Обломки (Рассказ)

Когда пишешь об этой войне – срываешься: начинаешь осознавать, что пишешь о войне вообще. Хочешь написать, если не об эпохе серого пепла, то о событии в истории – репортаж. Но снова и снова пишешь о том, какое это ужасное и дрянное явление – война. Может потому, что все войны, так или иначе, одинаковы: на каждой войне есть герои и негодяи, но все герои на одно лицо, а все негодяи на одну морду. Приходит новая война. а люди всё те же. Мародёр – он всегда мародёр: что во времена Юлия Цезаря, что во времена Авраама Линкольна. И в армии Ричарда Львиное сердце, и в армии Чан Кай Ши были свои герои, что шли вперёд, ибо так надо, ибо другим людям нужно жить, и были свои трусы, думавшие только о своей шкуре. Просто в разных армиях процент тех или других был разным…

Под пулями приходят в голову неожиданные мысли. Под пулями мысли не бывают ожиданными: они или отсутствуют, или приходят неизвестно откуда. Думалось: неправда, что христианские и буддистские монастыри подобны и по форме, и по сути. В буддистских монастырях ищут истину без особой надежды её найти, а в христианских монастырях истина дана изначально, нужно только приложить усилия, что бы не удалится от неё, остаться в её сказочном лоне…

Я никогда не напишу о том, что я видел на войне. Об этом написать невозможно. Люди не должны знать и чувствовать всё, что я видел на войне – этого не должен видеть нормальный человек. И эти ужасы описать невозможно.

Само перо протестует и отказывается писать. Как описать то, что люди – мыслящие существа, думающие, познающие мир, созданные по образу и подобию Божию, за какой то миг превращаются в кровавое месиво из костей, тряпок и мяса? «Я хожу среди людей, а вижу обломки людей.» Ницше писал об этом как о метафоре, а как относительно реальности – обломки людей на земле после обстрела? О кусках человеческих тел, нежащих среди руин села после огня российских «Градов»? Как описать чувства человека, что увидел овраг заполненный человеческими телами? (Сепаратисты расстреливали людей, которых они подозревали в нелояльности, а потом сбрасывали туда же тела и собственных убитых боевиков.) Как описать поле, усеянное убитыми солдатами, которых никто не хоронит, которые так и лежат под равнодушным небом? (Мы забираем тела только своих убитых солдат и то после того, как затихнет перестрелка, и сапёры проверят и оттянут тело – сепаратисты минируют тела наших убитых солдат. А тела сепаратистов и российских солдат – кому же захочется рисковать жизнью, чтобы их похоронить? Так и лежат…

Бабушка что-то несёт мимо блок-поста.
- Что несёте?
- Ноги.
Показывает – действительно несёт человеческие ноги. Объясняет:
- Лежали около хаты, нужно похоронить, нехорошо как-то…

Освободили из плена наших солдат. Один солдат без рук. Сепаратисты отрубили ему руки. Как описать это всё???

Я долго думал (когда-то): для чего я живу в этом мире? В чём смысл жизни? Моего, в частности. Но я всё понял, когда в Луганской области люди приветствовали нас цветами как освободителей. И плакали, когда мы вынуждены были отступать… Для этого я сейчас и живу, чтобы защитить наших людей от этих озверелых уродов – сепаратистов и рашистов – которые сейчас по ту сторону фронта.

Не все, естественно, воспринимали нас как освободителей и защитников. Один местный урод показал нам средний палец руки, когда мы ехали на броне. Только он не учёл, что у меня патрон был в патроннике, а когда я вижу сепаратиста, то руки автоматически вскидывают оружие вверх и сепар оказывается в прицеле. Я даже не успеваю подумать. Реакция у него тоже была неплохой – бросился бежать. Но пуля летает быстрей, чем он бегал – он таки получил две между лопаток. Больше средний палец он никому показывать не будет. На войне как на войне…

Солдаты съели Бэтээр. Жаль. Около реки мы поймали огромную черепаху (на панцире не было древних иероглифов, иначе это был бы китайский миф, а не современная война). Я нарисовал на панцире две белые полосы. Назвали мы эту черепаху Бэтээром. Она смешно лазила по лагерю. Но кто-то сказал солдатам, что суп черепаховый очень вкусный. А им так надоела однообразная армейская еда (которой к тому же не хватало). Из этой черепахи сварили суп. Говорили, что это вкусно. Я, правда, не пробовал – мне было жаль нашего Бэтээра…  

Это война. Эрнест Хемингуэй был прав: чем ближе к передовой, тем чаще встречаются прекрасные люди. Негодяи прячутся в тылу. Или по ту сторону фронта – среди мародёров и тех, кто пытает и калечит наших пленных. Это война. Тут – вокруг себя – я вижу разных людей – но большинство из них прекрасны. Но эти прекрасные люди гибнут. Война уничтожает наилучших. И плодит негодяев. Когда-то Диоген услышав фразу, что война как будто бы уничтожает бедняков, сказал: «Наоборот! Она плодит их в невероятном количестве!» Эта война кроме бедняков плодит негодяев.

Около нас постоянно крутился смешной пёсик. Мы любили его и кормили. Война порождает в душах солдат жестокость, но одновременно и противоположное – сентиментальность. Солдаты на войне особенно жалеют животных. Того пёсика мы назвали Чебурашкой – за лопоухость. Он всегда был около нас, даже тогда, когда мы стреляли – не боялся. Но за день до того, как наш взвод жестоко обстреляли «Градом», пёсик убежал. Они тоже способны предвидеть будущее – собачки…

Солдаты соседнего взвода поменяли пленного сепаратиста на тушёнку – на банки «пятачка в бронежилете» (ибо были голодные). Почему то меня это зацепило: до чего дошло – человека меняют на продукты. И в моей душе росло тёмным безлистым деревом некое возмущение и отвращение ко всему (о, не воспринимайте меня как мизантропа!). Потом я неожиданно понял: моё развесистое возмущение было вызвано не натуральным обменом (на войне натуральный обмен популярный, как и в эпоху раннего средневековья – ибо каждая война это раннее средневековье – возвращение тёмных веков, только в человеческое сознание, а не на страницы учебника) с участием человека (работорговля), а самим фактом, что сепаратиста взяли в плен. Я сепаратистов никогда в плен не брал и солдаты моего взвода тоже… Ничего так не унижает человека, как плен – это самое отвратительное, что бывает на войне. Лучше уж вражескому солдату подарить смерть. Тем более, если он сепаратист…

Солдатские разговоры иногда надоедают: вместо того, чтобы сосредоточится на чистке пушек и пулемётов, они начинают точить лясы (а что на войне не надоедает?). Разговор начинается с одной фразы, которую кто-то кидает в пространство:

- А Рильке тоже служил в армии.

- Но его эстетика не то, чтобы не армейская, она антимилитарная: такое мировоззрение не совместимо с армией и войной.

- Не говори. А ты читал его «Каменных черепах»?

- Это исключение. Рильке сентиментальный. Его мистицизм оторванный не только от жизни, но и от бытия. Война возвращает к реальности. Даже к критическому реализму Антона Чехова. Кто сумел написать стихи об армии, так это Киплинг. А прозу – Хемингуэй.

- Эрнест противоречивый чудак по сути – изначально противоречивый. Он разрывался между пацифизмом и грубой реальностью жизни, что находит своё откровение на войне, которая по сути и сформировала его как писателя. Не был бы он на фронте в Италии в Первую мировую войну – не было бы никакого писателе Хемингуэя. Может, был бы хороший рыбак и охотник с соответствующими очерками…  В его творчестве нет целостности. Всё разорвано. И фразы, и сознание. Нет концептуальности, если хочешь… Может, потому он и застрелился. Человек должен понимать для чего он пишет. Нельзя писать «Прощай оружие» и одновременно готовить карабин для сафари. Или – или…

- Но так или иначе, его реализм ближе воину, чем безнадёга Барбюса с его «Огнём» или обречённость, что звучит в романе Ериха Ремарка «На западном фронте без перемен». Правдиво, да. Но после прочтения этого романа хочется застрелиться. Проза Хемингуэя – это слова сильного человека, что остаётся человеком в нечеловеческих условиях, выдерживает испытания и побеждает… И тут необходимо понимать, что «Прощай оружие» и «По ком звонит колокол» писали два разных писателя – два разных Хемингуэя, ибо это были разные войны, а значит и человек становился иным. Это всё равно, что сравнивать армию Гарибальди с армией наёмников Борджиа...

- Интересно, почему именно Борджиа считается чуть ни наихудшим Папой в истории: вероятно, за то, что он носил тиару перед реформацией – действительно, наибольшего из возможных, великого раскола христианства – духовного раскола. И его видят причиной этого раскола.

- Совсем не потому. Борджиа ввёл ratio в церковную жизнь, ставши самым большим прагматиком, а значит наиболее светским Папой на святом престоле (антипап я не считаю). Вот она – вершина ренессанса: на папский престол сел Аристотель-материалист.

- Интересно, если бы Папой в то время стал Джироламо Савонаролла: сама история повернула бы другую сторону. Реформация стала бы ренессансом религиозного сознания.

- Она и так была ренессансом религиозного сознания. Без преувеличения. Ренессанс был эпохой превращения религии в античное философствование и эстетизм. Лютер попытался вернуть религии её изначальное содержание. А заодно превратить светские учреждения в церковь, или хотя бы в часть церкви. Правда, вышло наоборот – церковь стала светским учреждением – новым… Не зря Кальвин решил стать светским Папой – религия теряла свой смысл, если всё изначально предопределено: это некий апофеоз фатализма. Почти, как в современной войне – всё будет так, как суждено тому быть…

И это говорили люди, которые несколько минут тому назад были под обстрелом, а потом гатили из «Акаций» в «ответку» - так, что земля дрожала… Мир окончательно превратился в пьесу-абсурд. Сэмюэль Беккет отдыхает. Точнее он был пророком. Все мы теперь ожидаем Годо… А солнце постепенно подымалось, туман таял, я, почему то, думал о протопопе Аввакуме и о его словах о «корабле огненном» - эти отрывки мистической метафизики: «Прежде чем родиться, я был в Граде Солнечном, в Небесном Иерусалиме: видел солнце, развёрзнутое как кладезь… Был я будто уголь раскалённый, и вдруг угас, и чёрным стал, и пеплом собственным одевшись, был сброшен в месиво весеннее…»

(сентябрь 2014 года)

(Авторский перевод)