Тур - 132: "Ему улыбается Пестель" (конкурс завершен)

ДЕКАБРИСТКИ

Когда б наверняка Вы знали,
Что будет дальний долгий путь,
В конце которого едва ли
Сойдётся случай отдохнуть…

Когда б Вы знали, как враждебно
Воспримет весь столичный свет
Знак Вашей веры беззаветной,
Любви и верности обет…

Когда б Вы знали, что лишитесь
Всех титулов, имений, рент…
Тогда Вы снова бы решились
На безрассудный тот побег?

В истории нет «если». Было.
А было Вам дано – всё знать…
И сквозь столетья – не забыли
Вас, чести благородной знать.

2001

С Великим Новгородом связь
  Была всегда – я до рожденья
  Тропинкой во поле вилась
  За городские огражденья.
  
  Была вода Шелонь-реки
  Как кровь моя, а древний Ильмень
  Длину бояновой строки
  Словами складывал моими.
    
  Летая к Невским берегам
  Соборным пеньем белых звонниц,
  Я разносила птичий гам
  О приближенье шведских конниц.
  
  Рукой от солнца заслонясь,
  Смотрела в даль, где из похода
  Шел победитель, светлый князь –
  Спасенье русского народа.

Евреи шумною гурьбой
В песках Аравии кочуют.
Пророк* ведёт их за собой,
От рабства души их врачует.

Морской стихией укрощён –
Не удалась ему погоня –
Спит беспробудно фараон
На дне.
Ни воины, ни кони

Не встанут на войны тропу...
А у евреев всё в порядке:
Им с неба манную крупу
Бог выделил по разнарядке.

Им сорок лет топтать пески,
В пустыне выжженной скитаться,
Пока не вымрут старики
В чреде естественных ротаций...

С тех пор прошло три тыщи лет.
Куда б ни привела дорога,
Всё вспоминают сей сюжет
Любимчики судьбы и Бога.

* Пророк Моисей, основоположник иудаизма

Да, этот  Христофор Колумб
Был явно странен, хоть не глуп,
В плену идиллий        
Другой бы в Сочи или в Крым,
А он… Америку открыл.
Его просили?!!
Она спокойненько жила:
Свои права, свои дела –
Все были рады,
Нет, он припёрся, сразу в понт -
Устрою, мол, евроремонт…
Оно им надо?!
И без него с трудом жилось:
Упал совсем на коку спрос,  
Враждуют кланы…
Ему плевать - был бы навар,  
Причём  индейцем обозвал –
Какой-то странный…
Пьёт, но не курит – это знак,
Что что-то с головой не так
И сильно, либо
Хворает -  видимо, сидел,  
Теперь устроит беспредел
На все Карибы.
И вождь решил - пришла беда…
А, может, золотишка дать
И откупиться?!
Колумб свой фарт в момент просёк
И взял, потом залили всё    
Святой водицей!!!!

Входит Пушкин в лётном шлеме, в тонких пальцах
- папироса ©

входит Брежнев, сдвинув гневно монархические брови,
говорит, мне непременно подорвут в кремле здоровье.
если, вследствие, мол, скоро перестанет биться  сердце,
то Варшавским договором можно будет подтереться.

следом входит торопливо худощавый Ричард Никсон,
восклицает:  «Лёня, милый, как же я к тебе проникся!»
и целует прямо в губы так что это длится... длится…
воскресает Гарри Трумэн, термоядерный  убийца,

и, пройдя на середину, вопрошает аки пастырь:
«значит, ты мораль отринув, превратился в педераста?
с кем лобзаешься паскуда? захотелось под импичмент?»
Ричард Никсон: «бес попутал, признаю что неприлично».

в этом месте с криком «Аллес!», осерчав, что было силы
выбегает Аллен Даллес, также вставший из могилы.
[смит-энд-вессон одесную, запах сырости и виски...]
я вас Никсон, арестую! - заявляет по-английски.

с тихим смехом, или плачем, оживает Джугашвили,
ниже среднего,  невзрачен, что бы там ни говорили,
и раскуривая трубку, будто щурится на солнце,
произносит: «Гарри Трумэн, ты зачем бомбил японцев?

все притихли, ожидая, кто кому загнёт салазки.
в это время входит Мао с картой острова Даманский.
и кричит: «откройте шлюзы в среднерусскую равнину!»
появляются хунхузы, цзаофани, хунвейбины…

А ведь стOит, наверное, школьницей сесть за парту –
Обучиться манерам искусницы Клеопатры.

Быть неглупой, быть сильной, себя обожать и холить,
И всегда меркантильно использовать чары и волю.

Слыть порочной, быть нежной и неизменно прекрасной,
Покорять и ... страдать неизбежно. Порой – напрасно.

Быть хозяйкой над чувствами, жадно-неистощимой,
Позволяя безумствовать самым крутым мужчинам.

Сумасбродная глупость... Любовный напиток  слаще
Если выпить  жемчужный уксус из  глиняной  чаши.

И красиво уйти, убедившись, что солнце гаснет.
Поцелуй на груди тот, который оставил аспид –
двоеточие, за которым ничто не следует...
Жить с победным задором и смерть обрести – победную!

... и осталась в скрижалях, на всех языках манускриптов
песнь любви и печали последней царицы Египта.

Мне припомнить, скажите, дано времена хана Крыма – Гирея?
Мысли скачут, пьянят, как вино, связной речи намного быстрее.

Чуть прикрою глаза... плачь, слова – шёпот слышу фонтана Омера…
Так давно… с плеч летит голова; злые думы, вы сабли острее:

Те, кто ниже колёсной чеки, пополняли ряды обречённых!
Род – вода пересохшей реки, чёрный парус потери на рее.

Разве сердце твоё промолчит? Будь и камнем оно – отзовётся!
Звук обвала в горах – до Керчи… Это сердце кричит! Поскорее!

Торопись, подтянись, караван! Здесь разбойников бродит немало,
Только сталь их сердец не тюрьма – звоном сабель звучат с колыбели.

Но ни звука из чёрных сердец на моленья сосулек надежды:
В сердце ком – ком из шерсти овец, тишина поглощает капели.

Там, где хан проходил – лишь разор, ветер пепел разносит по снегу.
Нет в степи деревца, чёрен взор, словно след от бича в белом теле.

Но старел Крым-Гирей и слабел чёрный дух из бездушного сердца…
Евнух в ноги упал: «Крым-Гирей, мы девицу нашли еле-еле!

Нет другой в целом свете такой, кроткий ангел она, тоньше лани,
Кожа, будто рассвет над рекой, украшение ханской постели!

Водопадом полночной струи по шелкам нежат волосы плечи,
Как поэма пера Низами, чёрной вязью в бумажной метели».

Но не выпало хану обнять. Как цветок засыхает в неволе,
Деляре в лихорадке огня уходила… Ушла в мир, где тени.

И узнал хан, что сердце болит, и страдает, и мечется искрой:
Тени… Тени сгоревшей любви на осколках его вожделений!

«Есть ваятель Омер, о мой хан…», – трепетали уста царедворца…
Речь чужая – поющий бархан, засыпала огонь на поленьях…

Мастер, низко склонясь перед ханом, о любви слушал дивные речи…
И заплакал неплакавший камень, и слеза прорвалась на колени.

“Я рад, что ты мои читаешь мысли*,
Что осквернять не нужно мой язык,
Что я давно тобой из сердца выслан
И обречён быть в касте горемык.

Я знаю о твоих парижских шашнях,
Вас видели в задрипанном фойе.
С кем любовалась Эйфелевой башней -
Той ржавой современницей твоей?**

Не питерский понятен твой румянец -
Как солнце африканское разлит.
Виной тому - художник-итальянец!
Спиртным всё так же от него разит?

Порядочность теперь уже не в моде,
Художества твои гнусней его.
Тебе важнее монпарнасский Моди,***
Чем ночи наши белые с Невой.”

...
Париж, туберкулёзный Амедео
Гуляет вместе с ‘русскою сапфо’.
Ах, быстро как проносятся недели,
А впереди не светит ничего!

Как ничего? А быстрые рисунки -
Шестнадцать ню из обнажённых Анн.
Серебряного века меркнут сутки,
Хотя Париж ещё золототкан.

Что ждёт их за печальными устами?
Посмертный и прижизненный почёт,
И судьбы с разведёнными мостами,
Над жизненной рекой, что утечёт.

‘Шагал привёз в Париж волшебный Витебск’****
И доживал свой долгий век Роден.
В Гранд-ОперА пойдите, вдохновитесь
‘Шехерезадой‘ Иды Рубинштейн.

14 сентября 2014

* За Ахматовой водился и этот грешок.
** Так Ахматова называла Эйфелевую башню
*** Так нежно Ахматова звала Модильяни
**** Слова принадлежат Анне Ахматовой

Специально для Осеннего Марафона
http://www.stihi.ru/2014/09/09/5671

"Дыша духами и туманами"

А. Блок

Всегда одна. И что же? Нравится?
Морщины у бровей вразлет.
Прижав к груди котомку старицы,
Полумонахиня идет.

Всегда одна. По той же улице.
В один и тот же хмурый хлев.
Ступает гордо, не сутулится –
Несет полублудница хлеб.

И так всегда. С душой израненной,
(все помыслы ее чисты),
Дыша духами и туманами,
Идет Ахматова в Кресты.

Ладонью слабой, - леворуко, спасая хрупкое пенсне
разодранное ледорубом он падал,
падал...
падал
с
н
е
г.

Молчите! прочь! не гворите! Вам двадцать пять, что двадцать шесть-
без разницы! френч, грубый свитер. Оратор, умница - Бронштейн.

В дымы - дыми, гуди Россия храня подковы, не царя.
Красавец -демон ли? миссия! все было было, было - зря?!

"Вам красный бантик не одеть ли?",- толпа не любит новизны.
"Солдаты!",-он жесток и бледен: "Даешь!",- трибуна, вечность, сны...

кудрявый мальчик не одетый - в пижаме (елка, рождество).
Незримой мышью бродит где-то мешком подарков волшебство.

Конфеты, пирожки на блюде, юла, снежинки, конфетти
дымы и
к
р
а
с
н
ы
й
снег на людях. Всевышний скорбен, нем и тих...

я плачу октябрями слезно: дворцы, Нева,- так хорошо!
мигают с неба чьи-то звезды, Аврора, Питер - снег прошел.

Лев Дави́дович Тро́цкий (псевдоним, также: Перо́, Антид Ото, Л. Седо́в, Стари́к и др.); имя при рождении Лейб Давидович Бронштейн[1][2][3]; 26 октября [7 ноября] 1879; село Яновка, Елисаветградский уезд, Херсонская губерния, Российская империя (ныне Береславка, Кировоградская область, Украина) — 21 августа 1940; Койоакан, Мехико, Мексика) — революционный деятель XX века, идеолог троцкизма — одного из течений марксизма.
Октя́брьская револю́ция (полное официальное название в СССР — Вели́кая Октя́брьская социалисти́ческая револю́ция, иные названия: «октябрьский переворот»[1], «Октябрьское восстание», «большевистский переворот») — одно из крупнейших политических событий XX века, произошедшее в России в октябре 1917 года и повлиявшее на дальнейший ход всемирной истории. В результате началась Гражданская война в России, было свергнуто Временное правительство, и к власти пришло правительство, сформированное II Всероссийским съездом Советов, абсолютное большинство делегатов которого составили большевики (РСДРП(б)) и их союзники левые эсеры, поддержанные также некоторыми национальными организациями, небольшой частью меньшевиков-интернационалистов, и некоторыми анархистами. В ноябре 1917 года новое правительство было поддержано также большинством Чрезвычайного Съезда крестьянских депутатов.
Временное правительство было свергнуто в ходе вооружённого восстания 25—26 октября (7 — 8 ноября по новому стилю), главными организаторами которого были В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, Я. М. Свердлов и др. Непосредственное руководство восстанием осуществлял Военно-революционный комитет Петроградского Совета, в который входили также левые эсеры.
© Георгий Волжанин, 11.10.2014 в 08:14

Есть женщины в прусских селеньях,
В Провансе и в Греции есть.
И память хранит в поколеньях
Отвагу их, доблесть и честь.

На пляжах французской ривьеры
История эта в ходу:
Однажды враги-флибустьеры,
В пятьсот сорок третьем году,

Пошли во главе с Барбароссой *
На приступ савойских границ.
Туман все дымил папиросой
И стлался угодливо ниц.

И были не в силах больницы
Всех раненных в битве принять.
Всю ненависть, горе, боль Ниццы
Курортникам ввек не понять.

А город не ждал нападенья.
И был не велик гарнизон.
И чем затыкать прободенья,
Когда атакован maison?**

И впору кухаркам и прачкам
Доспехи своих шевалье
Напялить, и в пику богачкам,
Забыв о еде и белье,

Вступать с неприятелем в смертный,
Последний, решительный бой.
С половником, с вилкой десертной,
С вальком и дверною скобой.

И вот из благих побуждений
Мужичка Катрин Сегюран,***
Не требуя вознаграждений,
Пошла напролом, на таран.

И грохнув, слегка, знаменосца
Привычным стиральным вальком,
Сразила врагов с девяносто,
Как будто бы пыльным мешком.

Они, впав немедленно в ступор
При виде дородной мадам,
Кричали в ладошечный рупор
Тем, кто подбегал по следам:

Захвачено черное знамя!
Проигран неистовый бой!
Судьба посмеялась над нами,
Как в случае с Али-Бабой.

А прачка, задравши все юбки,
Казала ядреный свой зад.
И виделся в зрительной трубке
Султану позор и пассат,

Что дует с египетской силой,
Влекущей флотилию вспять.
К порогам Берберии милой,
Туда, где всегда благодать.

* - Хайр-ад-Дин Барбаросса - турецкий вельможа и флотоводец
** - (фран.) дом
*** - простая прачка, вошедшая в историю города Ниццы, во время защиты Ниццы от берберских пиратов под предводительством Барбароссы, ударом валька для стирки белья убившая вражеского знаменосца и захватившая знамя неприятеля. После чего, дабы еще более унизить захватчиков, задравшая юбки и продемонстрировавшая врагу голую задницу.

В философическом порыве граф
(тот самый, "зеркало" и всё такое)
писал ни сна не зная, ни покоя.
Он как творец был, безусловно, прав,
.
когда в томленьи авторской тоски
черкал листы, вымарывая строки,
которые казались кривобоки, -
и так всю жизнь, до гробовой доски.
.
Но надобно сказать, что в эти годы, -
давным-давно... давным, давным-давно, -
железные дороги были, но...
компьютеров не создала природа,
.
и все писали книги от руки.
А граф был многословен чрезвычайно,
и вот, - ни для кого уже не тайна, -
он грудами плодил черновики.
.
Его многострадальная жена, -
долги, хозяйство, крепостные, дети,
черновики... - но всё же в целом свете
она была трагически одна.
.
Ночами, не сомкнув усталых глаз,
роняя ручку из сведенных пальцев,
перебеляла опусы страдальца
и раз, и два, и много, много раз...
.
А между тем суровая молва
её клеймила: мол, она не ценит,
что рядом с ней творит великий гений.
Что скажете? Молва была права?

ПРИЕХАЛ ЦАРЬ ПЕТРУША НА КУКУЙ

Приехал царь Петруша на Кукуй
В немецком платье, рядом Алексашка,
Набита хитростью и кулаками ряшка,
Гостинцы на сиденье, серый куль.

За Яузой домишки, дерева,
Ганновер, Мюних, Йена и Аахен,
Остаться здесь бы до кончины на хер,
Да долю царскую куда же подевать?

Сошли с кареты, сели на траву,
Темны и горьки мысли у Петруши,
А Алексашка, будто бы подслушав,
Промолвил едко: «Чисто как живут!

Ну эта сволочь на кукуйской стороне:
Все эти рейтары, купцы да капитаны,
Нахапали в России капиталы,
И нас же обсирают, разве нет?»

Сощурился недобро царь Петруша,
«Уж больно разговорчив ты, холоп!
Ты б поберёг что ль задницу да лоб…
Поменьше отрясали б удом груши.

Так жили бы не хуже этих вот!
Да. Точно жили бы не хуже...
И спят подолгу, леность, грязь да лужи»
Промолвил царь и, сунув трубку в рот,

он скрипнул Сашке: «Девки ждут, поди.
Давно уж не плясал я менуэта,
А хороша как всё ж сисястая Аннета.
Что брюхо трёшь? Вон там в кусты сходи!».

Петруша пиво пил, гостинцы раздарив.
Спало Останкино, Зарядье и Остожье,
Сны были лёгкие, весенние, о Божьем,
И терпеливо ждал рассвета Третий Рим.

ПРИГНУВШИСЬ, ПЁТР ВОШЁЛ В СВОЮ ТОКАРНЮ

Пригнувшись, Пётр вошёл в свою токарню.
Дела закончил иль не приступал,
На нартовский станок усталый взгляд упал.
«Хорош, собака, наградить бы парня»

Стоит - накрыт рогожей - у окна,
Как конь-огонь по ездоку скучает.
А тот его за лихость привечает,
Носками ног давя на стремена.

Да где же промчишься конным лишний раз…
Заботы государевы репьями,
Сенаторы, министры да крестьяне.
И каждый ждёт его Петра приказ.

А он вот и не требует приказа
Токарный этот нартовский станок,
Стоит себе, как конь, четырёхног,
Отрадою для рук, ума и глаза.

Он для Петра - мечта о сонме Дел,
Ремесленном сопящем интересе,
О счастии неумственном, телесном…
…И он станок ногой своей вертел.

Резцом голландским бронзу разодрав,
Вороной каркал новомодный суппорт,
А Пётр стоял, как будто впавши в ступор,
Единым со станком издельем став.

И стружкой обжигалася нога.
А Пётр стоял и думал Царь о дюймах,
Чем сковывал беспутство мыслей буйных.
И пот со лба стирал арап-слуга…

ХРИПЯ, ЛЕЖИТ ПЁТР АЛЕКСЕИЧ НА ПОСТЕЛИ

Хрипя, лежит Пётр Алексеич на постели,
На трон последний шестерыми вознесён.
Так долог ростом и тяжёл был весом он,
Что шестерых хватило еле-еле.

Январский день промозглостью своей,
Усугубляет холод будущих предчувствий,
Реки петровой видно уже устье,
Доплыл он до него, крича: «Скорей, скорей!»

...Всю жизнь кричал, других мутузя в холку,
Под зад, по спинам палкой, батогом.
Не знал, видать, о способе другом.
А может знал...да что в том знанье толку?

Жизнь такова, поводыря слепцов холопьих,
Все смотрят снизу, и в зрачки не заглянуть,
А мне хотелось сдвинуть их чуть-чуть,
Ну на вершок, на полвершка... Туда, к Европе.

...А то я их не знал, уж столько повидал.
Постелют мягко, да бока болят. Засранцы.
Но чисто как живут германцы да голландцы!
А мы-то что? За что нам Бог не дал

подобной жизни навык и желанье.
А может дал, да спрятал глубоко.
Открытое увидеть нелегко,
А если уж внутри, во тьме, за гранью...

...Вот кто-то грудью навалился. Катька:
«Кто следующий, Петруша?» Пахнет луком.
Должно быть выпила, в глаза такая мука.
А кто? Эх, мне бы жёнка это знать бы!

Всё будет меж рабами первый раб!
Решайте сами... Что-нибудь промолвлю...
Не того мне. Вон он в блеске молний
Плывёт сюда последний мой корабль.

Столичный север ложью свят...
От зла всемирной панацеей
Был Нежин -- Сиверский собрат --
Двор Царскосельского лицея.
И буйствовал от колеров
В цветах родного околотка
Дом альма-матер школяров
Семейства князя Безбородко.
И было здесь дано начать
Моих летописаний числа,
Где Гоголь бредил по ночам
И лицедействовать учился.
Чревовещание сносил,
А на уроках академий
Заморской Карлою прослыл
И доминировал, как демон.
Он до сих пор смотрящий наш
В потугах нежинских радений
С зеркал нечистых отражений
И так желаемый карт-бланш.
И Нестор Кукольник отсель...
Товарищ Гоголя из знати,
Который с Мышкиным
                                смог знаться --
Из "Идиота" образ сей.

Бо-зна*, кому хвала из них...
Перекрестившиеся трижды,
Живём среди героев книг
Во всей феерии и тризны.

ЭПИЛОГ
  Землю стелет гогот --
   Мат издревле свят...
Только платит Гоголь --
      Гоголь виноват.

   Не перекреститься,
    Где порочен круг.
  Гоголь -- это птица?
  Гоголь -- это фрукт!

   Говорящим много
   Будет ли кто рад?!
Хотя платит Гоголь --
       Гоголя уклад.

   Всё знакомы лица
    И не чертыхнусь.
  Гоголь -- это птица?
   Гоголь -- это гусь!

    Верящему в Бога
   Да не страшен гад.
Снова крайний Гоголь --
      Гоголь виноват.

Себя в предания порой спешим вписать  (хоть на заборе)...
Я - исторический герой, и я же - сам себе историк.
Хотя, герой я или нет, покажет время, кликнув память...
Даст шанс, конечно, интернет свой след в истории оставить.
...
Ну, вот и первый юбилей в нелёгкой творческой карьере.
Набор стихов во весь дисплей. Я им доволен в полной мере.
По жизни юность уплыла - затихло бурное теченье...
Найти давно пора была  мне поспокойней увлеченье...
Немного ветер странствий стих, промчалась целый круг планета
С тех пор, как первый робкий стих я вбросил в бездну  интернета.
...
Писать я буду, сколько жив, о днях признания мечтая.
Стихи на конкурс положив, последним не был никогда я.
Приятно,   что ни говори... Просты мои слова и фразы...
Я не был первым у жюри, а у читателей - два раза.
Хоть я не тот, что год назад,  и приобрёл бесценный опыт,
Меня ругают часто за скупой набор красивых тропов.
Плывут по небу облака, и есть на ярком солнце пятна...
Люблю, когда в моих стихах всё очень просто и понятно.
Я за год подобрал ключи к литературному порталу,
"Пятёрок" массу получил и добрых отзывов немало.
В них столько света и тепла,  но лишь один обдал морозом:
Известный автор  мне прислал: "Твои стихи - сплошная проза".
А у меня готов ответ, скажу, как классик, громко: "Нате!
Быть может, я - плохой поэт, а может Вы...
                                                                      не мой читатель".

(представлено мной на конкурс - тур 132 - по просьбе автора)

В истории большие перекосы,
Прервалась связь времён, точнее нить.
Но ежели товарищи попросят,
Любой вопрос смогу им осветить.

История   -  коварнейшая стерва,
Прислужница у власти и жулья.
Вот был такой, к примеру, -  Пётр первый,
Не царь  а душка,  честно говоря.

Он удушил немало казнокрадов,
При этом не взирая на чины.
Запомнился окном и Ленинградом,
И тем что был большой величины.

Такой простой, и даже человечный,
Как вовсе не положено царям,
Он брил боярам бороды при встрече,
И в этом деле был весьма упрям.

А между тем  мутили воду шведы,
Хохол Мазепа  предал всех и вся.
Но Пётр первый  одержал победу,
И это, между прочим, не пустяк.

Он был готов в огонь и даже в воду,
Не выбирал окольного пути,
И как-то раз, в холодную погоду,
Нырнул в Неву, чтоб девочку спасти.

Но в это злополучное мгновенье,
Смертельною болезнью захворал.
Иначе бы конечно, без сомненья,
И Севастополь вскоре основал.

А нынче  хиляки и обормоты,
Как в прессе, так и в прочих новостях,
Всё ноют,  дескать строил на болотах,
И, кстати, непременно на костях.

Вот мой совет  -   любезные,  уймитесь,
Ничтожество величью не чета.
А если ныть, валяйте хоть про кризис,
В котором вы и вовсе ни черта...

Грузно топают легионы,
Все закованы в бранную медь,
Что сбивали за морем короны
И врагам приносили лишь смерть.  

Вслед за ними,  закованы в цепи,
Все вожди покоренной страны.
А глаза восхищенные слепят,
Жгут сокровища взятой казны.

Триумфатор в златой колеснице,
Горд победой,  глядит на народ.
Поднимает победно десницу,
Словно бог,  что собрался в полет.

Ну а следом идут ветераны,
Всё видавшие следом идут.
О стратеге увенчанном славой,
Насмешливо песни поют.

     16-го апреля 1945 года миллион советских солдат - войска трёх фронтов - начал последнее наступление той войны - на Берлин. Решение штурмовать обречённый город, который, без сомнения, сдался бы и сам, было чисто политическим. Сталин хотел войти в Берлин первым.
     Для защиту Берлина немцы смогли собрать около 120 тысяч солдат и фольксштурмовцев -  армейскую группу "Висла" и стариков и подростков, которые заняли позиции на подступах к городу. У них ещё оставалось около 600 танков и 2600 орудий.
     К востоку от Берлина немцы закрепились на Зееловских высотах - холмах высотой 40-50 метров с крутизной склонов в 40-50 градусов. Доты, дзоты и минные поля Зееловских высот строились около двух лет.      
     Наше превосходство над немцами было многократным. Наступавшие с востока ойска Первого Белорусского фронта, которым командовал Жуков, совместно с войсками Второго Белорусского и Первого украинского фронтов,  наступавших с севера и юга, имели 6,000 единиц бронетехники, около 20,000 орудий и минометов и 2,700 "катюш". Наша авиация контролировала воздух.
     Несмотря на этот перевес, Зееловские высоты были взяты только к концу дня 19-го апреля. Советские СМИ  сообщали, что в бою за  эти высоты мы потеряли пять тысяч человек. По мнению западных источников - около четверти миллиона.
     Скорее всего, мы никогда не узнаем точное количество наших потерь. Но пять тысяч - смехотворно малая цифра. Ведь наша пехота шла в непрекращавшиеся лобовые атаки против сотен укреплённых огневых точек на всей протяженности 20-километровой линии фронта Зееловских высот. Даже если цифра в четверть миллиона завышена, истина, повидимому, лежит где-то в середине. И, если так - 125,000 погибших на 20,000 метров фронтовой линии укрепрайона - это 6-7 наших бойцов, павших на каждом метре.
     Из тогдашних приказов Жукова:
"Наступление на Берлин... развивается недопустимо медленно. Если так будет и дальше, наступление может захлебнуться... причина... кроется в неорганизованности, отсутствии взаимодействия войск... Командармы и командиры корпусов... за действиями своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах (10-12 км)."
"Приказываю всем командармам находиться на НП командиров корпусов... командирам корпусов находиться в бригадах и дивизиях... на главном направлении. Нахождение в тылу войск категорически запрещаю."
     Жуков - генералу В.: "9-й танковый корпус действует плохо,  нерешительно... Объявляю Вам выговор... К исходу дня 19 апреля любой ценой, под Вашу личную ответственность, корпусу выйти в район..."
     Жуков - генералу Ю.: "Вы лично и Ваш штаб... работаете плохо и нерешительно... Строго предупреждаю Вас о неполном служебном соответствии... Любой ценой 19 апреля выйти в район..."
     "Любой ценой"... Главком сил союзников в Европе, генерал Эйэенхауэр, заявлял, что не даст согласия на штурм Берлина, если его нельзя будет взять с незначительными потерями.  А "восполнимый ресурс" наших войск "расходовался" в наступлении на Берлин в поистине жутких масштабах.
     "Бабы ещё нарожают." - эти слова Жукова вошли в историю.
      Берлинская операция не стала Первомайским подарком. Она продолжалась 23 долгих, трагичных дня. Точной цифры наших потерь не знает никто, но многие историки считают что в этой операции погибло до  полумиллиона наших солдат и офицеров.

----------------------------------------------------------------

***
История пишется карандашом.
Химическим.
Синим.
Который слюнявят.
Который, если нажать хорошо,
"Твой муж и защитник..."  напишет
                                                             и вдавит
Корявую подпись в помятый листок ...

Чтоб доставили к месту, где жизни исток.
Где ромашка Наташку велела любить.
Где за домом забор не успел починить.

... Написал.
Успокоил жену.
Рассказал,              
Что победа - вот-вот,
                                  не потом, не когда-то,                        
Что с махрой, из-за кашля, почти завязал,                          
Что живёт немчура в чистоте и богато,                              
Что теперь и солдату -
                                    от пуза пожрать,                              
И борщом и тушёнкой снабжают нас янки...

А носки, что связала, продать, а не слать.
Занавесок - навалом, вполне на портянки.

...Что умеет он шпрехать по-здешнему.
                                                                  Вот:
"Хенде хох",  "Хальт", "Капут", "Фрау", "Шайзе".
Что второй автомат он пустил в оборот -  
Снял с эсэсовца новенький "Шмайссер".                            
Что для дочки  
                        красивые туфли припас,                                
Есть две пары часов и отрез шевиота,                                
Всё с собой, в вещмешке ...  

                                     ... Что, неровен час,                  
К Первомаю Берлин штурмовать будет рота...
                    
Что Василий - убит, а Трофим - без ноги.  
Фриц дерётся, как зверь,
                                         сдох бы он поскорее.
И что выдали новые сапоги.
А носки - нет, не шли. Не дойдут.

Не успеют.

Перечёл. И вздохнул. И в карман карандаш.
Генералам -
                 ничтожнее инфузории...

Человек.
Исторический персонаж.
Не узнавший, насколько он важен истории.

                                                                                                                      

               "Ожиданье – крест,
                  вплетено в узор и прикрыто листьями и цветами:
                  будто можно спрятать в них расставанье,
                  расстояние змейкой свернув в декор."

                  Александра Инина, Письма...

лишь искры над костром, –
как руки феи, вскинутые к небу.
офелия, войди в мой дом! мой дом – все те места, где я с тобою не был,
закутанный в покров
твоих ночей, подаренных кому-то.
офелия, возьми мой кров! и кровь – как сжиженные господом минуты.
лишь ожиданья крест, –
плетёт узор надежды проведенье.
офелия, сгорим в костре! окрест оставив только всполохи сомнений.
песочные часы, –
частички замков, тянущихся к ветру.
офелия, я блудный сын... истцы давно пришли и требуют ответа.
бездонность тишины, –
на стенках звуков блеклые подтёки.
офелия, не знать вины...
иным дано, но мне... и вышли сроки,
лишь искры над костром, –
как взмахи рук с колечками на пальцах.
не верил я... пылает дом, тот дом, в котором я, безудержным скитальцем...

Прислушайся, Эдип, как стонет ветер жгучий,
Животно воет высь - то не по нам ли вой?
Мне кажется, Эдип, полуночные тучи
Свести расчёт сошлись с моею головой.

В горячке и в сердцах гроза промчится мимо,
И я задую свет, прильнув к тебе плечом.
Ты - никакой не царь, а просто мой любимый,
С тобой мы не в родстве, и Фивы - ни при чем.

Стасимов* чехарда - убрать два-три абзаца,
Слегка умерить шаг, чтоб в бездну не упасть;
Богами выбор дан - вольно бы отказаться,
Но каждая душа свою лелеет страсть.

И встало на дыбы поруганное царство:
Трагедии финал! И пало с неба в грязь
На высверке судьбы мне имя:"Иокаста!"
Никто не принуждал, но я отозвалась...

*Стасим - часть древнегреческой трагедии или комедии.

Ковбойский дух, английский юмор...
В кармане кольт и кукиш, но
Вдруг осенит: Марк Твен же умер,
А почему-то мне смешно.

Смешно читать его рассказы
И ненароком отмечать,
Что в них написано про нас... и
Седьмая сорвана печать.

Он знал, что мы самоубьёмся
Двойными выстрелами в мозг.
И примет розовая Тёмза
Шарушки жёлтые мимоз.

И примет сон за амнезию,
И, на альцгеймера списав,
Предложит чушь, а ты неси её,
Как вечный зам. пом. пред. и зав.

Предупреждали же. Да где там!
В норе, на время уцелев,
Заплачет ростовщик с букетом:
«Всё ради дам и королев».

Пускай круглый год тополей листы
Шумят про любовь красивую.
Хочу просыпаться лишь там, где ты
(Имею в виду Россию).

В печать сдав ушедшие годы, дар,
На ливень смотреть отвесный…
Закончить, быть может, как Жанна Д'Арк
(Имею в виду известность).

В 1960 году в издательстве « Детгиз» вышла книга историка, филолога, лингвиста Л. Успенского: «Ты и твоё имя», труд по ономалогии (науке о личном имени человека) со списком русских календарных имён. Прошло 55лет…

Над маленьким чудом склонились
отец и счастливая мать,
красивое, редкое имя
ребёночку  хочется дать.
Уже Вероники не в топе,
померкли Матвей, Тимофей.
Так как же в российской Европе
сейчас называют детей?
Успенскому Льву и не снилась
такая палитра имён:
Милана, Милена, Алиса,
Демид, Ярополк и Мирон.

Забыты Натальи, Андреи,
Любовь и Надежда – отстой.
В умах колобродят идеи –
Одна креативней другой:
Стефании и Магдалины,
Артемий, Король, Елисей,
а мода на яркое имя
всё громче пищит и сильней.
А вот интересно: по нраву
Афелия с буквою А(ф).
Шекспир застрелился бы, право,
Про вольность такую узнав.

И я не считаю возможным
Миланья писать через и
И думать: откуда в Поволжье
такое число Доменик?
Решительно действует, смело
кудрявый родительский ум:
Потап и библейская Ева,
Есения, Август, Наум.
Николь и Ясмин – тоже "пенки",
имён мешанина….. «Ой-ой »,-
сказал бы лингвист Лев Успенский
и начал писать том второй!

PS: все имена подлинные. Дети зарегистрированы в органах ЗАГСа  нашего города в 2015 году.

Лето катилось в зенит как в мистерию.
Все месяца без привычных имен.
Риму в веках еще много отмерено…
Пальчики сына целует Аврелия
Он  только что… Он почти не рожден.

Юлий! Патриции предки достойные!
Жжет вожделением горькая страсть.
Вдаль посмотри. Там года сухостойные
Мысли упрятав под речи двуслойные
Предан лишь ей. А зовут ее – власть!

Белые пряди к вискам – письма зрелости
Форум диктатора славит. Виват!
Где компромисс между частью и целостью?
Ты уже мудрый.  С расчетливой смелостью
Перешагнул через триумвират.

Лесть тороплива. Ужом изворотливым…
Смотрит в глаза. Панегирик поет.
Яд подсыпая, поправит угодливо
Плащ на плече. Но под маской уродливо
Язвой гниющею смерти налет.

Юлий,  как  Цезарь потомкам запомнишься
Или как Юрий? Что Цезарь, что царь….
Разве узнаешь? - Разрушена звонница.
Прячет история лживая скромница
Правду о правде.   Как жили вы встарь?

Лето не скатится августом к осени…
Юлий! Прислушайся: Цезарь! – кричат…
Белые пряди к вискам - это проседи-
Лесть тороплива - в соратники просится
Юлий! Она ведь сестра палача!