(Иосиф Бродский)
Одной из «точек» за зелёным забором, на которую ежедневно отправляли караул, была, так называемая, «Пыра». Она состояла из нескольких подземных бункеров, караулки, нескольких складов, радиостанции. И всё это среди бесконечной тайги… Была ещё полевая кухня, антенны, торчащие в равнодушное серое небо (пролетающие мимо них вороны падали замертво), колючая проволока (как же без неё на режимном объекте во времена совка). В нескольких километрах от этой «точки» была деревня с угро-финским названием Пыра, сам вид которой удручал, наводил на душу «тоску зелёную и беспросветную», которая возможна разве что в глубинах необозримой Московии – почерневшие полусгнившие избы, люди-тени в каких-то чёрных телогрейках, печальные белокорые берёзы. И вечно серое равнодушное небо над всем этим. Возможно, небо бывало в тех краях и ярким, и светлым, и прозрачным, но мне его таковым видеть не довелось. Служба зимой там считалась каторгой. На дворе морозище (иногда больше сорока градусов ниже нуля по Цельсию), снега по самые уши. В бункерах – просто холодильник, в караулке – едва выше нуля, иногда вода в чайнике замерзала, печка дымила и грела едва-едва… Зато летом все туда рвались – вольница!
Летом мне так и не выпало, не повезло попасть на «Пыру». А так хотелось полюбоваться лесом, травой, цветами. Зато зимой меня туда отправляли регулярно. Караул зимой на «Пыре» - это нечто. Особенно, если подымалась пурга. Солдат после двух часов топтания на морозе под пронизывающим ветром напоминал снеговика – рваный дырявый тулуп облепленный снегом, лицо покрыто инеем, из носа висят сосульки, автомат примёрз к тулупу и покрытый льдом (как из него можно было бы стрелять при необходимости – не представляю). После возвращения в караулку солдаты буквально оттаивали, как мамонты из вечной мерзлоты. Автомат от тулупа отдирали и ставили у печи размораживаться. Хуже всего было с руками (особенно если они примерзали к автомату) – руки не слушались, не чувствовались, а когда размораживались – ужасно болели. Размораживать их нужно было постепенно. Главное на «Пыре» - не получить обморожений. Людям из южных стран там было вообще нестерпимо. Очередной раз выпало мне ехать на «Пыру» в караул на Рождество.
О Рождестве я всегда помнил – даже в «батальоне смерти» в те годы – когда любые религиозные слова преследовались. У одного солдата нашли крестик – за это его наказали и ещё долго потом после этого «прорабатывали» как политически неблагонадёжного и «неподкованного». Еще в своей студенческой ипостаси я периодически слышал фразы – не дай Бог на Рождество увидят у тебя в комнате ёлочку – из университета выгонят. Поэтому Рождество я праздновал исключительно в душе. Да и из университета меня выгнали вовсе не за ёлочку – за рукопись стихов и прозы.
Я ехал в машине с другими солдатами в убогой серой шинели, сжимая в руках автомат, и думал – завтра Рождество. И будет Ночь перед Рождеством. Почти как у Гоголя.
Лес встретил нас метелью. Кроме рождественского мороза поднялась пурга. На пост я заступил тогда, когда на дремучие гиперборейские леса упала ночь – тьма беспросветная. Хотелось, конечно, Звезды Рождества в небе, но над головой была белая мгла метели или (когда ветер затихал) чёрная бездна. Снег под ногами скрипел – громко и резко, ветер швырял в лицо снег. Часов у меня не было, я быстро потерял чувство времени, холод перестал чувствоваться – симптомы тревожные – я понял, что я замерзаю. Чтобы не превратиться в кусок льда, который быстро заметёт снегом, я начал как можно быстрее двигаться вдоль «колючки» и складов, наматывая круги по втоптанной тропе, которую освещал фонарь. Я забыл обо всём, окружающий мир стал чем-то второстепенным – я думал о Боге. О Христе, который пришёл в мир объяснить людям истину. Но его никто не понял. Никогда ни до, ни после этого я не переживал такого глубокого религиозного чувства, как в ту ночь. Воздух звенел. Тот знает это чувство – звон мороза, кто блуждал зимней тайгой. Небо надо мной развёрзлось, я почувствовал себя одинокой песчинкой, которая летит в бездну Вселенной. И там, оттуда, из бесконечной ямы Космоса на меня смотрел Бог. Не как судия моих поступков, не как режиссер на артиста, а как советчик и друг. И обращался ко мне простыми словами о Пути длинной в Жизнь.
Из леса послышался вой. Это частично вернуло меня на Землю из полёта через пространство Галактики. За «колючкой» пронеслись тени. Это были волки. Я успел подумать, что автомат примёрз к тулупу и покрылся льдом, замёрзлые руки не слушались и не двигались – вряд ли я смогу стрелять, если эти голодные серые существа нападут. Одно серое существо подбежало к колючке в упор и замерло. Между нами было меньше метра расстояния, разделяла только колючая проволока. Я увидел пару блестящих чёрных глаз – умных и настороженных. Глаз-в-глаз. Два хищника смотрели друг на друга – один свободный, другой только с мечтой о свободе – своей и своего народа. И за каждым охотятся – только охотники разные. И каждому – жизнь только игра, но игра за свою стаю. Похоже, волк это тоже понял – посмотрев на меня минуту, он развернулся и умчал в глубину леса.
Я продолжал блуждать и топтать снег. Вдруг заметил, что цвет неба изменился – светлел, а потом стал розовым. Пришло утро Рождества. Оказывается, обо мне забыли, заснули все в караулке, пригревшись около печки – а я целую ночь на морозе и среди пурги блуждал. Как я не замёрз – не знаю. Я не получил обморожений. Пришла удивлённая смена: «Мы думали, ты спать ушёл…» Смешные. Они не знали, что этой ночью я говорил с Богом.
(Написано на основе реальных событий 1984 года)