Отмечены все даты бытия.»
(Максимилиан Волошин)
Спал я крепко: переутомление. Кроме того в палатке было тепло – буржуйки топили славно и спальник у меня был «буржуйский» - тёплый. Снились мне мёртвые. Снился один убитый солдат из моего взвода: снилось, что привёл его в больницу и прошу доктора обследовать его, ибо солдату, мол, плохо. И осознаю, что солдат уже мёртвый, хоть и ведёт себя как живой. Веду его к другому доктору, а кабинет очередь. Смотрю, а в очереди одни убитые солдаты. То ли пришли с того света лечиться, то я попал в прошлое и знаю, что все они погибнут. И каждого узнаю: этого убили месяц назад, этого два, этого три месяца тому назад…
Потом я проснулся: нас подняли среди ночи. Построил свой взвод: вокруг тьма, падает лёгкий снег – но не пушистый, а мелкий, колючий. Земля припорошенная слегка белым, чёткие собачьи следы – ведут туда – в ночь, во тьму – будто бы указывают нам путь. Команда: «По машинам!» За нами – грузовики с прицепленными миномётами «Сани» и серыми минами в ящиках. Мы их вчера долго «конснарили». Мины совковые – ни подрывники, ни вышибные заряды нормально не входили. Пришлось использовать куски дерева и молоток (что, разумеется, нельзя делать категорически). Я смотрел, как лупят по боевых минах молотком и думал: никто из них (даже я) не осознаёт себя камикадзе, хотя все понимают, что в любой миг все и всё может взлететь на воздух – взорваться, но всё всем уже всё равно. Ибо нужно стрелять, а других мин нет. Звучали даже глупые шутки в стиле чёрного юмора о «полётах во сне и наяву в небо».
Мы всё ехали. а я вспоминал свой вчерашний звонок одной старой подружке (двадцать пять лет знакомы) – я был тогда в зоне связи и хотелось узнать, как там наши общие знакомые. Я так и не дозвонился подружке, а потом пришла СМС: «Я в театре, говорить не могу.» Я так удивился – меня понесло на сентиментальности – оказывается, где-то существует мир (при том в той же стране), где люди ходят в театры, слушают музыку, развлекаются, не видят каждый день смерть… А потом подумал: ведь я тоже в театре, только смотрю каждый день более интересный спектакль. И даже я актёр в этом спектакле. Правда, тут убивают по настоящему – не так, как в греческом театре – бутафорски, а по настоящему, как на арене римского Колизея, в драме гладиаторов. Даже песок под ногами – ну, чисто латинский, как на арене. Мы гладиаторы. По телевизору зрители смотрят на нас, созерцают нашу трагедию. И этим зрителям тоже нужно только «хлеба и зрелищ».
Так мы и ехали – в машине темно. Кто-то включил фонарь – из темноты выплили грустные лица солдат. Я не удержался:
«Гасите фонарь!
Вокруг только печальные лица
Хочу темноты…»
Только через миг, когда глаза снова отдыхали во тьме, я понял: я говорю как хайдзин, я невольно написал хокку. Мотор гудел и далее, машину шатало, почему то вспомнился Киплинг:
«Но раз уж когда-нибудь всё равно в землю ляжем и я, и ты
Так почему б не сегодня, без споров и суеты…»
Привезли нас на блиндаж «Вторник» - не знаю, кто и почему придумал этой позиции такое идиотское название. Но такое было чувство, что возят нас не в пространстве, а во времени – из одного дня недели в другой. Вокруг снег, песок – там, где земля вывернута взрывами, обломки каких-то досок, кусты, сухая трава (местами сожжённая взрывами), разбитые снарядами окопы и блиндажи. Еле сереет. Доносится канонада. Кто-то по кому то стреляет. Судя по всему сепаратисты по нашим. Короче, ситуацию я «не Копенгаген».
Быстро разворачиваем миномёты, ставим буссоль: едва успели сориентировать и навести в основную точку наводки, как по рации голос СОБа из СОБаковоза: «Сайгон», я – «Кондор»! Цель 103 – пехота, прицел 563, угломер 16-03, заряд второй, осколочно-фугасным, подрывник осколочный, одна мина – огонь!» И пошло! Куда стреляем, естественно, не видим. Одна мина за другой – еле успеваем возобновить наводку. Кто не был в настоящем бою, тот не знает этого состояния, этой эйфории – когда тело уже не чувствует боли, когда всё равно – погибнуть сейчас или через пятьдесят лет скучной жизни, когда гром выстрелов миномётов и взрывов – и все равно: или это наши мины рвутся или стреляют в нас. Только крики между выстрелами: «Левее 0-23, прицел 568, три мины беглым. Огонь!!!» «Миномёт, выстрел!» Запустили по двадцать мин три миномёта, тут голос СОБа по рации: «Мы попали! Ми ух завалили! Целую роту сепаров смели! А теперь ходу отсюда! Ходу!!!» И для чего он по рации это прямым текстом??? Оригинал у нас СОБ – эх, молодоё, зелёное, эмоциональное. Наверное, впервые сепаров завалил и превратил их в ничто. Нет, чтоб просто по рации: «Цель поражена. Сменить дислокацию!» Или что-то такое. Всё таки наш СОБ в душе гражданский человек. Ещё и романтик. Но это байка. Мы их замочили! В долгу я не остался – СОБу по рации процитировал Шекспира:
"Those hours, that with gentle work did frame
The lovely gaze where every eye doth dwell,
Will play the tyrants to the very same
And that unfair which fairly doth excel..."
Свернули миномёты и хода. Вокруг гремит, но нас «ответкой» не достали. Или вообще не по нас стреляли. Среди сепаров хватает бестолковых артиллеристов, что стрелябют не дуда и не тогда. Нам просто повезло. Нас не накрыли. Мы успели отойти. Чувство эйфории постепенно проходит. Тело опять чувствует холод, а желудок голод. А вот и остановка, короткий отдых и скромный обед среди поля. Но уже далеко от передовой – канонада доносится издали, будто бы из потустороннего мира.
Набив желудки, чистим миномёты. Запах солярки и порохового дыма. Этим запахом пропитано всё. Не стою в стороне – чищу миномёты вместе с солдатами. Так же как и солдаты заляпанный соляркой и грязью. Чтоб ободрить солдат начинаю рассказ в своём стиле: «Я когда то служил матросом на «Эспаньоле», так у нас на корабле пушки были точно такого же калибра, как эти миномёты. И тоже не нарезные, а гладкоствольные. Заряжали мы их так: насыпали порох через дуло пушки, потом запихали пыж, потом загоняли в ствол круглое ядро. При основе пушки была дырка – дуда вставляли фитиль и поджигали. Я тогда курил трубку (а табак тогда был редкой причудой) и я поджигал фитиль прямо трубкой. А дыму было после выстрела! Не то, что от наших миномётов. Просто тучи дыма! А кормили нас плохо – намного хуже, чем тут – одними сухарями и солониной. И такой солёной, что просто обжигала губы. Мы её отмачивали в морской воде, что бы не была такой солёной, но это мало помогало…» Солдаты воспринимают мой рассказ серьёзно, лица полные сочувствия и некой грусти, удивления: «А Вы в каком году служили?» «В 1602, во флоте Её Величества королевы Елизаветы!» Зрачки у солдат расширяются (наверное, от удивления), но никто не смеется – шуток они не воспринимают, не понимают. У кэпа крыша поехала, не иначе… Но никто не подаёт вида, все продолжают чистить миномёт. Этих людей уже ничем не удивишь, всё они воспринимают как факт. Ну, подумаешь, кэп думает, что уже жил когда-то и не раз – мало у кого в голове какие чудачества…
А вот и лагерь. Можно немного отдохнуть и погреется около буржуйки. Хотя какой там отдых – в голове продолжают звучать взрывы… И стоит закрыть глаза, как возникают в сознании картины боя. И так будет целый вечер и целую ночь – сон возвращает нас на передовую. И тут никакие успокаивающие не помогут. Но как-то вдруг становится спокойно и умиротворённо: мы это сделали, мы сегодня разбили сепаратистов и остановили их попытку наступления. Ко мне на спальник прыгает наш лагерный кот Том (его все любят, он приходит в гости к отдыхающим солдатам и мурчит) – маленький друг, что приносит радость. Пушистый и добрый. Становится как-то уютно. Разговариваю с котом: рассказываю, какой у меня есть чудесный дом и какой в доме чудесный кот. Кто-кто, а Том меня понимает. В голове крутится. Возникает чувство, что я взлетаю в воздух и летаю вокруг буржуйки в каком диком круговороте…
(Декабрь 2014 года)
(Текст сокращён под влиянием местной цензуры - удалены наиболее дисскуссионные эпизоды.)
(Авторский перевод)