и терпение твоё…»
(Апокалипсис 2.2.)
Это писалось в истрёпанную записную книжку в тёмном и сыром блиндаже, когда стихали взрывы и выстрелы. Или в солдатской палатке – или в мокрой и холодной, или в душной – опять таки, в короткие минуты отдыха, которых на войне мало. Если бы я это писал сейчас (хотя я до сих пор на войне) я писал бы совсем иное. Хотя прошло совсем мало времени – но на войне время измеряется иначе – минуты объёмнее, весомее, иногда просто огромны. Слишком много было пережито за эти месяца. Но эти записки дороги мне именно этими мгновенными переживаниями и чувствами, которые я смог поймать и воплотить в слова и буквы. Я никогда не надеялся, что мне удастся это опубликовать – я думал, что эти слова канут в небытиё, как кануло много чего и много кто. Если Вы читаете это – значить мне удалось… Это этюды. Это просто этюды с натуры.
Под развесистыми старыми соснами танки. Воздух наполнен грохотом и запахом горького дыма. На мне одежда цвета травы, грязи и глины. Люди усталыми глазами смотрят в Небо – на облака, что принесли желанную прохладу. Я на песке начертил штык-ножом иероглиф «Дао». И всё припоминается Конфуций: «Всё кончено! Я не встретил человека способного осудить себя, когда увидел, что ошибся.» А если не мысленно? Если осудить себя железной игрушкой, что плюётся металлическими сливами? Но нет! Я должен сначала осудить врагов. Этим же куском железа. А меня будет судить один бородатый дед – после завершения моего Пути – моего «Дао».
На войне страшно только в первые дни – чувство того, что все мы завтра умрём, вызывает ужас. Потом становится всё равно. Потом мысль, что все мы завтра умрём, вызывает чувство эйфории: «Ура! Мы все завтра умрём!» А потом уже хочется, чтобы меня убили. И желание это становится неодолимым, невыносимым. Сдерживает это желание только взгляд на людей – на людей, вынужденных исполнять мою волю – воплощать в поступки мои слова. Мысль: «Я должен завтра этих людей повести на смерть!» - становится невыносимой, испепеляет разум, уничтожает волю. Смотрю на этих людей: каждый просто уверен, что смерть касается кого-то другого – только не его. И никто из них не верит, что жизнь – это только иллюзия, короткая вспышка, мгновение. Именно мгновение. А смерть – это только шаткий мостик между двумя существованиями. Никто не верит...
Спрашиваю солдат: «Когда родился Стхартха Шакьямуни Гаутама которого называют Буддой?» Все только пожимают плечами – мол, не знаю. Один солдат из моего взвода на это ответил: «Будда родился дох…я лет тому назад!» В конце концов, он прав, этот солдат… Ещё один солдат добавил, что необходимо сначала уничтожить сепаратистов, а потом вспоминать когда родился Будда. И этот солдат тоже прав…
Как мало человеку необходимо для счастья (пусть и короткого) – тишина, не стеляют, глоток чистой холодной воды (а день жаркий), листок бумаги и возможность просто подумать и что-то написать… Только на войне понимаешь важность правильных слов. Как это важно, что бы кто-то сказал тебе правильные слова – простые, банальные, но такие нужные и такие правильные…
А облака как всегда красивые. Даже тогда, когда воздух пахнет трупами. Не знаю, как можно привыкнуть к мертвецам. Как это может не вызывать чувство ужаса. Даже если это трупы окончательных негодяев – сепаров...
Какой отдушиной в духоте войны иногда бывают разговоры – простые человеческие разговоры… Мне почему то после одного разговора вспомнился опять вспомнился Конфуций: «Как тяжело быть вместе целый день и увлечённо философствовать, на заводя разговора о справедливости.»
Природа тут просто волшебная – байраки, балки, овраги, дубравы в глубоких бархатных балках, высокая трава, цветы зверобоя и тысячелистника (над ними летают синие бабочки). Небо высокое и выгорелое – как и надлежит быть августовскому небу. Трава пушистая и пахучая. В долине несколько разбитых танков – кто-то тут серьёзно «мочил сепаров». Издали доносится миномётная канонада – не ясно кто в кого стреляет – то ли наши по сепарам, то ли сепары по нашим. Роем блиндажи, окопы и «щели». Эх, мне бы ещё пару крупнокалиберных пулемётов… Во время отдыха читал по памяти вслух стихи Редьярда Киплинга – «Холерный лагерь». Солдаты сказали, что я невероятный оптимист. Потом я прочитал им военные эпитафии того же Киплинга и несколько рубаят Омара Хайяма. Солдаты сказали, что я ещё больший оптимист, чем они представляли. Приятно иметь во взводе солдат с высшим образованием. Как всегда у нас невероятная армия – «армия, что рождается раз на тысячелетие». И как всегда эта армия гибнет… Когда закинули наш взвод в этот безлюдный район, где только степь и байраки, и какие то руины, я попросил одно – карту местности… Услышал в ответ: «Для чего тебе карта, лейтенант? Тебя всё равно завтра убьют!» Так сразу настроение улучшилось… Я заметил: «Старший лейтенант!» Поймал странный взгляд на прощание: «Качай шины, старлей! И учи гимн Украины…» Ну что же… Как судилось, так тому и быть. Ожидаем. Наихудшее на войне это не страх смерти – он иногда проходит и переходит в эйфорию. Наихудшее на войне – это ожидание. Неизвестно чего. Итак ожидаем… Ночью я созерцал полную луну, что выкатилась и заглядывала своими грустными глазами меланхолика в пространство между байраками. В траве заметил змею – она ползает, пресмыкается по земле. Мы не пресмыкаемся – мы зарываемся в эту землю, чтобы удержать её и выбить отсюда врага…
Часто читаю Библию, которую всегда ношу с собой. Особенно Апокалипсис. Припомнилось: «Оставь серп свой острый и собирай кисти винограда земли, ибо дозрели гроздья его…» (Апокалипсис 14. 18)
Прочёсывали лес. Тот самый, с которого целую неделю стреляли по нас с миномётом. Над лесной дорогой я увидел чёрного аиста. Редкостная птица. Подумал: «Но не сейчас. Теперь в Донецком краю все птицы станут чёрными. Это белые аисты приносят души детей в этот мир. А чёрные аисты относят души убитых людей в потусторонний мир…» Это я понял ещё одну маленькую истину…
Вот и окончилась война в лесу (а я так люблю лес), вот и перевернулась страница степи (а как он пахнет летом!). Нас забросили в какие-то руины: разбитые дома, искорёженные вагоны и рельсы, остатки каких-то сооружений непонятного происхождения и предназначения. Приказали захватить остатки какого-то строения и удерживать их. Надоедливый мелкий дождь, мокрая одежда, мокрые скользкие бэтээры и бээмпэ – «бэхи». Тело не хочет слушаться и мозг не хочет руководить непослушным телом. Кругом грязь, битый кирпич, какие-то ржавые железяки. В воздухе висит смрад – воняет чем-то отвратительным. Такая она – война. Руины оказались пустыми: только гильзы звенели под ногами. И снова ожидание около пустых окон-бойниц. Неожиданно вспомнил, что лет десять тому назад мне часто снился сон – именно этот дом со ступеньками, что ведут в никуда и с дырами в стенах… Всё, что происходит сейчас со мной мне уже когда то снилось: что я в армии, что идёт война, и именно вот эти дома – с мельчайшими подробностями именно эта картина мне когда-то снилась…
Во взводе из тридцати человек осталось девятнадцать – взвод тает, как лёд весной. Сегодня погиб ещё один солдат. А у другого солдата сегодня был День рождения. Как совпало – у одного день смерти, а у другого – день рождения. И попробуй понять, что праздновать – какой праздник важней. Солдаты, почему то, в перерыве между боями праздновали День рождения. Было скромно, но искренне и радостно. Подарили имениннику стреляную гильзу (ими тут усеяно всё вокруг). Промолвили простые, но нужные слова: пожелали вернуться домой живым и здоровым. Мне как командиру и просто старшему по возрасту тоже нужно было что-то сказать. Я процитировал Омара Хайяма:
«Так как вечных законов твой ум не постиг –
Волноваться смешно из-за мелких интриг.
Так как Бог в небесах неизменно велик –
Будь спокоен и весел – цени этот миг…»
О вине и о женщинах я, естественно, не говорил. Ныне этим людям не до вина и не до женщин…
Сегодня День Независимости. Из стреляных гильз от пушки 2-42 из БМП («бэхи») мы выложили на земле надпись: «С Днём рождения, Украина!» Должен же быть и у нас праздник… Вместо салюта мы стреляли по сепарам, засевшим в «зелёнке»…
Я теперь знаю, как пахнет война. Запах войны – это едкий запах – смесь запаха солярки и горелого пороха. Этим запахом пропиталось всё – и воздух, и руки, и одежда, и еда. Даже эта записная книжка тоже…
Это война отличается от других тем, что можно прямо с войны позвонить домой. Если научный прогресс и дальше будет идти таким же темпом, то вскоре можно будет убитому солдату позвонить с того света. Я иногда звоню своим знакомым, и в их тихую жизнь врывается война звуками выстрелов и взрывов. У каждого из моих знакомых свои дела – будничные и важные (безусловно). Только у меня осталось одно дело, которое называется смерть.
Вчера прибрёл в наш блиндаж какой-то парень из местных. Сказал, что он хочет быть добровольцем и воевать за Украину. Мы дали ему форму убитого солдата и автомат. Тест «свой-чужой» совершили, посмотрев ему в глаза. Теперь так распознают своих: смотрят друг другу в глаза. Это уже третий воин в нашем взводе из Донецкого края (со мной включительно). Один из них как то спас всё, когда я сел на место убитого стрельца в БМП, а тот солдат из Донбасса зарядил пушку, которую я самостоятельно зарядить просто бы не смог…
Погода в тот день выпала хуже некуда – с самого утра лил дождь (скучный, мелкий, почти осенний). Предчувствовалась осень. Холод и сырость пробирали насквозь. А тут ещё кто-то «повесил» дымовой занавес. И так туманно, а тут ещё дым войны… Начали стрелять – и они, и мы, естественно. А я то думал, что сегодня будет спокойно. Можно было бы отложить стрельбу хоть бы до более-менее нормальной погоды. Стало тоскливо. Но чем интенсивнее становилась перестрелка, тем больше мы «разогревались» и непогоду перестали чувствовать. Один солдат сказал мне: «Профессор!» (Солдаты иногда меня называли фамильярно – не «товарищ старший лейтенант», а «профессор». Хотя я в другой жизни был вовсе не профессор, а доцент.) Итак, солдат спросил: «Профессор! А Вам не приходилось стрелять из мокрого и скользкого танка?» «Нет, не приходилось!» «А придётся!» Я подумал, что действительно придётся… Когда командир взвода вынужден стрелять – значит, совсем плохо. А ныне именно так. Именно это. Кроме того, во взводе я стрелял лучше, чем кто либо. И все это знали. Тут началась просто катавасия со стрельбой. Я просто почуял нутром и кожей – сейчас полезут. Заскочил в БМП на место стрельца в состоянии какой-то эйфории. Началось! Действительно, из-за леска и кустов выполз БТР сепаров. Это я уже увидел сквозь прицел. Руки как-то самостоятельно от мозга дёрнулись и навели на цель за какую-то часть секунды. Выстрел! (Очередью из автоматической пушки). Попал! Вдали пожар и дым – удача со мной! Придурки, и зачем они повернулись ко мне бортом? Около подбитого БТР-а появились человеческие фигуры – то ли из машины выскочили, то ли они бежали следом. Тут уже просто из пулемёта – я ещё никогда не чувствовал такой радости скосив длинной очередью двуногих существ, что напоминали людей. На войне есть один очень важный момент – его нельзя упускать и необходимо сказать себе: «Стоп!!!» Это когда чувствуешь, что враги – это не люди, а существа, только похожие на людей. И убивать их радостно и приятно. Это приносит удовольствие. И хочется убивать ещё и ещё. Тут важно остановиться и сказать себе, что война это не нормальное состояние человека. Это вынуждено, это временно. Потом нужно будет вернуться в нормальный мир, где люди это люди, а не мишени. Но когда наступит это «потом»? Ну вот и всё – бой отгремел. Всё продолжалось какие-то считанные минуты. Затихает. Всё. И мир, и люди, и машины. Снова тоска в серых и холодных блиндажах. Потом чистить пушки и пулемёты на «бэхах». Потом опять ожидание. И слушать солдатские разговоры – всё те же разговоры. Один солдат из Одессы постоянно рассказывает о своей сестре, которая служит в армии Израиля. «…Вот окончится война, и поеду я в Италию…» Но когда война окончится? Ещё один солдат (москаль из Крыма, но воюет за нас – ибо Украина это его Родина, наша общая Родина, и свобода для него не пустой звук, и он верен присяге) сказал, что ему тяжело залазить в БМП – клаустрофобия, мол. Особенно тяжко ему вытягивать из БМП гильзы и «крабов». Я ответил ему, что в индийской армии «крабы» из БМП вытягивают специально выдрессированные для этого обезьянки. Он, почему то, не поверил…
Из нашего взвода из тридцати человек в живых осталось только трое. Но мы удержали высоту, которую нам приказали оборонять любой ценой. То, что я остался жив – случайность. Я не прятался от москальских пуль за солдатские спины. А солдаты моего взвода полегли – православные и католики, греко-католики и протестанты, иудеи и мусульмане – полегли за свою Родину и за свободу человека. Вспоминайте иногда нас – честно гибли и гибнем за Украину.
(август – сентябрь 2014 года)
(Авторский перевод)