Не отрывая пера, по краю
Тонкой (но толще прозрачной кожи)
Школьной тетради, еще не зная,
Будет ли завтра, еще моложе
Собственных мыслей «...соски как рана
...стыдно...но как же в лучах блестела...»
...Охра и сурик – цвета Тосканы –
Стены, холмы, виноградник – тело -
Светлое золото Ботичелли,
Темное, звонкое - Нефертити...
Сколько часов он провел в постели
В кашле, в жару, обрывая нити
В прошлое, вспыхнувшее нетленно
Перед концом «...ни на что не годен...»
-Ты Амедео – благословенный.
-Про́клятый – Моди
****
- Где же вы, право, смотрите скорей.
Бледный оборвыш затмил Антиноя.
Локоны, очи нездешнего зноя.
- Грек? Итальянец? -Он буркнул: еврей.
- «Ми подсчитали, за Вами должок»?
Пьяная шутка, стакан за стаканом
Глушит, бедняк. - И рисует как пьяный.
- Это последняя мода, дружок,
Все перспективы и тени стары,
Нынче другому поется осанна –
Ярко раскрашено, сдвинуто странно.
- Глупые правила глупой игры.
- Этот натурщиком мог бы служить
У Микеланджело, у Леонардо,
- Сам-то в искусстве родился бастардом
- Все же на редкость хорошенький жид.
Сударь, позвольте, мне нужен портрет,
Только быстрее. Достаточно света?
Сколько возьмете? –Вино и котлету,
Можно свидание вместо котлет
****
-Про́клятый, это не так уж страшно.
Про́кляты были Бодлер и Данте.
Но одиночество – полной чашей
Кто-то уверен в моем таланте?
«Любит по краю гулять над бездной»
Вы засыпали с такой же болью?
Я ненадолго, вот-вот исчезну,
Нет, не отвергнут земной юдолью,
А не замечен. И если вспомнят –
Пьянство, бесстыдство, игру в забвенье.
В крохотных сотах кошмарных комнат
Гении, гении – нет спасенья.
С кем-то еврейскую половину
Я разделю как вчерашний ужин.
Вежливым взглядом мазнут картины...
Целую жизнь никому не нужен.
Я не прошу, чтоб меня любили
(Ложь. На коленях молю о чуде)
Просто скажите: художник или...
Мне не понять, обьясните, люди.
Я не умею творить искусство,
Как не умею уменьшить муку.
Знаю, когда безнадежно пусто,
Не отрывай от бумаги руку.
«Как нарумянена и жеманна
Ваша дешевая мидинетка»
Охра и сурик – цвета Тосканы,
Только Тоскана мне снится редко –
Не Леонардо. И руки лижет
Драная кошка с голодной злобой.
В вашем холодном сыром Париже
Только и можно – писать до гроба
****
- Слышали? Страсти достойны Шекспира,
Просто Офелия вкупе с Джульеттой –
Прямо из окон парижской квартиры
Как из веронского древнего склепа
Вслед за любимым. Он бедный художник,
Умер от голода или чахотки.
- Лебеди, право. В наш век невозможно.
- Бедная крошка, должно быть, красотка?
Он-то хорош. Загляните в газету.
Справа заметно, что жизнь на исходе,
А полюбуйтесь-ка левым портретом
В юности. –Боже...Вы помните...Моди!
- Пьяный, что Вас рисовал за котлету?
- Я-то повесила в черной прихожей.
Надо в гостиную. С лучшим багетом.
С каждой минутой он будет дороже.
- Винам, сырам и любовным рассказам
Время на пользу. Отлично стареют.
- Все же, художество – это проказа.
- Все же, не стоит влюбляться в еврея
****
Стать знаменитым просто, вскрывая вены –
Чем? Все равно. Гашишем, пером, осколком.
Вновь Амедео, вечно благословенный
Только
У эликсира бессмертья есть привкус ржавый
Как у лекарства или дрянной настойки.
Светлые волосы – две невозможных Жанны
Только
Если картины дольше живут, чем люди,
Мучить любимых – лишь исполненье долга?
Не понимал, что лучше, когда не любят,
Только
Если мазней нельзя наскрести на ужин,
Ты, в потолок швыряя засохшей долькой,
Вспомни меня – «ему приходилось хуже,
Только
Он не забыт, а значит и я не сгину,
И пустота не пытка, а дань свободе».
И подпиши, чуть видно, в углу картины
Моди
