общительный  попутчик.

Бороздит в морщинах карты, извивается,
словно линия доверчивой ладони.
Погружаясь  в океан седая странница
неподъёмный груз волной усталой гонит -
чем гордилась и о чём придётся каяться
в исповедном истовом поклоне.

Умирание заложено в рождении,
словно кругооборот воды в природе.
Растворишься... испаришься... но течение
путь к истоку материнскому находит.
По задумке многоопытного Гения
Жизнь течёт, кружась в извечном хороводе.

            

                  
.

Солнце сквозь кожу проявит кровь,
Руку остудит река.
И обреченно рифмуешь любовь
С тем, что не знал пока.

Перерождению не мешай.
Ведь, наготу тая,
Я засыпаю, едва дыша.
Думаешь, что твоя...

Я ускользаю в страну чудес.
Солнце моих  миров
Блесткой январской лукавый бес
Дунул на розу ветров.

Плещется песня уже во сне,
Как ветерок, ничья,
Речью реки при полной Луне,
Бабочкой вдоль ручья.

Как много мы имеем лиц...
Особенно, когда на взводе,
Когда наступит половодье
Эмоций, выйдут из границ,
Из берегов набухших век
Потоки вымученных рек.

...
Уже размыты дно и грунт,
Припухли рты у древних устий,
Всё больше в них наносов грусти.
Ручейный бисер тонких рун,
Напишет нам о новой сути,
Как будто в книгу наших судеб.

...
Как много утекло воды,
А с ней и наших поколений,
Которых вылепило время...
Увёл их в небо поводырь,
Чтоб отражались те в веках
На безутешных облаках.

23 августа 2013

Картина Лизы Рэй

бродить в реке под плеск водицы мерный,
мальков искристых наблюдая рой,
и сделав шаг единственный неверный
вдруг погрузиться в омут с головой…
в миг захлебнуться, не умея плавать,
девчонкой лет наверно десяти…
с тех пор быть благодарной дяде Славе,
за то, что он сумел тогда спасти..
панически воды бояться... к черту
круизы посылать, и с этим жить..
в бассейны и в моря на всех курортах
по щиколотку только заходить…
но как-нибудь по зебровым полоскам
спешить к автобусу и в этот миг
на оживленном шумном перекрестке
нечаянно  попасть под грузовик…

12.04.2014

Здравствуй, город мой, будь же ты проклят,
храни тебя Бог!
Антон Стрижак

Здравствуй, город мой, проклятый «слугами», Богом храним!
Чертовщиною образов Босха изранен твой нимб.
И ночлежки Бугровской не стало – ушла с молотка.
А бездомных и нищих – всё больше. Такая тоска!

Миллионы твои утекают давно за бугор.
Солнце зимнее ласково гладит ледовый ковёр,
что расстелен морозом февральским по Волге – Оке.
Бродит память по улочкам грязным (в беды колпаке).

Горький город! Всё глубже твоё театральное дно.
Всё страшнее и круче обрыв между явью и сном.
Возвращаться в реал мне мучительней день ото дня.
Век минувший повсюду сквозит, кандалами звеня.

Привидением – Фамусов. Чацкие – в жёлтых домах.
Здесь судьбу человека упорно сшивают в тома.
С плеч долой, подписав, направляют в судебный архив.
Скалозубов – всё больше… Заволжские дали тихи.

Центр Поволжья, России карман… Это в прошлом твоём.
– Судьи кто? – шепчет странником ветер. Молчит окоём.
Нищета окружает дворцы, что вросли в берега.
Белой рясой ложатся на землю родную снега.

Прогуляюсь под вечер, пытаясь тревогу унять.
Может, вера вернётся в сердечную келью опять?
А надежда: и жить не живёт, и не сдохнет никак…
На распутье дорог я рассыплю бессоннице мак.

Помолюсь о тебе, горький город. И Волжский откос
покачает печально нагими ветвями берёз.
Крест, что выдан мне этой землёй, я смогу донести…
– Ты откликнись мне…

Благовест. Утро…
– Пойми… и прости!

20-26.02.2015г.

Лёд накренился плейстоценово
с высот Байкальского хребта –
спустился в падь натужно, медленно,
вразвалку, силясь и кряхтя.
Там, над восточной ойкуменою,
из недр взметнулись купола –
кипело гневом море пенное,
всё выше высилась гора.

Пережимали реку (вену ли)
потоки лавы, марь, жара, –
оставила купель священную,
исток на север увела.
По перевалам
                         и моренами,
по каменистым склонам гряд,
бежали племена Пра-Ленные
саха, эвенков и бурят.

Всходило солнце по-над кромкою,
в лучах качая колыбель
ещё не названной потомками
ни Улахан, ни Елюэнь.
Стремнинная, водоворотная
среди порожистых камней,
вела шиверами и тропами
роды кочующих людей.

Отвесный скальник
                                   – к небу лестницей.
И много сотен лет спустя
уступ,
           потёртый и растресканный,
расскажет, чем жила река, –
вгрызалась в твердь бросками нервными,
копила силы в ледостав,
весною берега подснежные
стелила в пойменных лугах.

Неумолима власть течения.
Собрав пожитки, жён, детей
ушли кочевники со временем
туда, где новый брезжил день
за неизведанными землями,
где белой ночью тень длинней.
Верховье чаячье-плачевно,
прощаясь, кликало: "кей… кей…"

                ***
На взгорье старая шаманка
кружила возле листвяка,
шепча бессвязно: ра-ны… ра-но…
помо-ры… ма-нга…
ту-рук-ха…

.

Бор в Мышкине, сухая чистота
Колонн шершавых золото и умбра.
Макушек зелень оживляет утро,
В Охотине церквица без креста…

Не помню, отражался ли в  реке
её зигзаг унылый серо-белый?
И по кому дрожащим медным телом
Трезвонил колокол за Волгой вдалеке?

Родник был там, под радугой пузырь,
Окружностью стеснённый бочки врытой.
Черпак железный с донышком отмытым
от краски бывшей… Верхневолжья ширь,

Ширь светлая, ширь леса, ширь воды,
Не плоская, сухая, не степная,
Где глаз, не видя истинного края,
Шлёт внутрь предощущение беды.

А здесь душа как вялый лист легка,
В весёлом состоянии уюта.
Уходит в ноль докучливая смута
Ты пуст, как пуст черпак у родника.

А для чего ты пуст, для влаги той,
Той влаги горьковатой родниковой?
Для жизни неизведанной, но новой
Иль мелкотья в обнимку с суетой…

Чего кукожиться, сей час же ты живёшь!
А завтра? Завтра будет…будет позже…
"Ты плащ мой приготовила? Вдруг дождик,
Ты что ж и за брусникой не пойдёшь?"

На домик у реки бросаю взгляд
И больше не смотрю, походом полон,
Бор впереди, где старых елей полог,
Где зелень губки мха и сосен чистый ряд…  
  

Над поплавком зависла стрекоза.
Лесной ручей в журчанье хлопотливом.
Я осторожна, опытна и зла,
но, как дитя, ловлюсь на подхалимов.
Тщеславие -  дань  глупости , и грех...
Всплывает  слов  мерцающая  стая.
А лаком полировочным - поверх,
и  трепетно  душа  крючок глотает.
Не понимать  такого пустяка:
в наживке - лесть, пропитанная ядом.
Но - эти люди! Гибкость костяка!
И мягкость шкурки вьющегося гада!
О, эти люди! Как умеют лгать!
И лишь  беда стирает блеск с фасада:
чужое горе-не по силам кладь
для декораций из плеча и взгляда.
В потоке плавном много разных встреч,
река рябит -у берега -по ветру.
От лести невозможно уберечь.
Клюет.
И плавно подсекают  жертву.  

(Из цикла "Воспоминания о Грузии")

Бежала горная река с высот в долину.
И плыли стаей облака, то – врозь, то – клином,
Касались плеч отвесных гор с зелёным мехом.
Был камнепада дружный хор с протяжным эхом.

Мелькала пёстрая форель в потоке горном,
Реки менялась акварель в лучах задорных.
Искрилась рыба серебром, а камни – златом,
И здесь казались ерундой года и даты.

Здесь воздух свежестью дышал и пах сосною,
Пеклась форель, дымил мангал, а мы с тобою
Смотрели сверху на стезю реки шумливой.
В долине, что была внизу, цвели оливы.
                                  
Звенела весело вода, шлифуя камень,
Форель летела в никуда, бока поранив.
Безумна быстрая река – поток гремучий,
А мы стоим, в руке – рука, на горной круче.

На копне зари кудлатой
Первый солнечный рефлекс
Жжёт, покошеное злато,
Разлучисто, простовато,
Прошивая край небес.

На мезге, бурлящей речки,
Всходит пар с хмелющих вод,
Лесоплавные насечки
Как рассыпанные спички
Бахромят водоворот.

По краям живые хвои
Над рекой шумят седой,
Ропщут по телам пилою,
В корень, сваленным на зное,
Убегающим с волной.

Мой сон над медленной рекой туманом тает
В рассветный час иного времени - подспудно.
И в парке завтрашнем павлин смешно пролает,
Гордясь юродивым хвостом - в Бомбее утро.

Не важен, впрочем, этот факт. Всерьёз - движенье
От бесконечного "ничто" к масштабу точки.
Песочный плен часов, где сносит вниз теченье,
Стирая жёлтые мечты по одиночке.

Пурпурным тоном облаков над минаретом
Я закружусь по птичьи так - без тени мысли,
Чтобы пером, дождём иль молнией согбенной
Уткнуться в радужный прибой залива Смерти
Но вновь туман спешит, клубясь над тёмной далью
Моей таинственной реки - с названьем Небо,
А пепел предков поглотя с инжирным супом,
Шаман поёт и в бубен бьёт из кожи вепря.

Всё - только миф. Я таю… Видишь? Просто таю…
К исходу времени возврат - необратимый.
Что завтра - в плен или на волю, или в стаю?
"Не будет завтра!" - вновь гнусит божок капризный.

Что мне с того?.. Живу молекулой смиренной
В своей галактике мятущейся пылинки...
Я припаду к губам твоим всегда надменным,
Чтобы увидеть звёздный блеск твоей слезинки…

Хороша река Кама под утро
И заманчива Волга с утра,
Вспоминается мне «Камасутра»,
Так, пожалуйста, будь ты добра.

Ведь я знаю, ты склонишь главу
И лукаво закосишь глазницы,
Словно в песне  про реку Москву,
Про сады  возле древней столицы.

Речка движется или не очень?
Пелось в песенке этой вчера
И про то, что уже скоро ночка,
И спокойны у нас вечера.

Год за годом речные потоки
Воспевали поэты в веках.
И различные старые строки
Вновь и вновь отдаются в мозгах.

Не могу позабыть я Неву
Там один господин в боливаре,
Хоть и вреден был север ему,
Очень часто гулял на бульваре.

А вот на Амазонке далекой
Не бывать мне уже никогда.
Стонет, воет, ревёт Днепр широкий,
На Дону ж стоит тихо вода.

На Амуре, на Дальнем Востоке
Три танкиста – лихой экипаж
Не пустил самураев жестоких
На высокий на берег на наш.

И уж знаете Вы почему,
Не хочу поминать Колыму.
И молчаньем о «Чёрной планете»
Мы закончим экскурсии эти.

Река - записная кокетка.
Тут - книксен, там - полупоклон.
А гор кружевная горжетка
Упала с плеча в небосклон.

Шутя, разливается в пойме,
Кряхтя, одолеет бугор...
Родная, чуть слышно напой мне,
Что слышно у синих у гор.

Пусть вольная красная рыба
Щекочет речную волну -
А та улыбается , либо
Хохочет, презрев тишину.

Стала парком гора Соборная:
Заросли крепостные рвы.
Обвивают тропинки торные
Всю ее и лежат как швы.

Спуск к реке стал дорогой каменной
И слободкою рыбаков.
Дым белесый, плывя над банями,
Книзу стелется молоком.

Лает пес и кудахчет курица.
Сладко тянется в небеса
Аромат над булыжной улицей –
Там малина кипит в тазах.

А в купеческом доме-логове
На веранде клубится пар:
Подбоченившийся над Волгою
Закипает царь-самовар.

Теплоход приплывает издали:
Он дымит, и похож на печь.
На базаре у белой пристани
Продается копченый лещ.

Хохлома на столах – сервизами;
И плывут за лесной рубеж
Облака цвета каши рисовой:
Прямо ложку бери да ешь.

Небо такое пегое.
Небо такое низкое.
И соловей бессовестный
Спать не даёт кустам.
Грубой весенней негою,
Сопровождённой рисками,
Почка берёзолистая
К птичьим прилипла ртам.

Утро в тумане рыскает.
Утро такое волглое.
И соловей над Волгою -
Маленький скромный вождь.
Сердце последней искрою
Клетка грудная тискает,
Птицы ржавеют искренне:
Дождь, всю неделю дождь...

Гонец неугомонный, вечный странник,
Зеленоглазый ветреный Иртыш!
Люблю твой скорый бег в осенней рани,
Когда чуб берега взлохмачен, мокр и рыж.

Так радостен твой бесконечный говор!
Ты видел чудо. Расскажи о том,
Как чуткий лес, скалистой цепью скован,
Дрожит во сне осиновым листом,

Тягуч и крепок воздух – мёд алтайский,
Заливший липким золотом простор.
Сентябрь. Жилет степей меняет краски.
Облинивает ожерелье гор,

Но веришь ты, наивный, в силу сосен,
В мир древних тайн на кончике иглы.
Шуми, Иртыш, в твоём многоголосье
Ликует шарм волнующей игры.

Ловлю смешинки брызг в твоём дыханьи
И каждое движенье влажных губ.
Вернусь – дождём, бессонницей, стихами,
Чтоб снова растрепать душистый чуб.

Сравнение, увы, банально:
- Жизнь – это быстрая река,
Поток её, вполне реально
Несёт по жизни нас пока.

В момент рождения, - истока,
Так слаб и тонок ручеёк,
Струится еле и до срока
Не знает бед он и тревог.

Взрослеет, набирает мощи
В себя от братцев-ручейков,
И вот, уже резвится в роще
Среди зелёных берегов.

Там он свою подругу встретил,
В один поток они слились,
И дочке-речке актом этим
Совместно подарили жизнь.

Одной семьёй струясь, питаясь
Живительной водой сестёр,
Звучит гармония такая,
Как слаженный, единый хор.

Вершит река свою работу,
Несёт большие корабли,
Шаланды, баржи, что без счёта
Везут в себе дары Земли.

И, став глубокой и степенной,
Забыв про прежний быстрый бег.
Впадает в океан смиренно,
Как в старость жизни человек.

Так, выполнив своё заданье,
Мы жизнь кончаем, как река,
Вливаясь в космос мирозданья,
Чтоб в нём остаться на века.

     Сколько радости было и света в день рождения в детстве моём: я бамбуковый спиннинг от деда получил. На рыбалку вдвоём мы идём на вечернюю зОрю на любимую нашу Оку. Лучше самого тёплого моря - отдохнуть на её берегу для меня и, конечно, для деда... Ежевикой весь берег зарос. Сладких ягод две горсти отведав, осторожный я сделал заброс. Получилось! Блесна, словно рыбка, проплывает среди островков. Не сдержал я счастливой улыбки: "Кто наживку отведать готов? Щуки, окуни, где вы? Скорее! Начинайте, родные, клевать". Ведь рыбалка - почти лотерея... Мы кидаем опять и опять увлечённо и очень серьёзно. (Забываешь про "есть" и про "спать", если падают яркие блёсны на спокойную водную гладь).
     Время в реку по леске струилось и сливалось с водою в одно... Я почувствовал, что зацепилось капитально, похоже, за дно. Огорчиться ещё не успел я, что блесной за корягу задел, вдруг рывок..., устоял еле-еле, и... без умолку тормоз запел, в жизни лучше не слышал я песни, чем безудержный тормоза треск: с ним рыбалка в сто раз интересней... На стремнине внушительный всплеск речки зеркало в мелкую крошку расколол. Леска стонет, звеня. Руки нАлились нервною дрожью... Щука, ростом почти что с меня, "взяв" блесну, рвётся бешено в яму, весь мой разум заполнив собой... Но и я тоже парень упрямый - завязался отчаянный бой. Я с ней стойко и яростно бился, беспредельно борьбой увлечён, как прославленный, доблестный рыцарь, ну а щука - трёхглавый дракон. Я старался довольно умело на вечернем родном берегу, но сдаваться она не хотела, новый спиннинг сгибая в дугу, словно трактор, тянула в глубины... Я стоял, упирался, как мог, хоть по пояс промок, а из тины, чуть торчал мой увязший сапог. А она, словно взяв передышку, позволяла себя утомлять, но у жёлтой цветущей кубышки в глубину уходила опять.
     Раскраснелся я (щёки и тело) и не чувствовал времени ход. Даже солнышко порозовело и упёрлось плечом в горизонт. Вот уж рядышком у переката над зеркальною гладью возник в брызгах, крашенных рыжим закатом, щучий бархатный рыжий плавник. Вкус победы я чувствовал сладкий, позабыв про законы примет... Сил последних собравши остатки, прыгнув в воздух почти что на метр и отчаянно плюхнувшись в воду, щука снасть мою новую рвёт и, ещё не поверив в свободу, по поверхности тихо плывёт...
     Равнодушно уносит теченье мой большой неудавшийся приз...  "Для тебя этот бой - развлеченье, ну а щука сражалась за жизнь,- дед сказал (ну, а я - чуть не плачу), - Соберись, ты ж мужчина - не плачь. Позабудь про свою неудачу, ждёт тебя ещё много удач".
     Годы мчатся, как окские воды; я ловил судаков, осетра, не боясь ни трудов, ни погоды... И сегодня я искренне рад говорить в день рождения внуку: "Новый спиннинг в подарок готов, ждёт большая везучая щука в старой воложке у островов".

Осень серая. Листья летучи.
Словно зубы, торчат валуны.
За железными ребрами тучи
Бьется мутное сердце Луны.

Осень страшная. Словно во сне я.
Оттого ли, что сны неспроста, –
Словно кровь, клокоча и чернея,
Речка хлынула горлом моста…        

                  
Приятно быть на свете ничьей.
Ничья, например, река,
Хотя упирает она бока  
В желтые берега.
Щекочет подмышкой ее камыш…
Влюбляйся, она - ничья!
Но с этой нескладной речкой лишь
Послушает он соловья.
А важный карась, что  с семьей плывет,
На реку сердит  за то,
Что, сверху посверкивая чешуей,
На дне та черней пальто.
И даже лягух в ее камышах,
Что в царство подводное вхож,
Не любит ее переменчивый нрав,
Раскованность вешних поз.
А если поднять ее в полный рост,
В км эдак двадцать пять?
Сто лет  приговоренный к ней мост
Не смеет ее обнять.

Там погода такая же - холод и дождь, как и тут,
там на счастье хватает украденной пары минут,
он распят над рекой, город тот - деревянно-железный.
Там глаза, и слова, и ещё - там действительно ждут,
и борись не борись - от себя не уйти, бесполезно.

Я увязла и так, не бросая монеты с моста.
Где ж он был, тот момент, тот форпост, тот предел, та черта,
за которою пропасть, а дальше - ни дома, ни долга?
Мир зачёркнут любовью, и рвутся в ночи поезда
в те места, где действительно ждут - но, увы, ненадолго...

Стремительно летят листы календаря.
заманивая в плен любовников и нищих,
нам не дано понять, что в сущности мы ищем
о таинствах любви небрежно говоря

Там в стороне чужой, где улицы почище,
не гаснут фонари, не пьет городовой,
а местный управдом пописывает вирши
и машет в такт стихам слабеющей рукой

там есть один прикол, когда стихает ветер
и волны вдоль реки листают тишину.
из мутной глубины на брег выходит репер
и что-то там кряхтит  про Стеньку и Княжну

Там улицы просты, как листья сентября
и можно мимо них пройти не замечая,
ни любопытных глаз, ни грохота трамвая
о прихотях любви с усмешкой говоря...

Сквозь   лес   и  горы,   камни  и  снега
душа  моей  реки   стремится  к  морю.
Туда,  где  отступают  берега,
туда,  где  места  нет  беде  и  горю.

Моя  река   прекрасна  и  горда,
не  упрекнет,  и  лишнего   не  спросит.
Под  тихий  блюз  певучая   вода
на  край  земли  мечты  мои  уносит.

Вдоль  череды  изменчивых  картин
летит  волна,  свой  бег  не  замедляя,
в  капканах   жадных   каменных  плотин
нам  свет  души  бессмертной  оставляя.

Сквозь  смех  и  слезы,  дали  и  века
река  моей   души   стремится   к  небу.
Туда,  где   спят  ночные   облака,
где   зори  льнут   к  сияющему  Фебу.

Вдоль  череды   таинственных   планет
волнистой   лентой   Млечный   путь  струится.
Моей  душе  нигде  покоя  нет,
ей,  как  реке,  "покой  лишь  только  снится"…