Клавдия Смирягина (Дмитриева) / Написанные рецензии

Окно распахнуто на запад и дни, и ночи напролёт.
И тёплый запах, хлебный запах по нашей комнате плывёт.
Плывёт, щекочет, дразнит память о том, что дым, о том, что наш.
А осень с лисьими глазами на скатах крыш печёт лаваш.
Печёт и в небо запускает навстречу западным ветрам,
нагрета печка городская бедой с надеждой пополам.
Листва потрескивает сухо, речей вечерних горек мёд,
а всё ж закатная краюха ржаной закваской отдаёт…

/сентябрь/

Лето рыжим мёдом протекло
в щель заката медленно и сонно.
Где-то тепловоз везёт тепло
в мягких, убаюканных вагонах.

Тает, отдрожав, колёсный стук.
Марлевой туманной паутиной
вечер, терпеливый, как паук,
кутает остывшие низины.

То ли ёж шуршит сухой травой,
то ли, угнездившийся в соломе,
хнычет сиротливо домовой,
брошенный в закрытом дачном доме.

Разве эта осень стоит слёз?
Будет утро, снова будет лето.
Нам тепло везущий тепловоз
весело бежит по рельсам где-то…

Ну, хочешь, мы поедем в Петергоф?

/октябрь/

Ну, хочешь, мы поедем в Петергоф?
Побродим стылым берегом залива,
под всхлипы волн, под шорох сиротливый
рябин и лип, теряющих покров.
Пускай листва метелится нон-стоп
под розовую флейту Монплезира,
и чайки чертят на небе пунктиром
надежды нашей скудный гороскоп.
А мы в озябших пальцах сохраним
подмёрзшие рябиновые кисти,
/они в мороз сочней и сахаристей/.
И парком, золотисто-завитым
вернёмся к петергофскому причалу,
где осень с летом встретились play-off.
Давай не будем тратить лишних слов,
а просто всё опять начнём сначала?
Давай с тобой поедем в Петергоф?

Грудень

/ноябрь/

Ночь легла подмокшим брюхом на пригревшиеся крыши,
подобрала зябко лапы клочковатых облаков.
А за печкой тихо, сухо, пахнет высушенной вишней,
затаился старый тапок рядом с парой голиков.

Печь гудит тепло и сыто, и в светце чадит лучина,
разукрашивая сажей брёвна рубленых углов.
В тапке Дрёма домовитый, отхватив клочок овчины,
из кудели тянет пряжу шерстяных осенних снов.

Про диковинные страны, про железные повозки,
про коробочки, в которых притаились голоса…
В чугунке - кисель овсяный. Запали свечу из воска -
скоротаем в разговорах о чудесном полчаса.

Говорят, за морем синим тоже есть живые люди,
сеют рожь, овёс и гречу, пчёл гоняют дымарём.
Ночь скулит замёрзшей псиной, на дворе холодный грудень.
Обними меня покрепче, мы вдвоём не пропадём.

Не очень-тоя уверена, что это то, что требуется. Посмотрите, пожалуйста, насколько подходит.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/176020/

Она живёт

Она живёт в обшарпанном дворце, гуляет по утрам в осеннем парке, наносит макияж, как раньше, яркий, и помнит про значенье мизансцен.
Меновазином лечит и артроз, и насморк, и мигрени, держит спину, и в этом заведении старинном ещё никто её не видел слёз.
За стенкой слева – дряхлая Жизель, ровесница утраченного века, пропахшая лавандой и аптекой, по прозвищу «капризная мамзель».
За стенкой справа – стонет и кряхтит Щелкунчик, получившийся из принца, он челюстью вставной своей гордится и лечит водкой старый ларингит.
Случится вдруг, что редкий гость зашёл - сметаются долой шприцы и склянки, и кофе растворимый из жестянки небрежным жестом ставится на стол.
И с царственной улыбкой на лице она легко обмолвится в беседе, что скоро непременно переедет, хотя здесь очень славно, во дворце.

А ночью под рулады за стеной ей снятся, как обрывки киноленты, огромный зал, цветы, аплодисменты и занавес нарядный расписной.

http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/210725/

Моё чудовище

У моего чудовища глаза не зелёные, а синие,
в них плещется море нежности, солёное от разлук,
моя скорлупка в нём тонет, и узкая ватерлиния
скрывается, опускается в придонный холодный луг.
У моего чудовища ресницы пером нарисованы,
я в их иероглифах путаюсь, как будто в горелом лесу,
и выходить не хочется, и пепел, во сне зарифмованный,
блуждая по чёрному кругу, я в белых ладонях несу.
А на рассвете деревья покрываются слоем инея,
и угли холодные прячутся в нападавшем за ночь снегу.
У моего чудовища глаза не зелёные, а синие.
Гляжу в них, не отрываясь, и опомниться не могу.

Если решительно не подходит, покопаюсь ещё...

Взрослые дети поражаются моей мудрости -
Некоторые даже окрестили меня Василисой.

И мне удается отвечать на любые вопросы… ©

/Кроме собственных. Irbis /

В царстве тридевятом так уж водится:
Машам подавай медвежий мех,
падчерицы прыгают в колодцы и
редко поднимаются наверх.

Алые цветочки - за границами,
принцев там немереная рать,
Настеньки спешат в Парижи с Ниццами,
чтобы вскоре Золушками стать.

Волк сожрал последнего царевича
много-много лет тому назад.
У Емели щуку, да и печь его
взяли Насреддины напрокат.

Мудрых Василис никто не слушает,
вывелись Иваны-дураки:
то ли подались за долей лучшею,
то ли хлещут горькую с тоски.

В ножички играют Ваньки-Каины,
братской кровью потчуя братков.
Бродят Василисы неприкаянно
в поисках Иванов – дураков…