Евгений Петропавловский / Написанные рецензии

***
Не всякий, кто бежит в сортир,
спешит загадить этот мир.

На своём балконе, на четырнадцатом этаже,
я курю «Chesterfield» и смотрю то на реку,
то на облака, беременеющие дождём. Я уже
изрядно пьян и стою, пошатываясь, неглиже…
Что ещё надо маленькому,
…………………….лишнему для всех человеку?

Разве только стать большим, сильным и смелым;
и легко, практически ради смеха,
управиться с каким-нибудь неподъёмным делом,
уравняв своё разбухшее эго – конечно, не с телом,
а с величиной достигнутого успеха.

Но, с другой стороны, всё это мне лениво.
Много дороже любых дивидендов мира
завтра утром окажутся: обычная банка пива
и эта река, текущая за окнами неторопливо…
А кому не в дугу моя пьяная лира -

пусть застрелится. Жизнь – лишь игра (словами,
руками-ногами, смыслами, любой мутотой).
Будут деньги – хули мне делать с деньгами?
Будет слава – один, что ли, я такой?
Нет уж, лучше под этими вечными облаками
стоять на балконе,
……………выпуская дым
……………………..и впуская в себя покой…

Мы нашли щенка сегодня,
был он грязным и голодным.
Мы его домой забрали -
Накормили, искупали...
Ну, а завтра,
ну, а завтра
женский день - Восьмое марта:
мы щенка подарим маме,
чтобы он остался с нами!

Ослик и тень
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/179211/

Жил-был на свете маленький ослик -
длинные ушки, кисточкой хвостик.
С ним заниматься некогда маме.
С тенью играл он целыми днями:
он убегал - она догоняла,
он отдыхал - и тень отдыхала...
Только одно его удивляло:
ночью куда-то тень исчезала.
Ослик вздыхал и качал головой:
“Кто же теперь поиграет со мной?”

Сказка про смешинку
http://www.grafomanov.net/poems/view_poem/179210/

Нам неведомо откуда
прилетело это чудо:
с виду очень небольшая,
золотисто-озорная -
не пылинка,
не пушинка,
а весёлая смешинка,
вся в румянце и веснушках
симпатяга-хохотушка.
на лужок она упала -
покатилась и... пропала.

И в цветке её нашла
рано поутру пчела:
над малюткой покружила -
покружила и решила:
“Дай-ка в улей з-з-заберу я
з-з-золотистую такую!”

Вдруг хихикнула смешинка -
не пылинка,
не пушинка.
И пчела не удержалась:
вместе с нею з-з-засмеялась!

К ней подружки подлетели,
раз-з-зобраться з-з-захотели:
что за шум здесь, что за хохот?
Может быть, кому-то плохо?
Но смешинку увидали -
вместе с ней з-з-захохотали!

Целый час звенело эхо
з-з-зараз-з-зительного смеха...
Тут смешинка замолчала,
прыг в траву - и убежала.

И попался ей навстречу
тихий маленький кузнечик.
Он хотел сыграть на скрипке,
но... расплылся вдруг в улыбке.
А потом не удержался
и вовсю расхохотался!

И помчалась прочь смешинка
по извилистой тропинке...
Тут к малютке подошёл
забияка-богомол
и сказал: “Не потерплю я
золотистую такую!
Мне веселье ни к чему тут!
Уходи сию минуту!”
Но куда - не тут-то было:
кроха рожицу скривила -
и свирепый богомол
смехом чуть не изошёл.

А весёлая смешинка
вновь помчалась по тропинке:
побежала,
побежала,
муравьишку повстречала -
стала прыгать и кривляться,
и смеяться,
и смеяться.

Муравьишка удивился
и немного рассердился,
и хотел сказать малютке,
чтобы прекратила шутки.
Но подумал он с минуту
и... хихикнул почему-то,
а потом не смог сдержаться -
стал заливисто смеяться!

Очень скоро,
очень скоро
крот свою покинул нору
Он сердился: “Что такое?
Никакого нет покоя!
Вот найду озорников -
надаю им тумаков!”

Долго крот в траве бродил,
никого не находил,
потому что отовсюду,
отовсюду,
отовсюду
слышал он весёлый смех -
звонкий смех, один на всех.

И слепой ворчливый крот
вдруг схватился за живот
и вовсю захохотал -
муравья перепугал.

А смешинка -
прочь по тропке,
непоседа-расторопка.
И пока она спешила -
по дороге рассмешила
пару серых пауков,
стайку сонных светлячков,
мотылька-весельчака
и рогатого жука.

Целый день веселье длилось,
эхо смеха в небе билось...
А потом - настала ночь -
шутки прочь,
веселье прочь.
Всем - до самого утра -
спать пора...

Только вот никто не знает,
где исчезла - озорная
не пылинка,
не пушинка,
а весёлая смешинка,
вся в румянце и веснушках
симпатяга-хохотушка...

Может, вы о ней слыхали?
Может, вы её видали?

Мчатся, летят, переносятся с места на место
люди со скоростью взгляда и лёгкостью жеста,
толком не зная куда, только зная откуда,
соударяясь и вновь разлетаясь повсюду,
где вероятность анализу не поддаётся -
хитрый Эйнштейн эфемерно над ними смеётся,
призрачноглазо вползая в любую квартиру..,
мир его праху; а может быть, прах его миру.
Броун всевышний нахмурился у окуляра:
люди-частички стыдливо сбиваются в пары..,
часто, пройдя по касательной, вдруг, словно спички,
воспламеняются и погибают частички.
Мчится прогресс, ускоряясь, и красные кони
взмылены, загнаны, им не уйти от погони:
на острие возрастающе-краткого мига
их поглотит необъятная Красная книга.
Масса частичек растёт - и растёт ускоренье:
Встречи, разлуки, и новые соударенья...
В тряских автобусах и дребезжащих трамваях
кружит, маячит над ними мыслишка такая:
как бы он ни был осмыслен порой и чудесен,
всё-таки мир этот на удивление тесен,
не потому ли, что мир этот - только частица
несовпадений, которым дано приключиться,
и совпадений, которые неотвратимы?...
Ухо Ван Гога, приватно летящее мимо,
не разделяет её и, скрывая досаду,
жаждет хозяина; и, выходя на глиссаду,
мчится, как демон, за тенью какого-то лоха -
и прилепляется к заднице Захер-Мазоха...
Горнему Дарвину это и вовсе до фени:
в пику зоилам, без тени божественной лени,
антропоморфным частичкам швыряя бананы,
ласково шепчет он: "Глупые вы обезьяны..."

Лютый месяц, восемнадцатый год.
Начинается Первый Кубанский поход…
Корниловский полк, белая кость;
почти каждый – уже нездешний гость.
На рукавах и знамёнах у них черепа.
В задонские степи влечёт их судьба.
В чёрных мундирах смертными птицами
По карте вниз – кровавыми вереницами –
Струятся от Ростова до Екатеринодара:
- Кроши краснопёрых! Руби комиссаров!
Под Выселками и Кореновской от красных заслонов
летят пух и перья… А с чёрных шевронов
скалятся корниловские черепа:
«Дави коммунию, как клопа!»

…Снег пополам с дождём, промокли шинели;
под Новодмитриевской – обледенели.
Так в белых панцирях и ринулись в бой
белогибельной армией ледяной…
Над станицей - безостановочный
трёхлинеечный треск винтовочный,
строчат пулемёты, орудия бухают…
Не слышно лишь, как в бездну ухают
души рыцарей Ледяного похода –
белые птицы –
с чёрного небосвода.
…А днём на станичном майдане - в ряд -
Семь виселиц. На них комиссары висят…

Тысяча и пятьдесят вёрст
Пройдены. Теперь – в полный рост,
в последний час – последний удар:
не сдаётся красный Екатеринодар.
Пешей цепью и конной лавой –
не за наградами, не за славой –
мчатся на пули усталые птицы.
Пять суток сраженье клубится...
А когда победа совсем близка,
вдруг просачивается в войска –
и усиливается, гремит:
- Корнилов убит!
- Ко-о-орни-и-илов у-у-уби-и-ит!
- Как это вышло? Кто был с ним рядом?
- Да очень просто: шальным снарядом
накрыло штаб – и пиши атанде;
ещё контузило адьютанта…

Полуживые -
скорбной гурьбою -
корниловцы выходят из боя.
И мчится на север чёрная стая,
в яростных стычках обозы теряя.
Этот маршрут и непрям, и долог.
А на Дону закипает сполох:
достали пики, наточили клинки –
и сбросили красную власть казаки;
а теперь дожидаются допомоги
от тех, кто ещё в дороге…

Это только начало. Страшная будет война.
Но пока что она никому не видна.
Победно ликует Екатеринодар:
«Раздавили гидру! Отразили удар!»
…Могилу Корнилова раскопают –
покойника разденут, заплюют, испинают,
по улицам потащат с хохотом:
- Ну как там, в аду? Хорошо али плохо там?
- Пущай в костерочке поджарится, сука!
- Другим благородиям будет наука!
Тот, кто более всех на язык востёр,
первым начнёт разводить костёр.
И толпа устроит маленький ад
тому, кто уже не вернётся назад.
Так ребёнок глумится
над мёртвою птицей –
злой ребёнок,
набирающийся силёнок,
пока его душа до большого зла -
не успела, не доросла…

Завуч корчится в подвале -
от клыков весь в дырах…
Получается, не врали
сказки о вампирах!