Владимир Узланер / Написанные рецензии

Я имя твоё не спеша назову,
Но ветер его расхватает на буквы.
У северных вод на свои рандеву
Киты возвращаются в старые бухты.

С тобой мы застыли, разинули рты
На инопланетные странные звуки.
То – песни свои затянули киты,
Домой торопясь после долгой разлуки.

Я будто бы голос земли уловил
О горько-солёном и ветреном счастье,
О самой большой в этом мире любви,
Чей пульс тарабанит на скальном запястье.

Здесь воздух так свеж, непорочен и стыл.
Стихия холодной воды беспощадна.
Гиганты вздымают над морем хвосты -
Плывут, как огромные чёрные пятна.

Плывут островки неземной теплоты,
Качаясь средь мёрзлых широт океана.
И, как фейерверки, вздымают киты
Поющие в небо фантомы-фонтаны.

Завтрак шахматного короля
http://www.grafomanam.net/poem/197754

          В.Сирину

Паутинки - по углам, на потолке,
Перепрыгивают в трещинки на стенах,
И, прошествовав по царственной руке,
Выедаются на старых гобеленах.

Бог его не всемогущий - старый сыч,
Проиграв, в который раз за три декады,
Тронул шахматные тикалки-часы,
Заблокировав пространственность Декарта.

Разрывая летаргическую явь,
Наш король проник в такие сновиденья,
Где реальность в решето хоть издырявь
Черно-белой клеткой резких светотеней.

В этих снах гоняет пряные чаи,
Продолжает неоконченный анализ:
Не спасли его коняги-бугаи,
Связи с милым королевством разорвались.

Вспоминал он затонувшую ладью,
Сыновей пропавших двойню – офицеров,
Королеву, прошептавшую 'Адью',
Наблюдал парализованную эру.

Он сложил посуду в трёпанный портфель,
На забытой в зиму загородной даче,
И глазел на нарисованную дверь,
Гипнотируя, а вдруг войдёт удача.

Любовь мне снилась к женщине одной -
Она была известной поэтессой.
Бомонд её любил, ругала пресса.
Нас отнесло от Родины волной...

Мы шлялись по кофейням, кабакам,
Дождю и солнцу словно дети рады.
У ветхой домольеровской ограды
Галдели и мешали рыбакам.

Сквозь шторы допотопного окна
Шопеновские слушали экспромты,
Смотрели в зоопарке мастодонтов,
Спасали пожирателя огня.

Она смеялась россказням моим,
Как мы её зубрили в сельской школе,
В фонтане удивлялась пепси-коле,
И нюхала цветочный кокаин.

Её же, очень ранние стихи
Читал ей по распахнутой ладони.
Молчала зачарованно Ротонда
И плакали гуляки-остряки.

...
Уже пробил отсчитанный мне час,
Так туфельки теряют синдереллы,
Но прочны купидоновые стрелы,
Надолго застревающие в нас.

В тот час шагают вместе смерть и сон,
Я сбился с предназначенного курса.
Мне сжало сердце, я же... не проснулся.
‘...Ах, вот и ты! Шампанского, гарсон!’

Ты плыла, как лебедь по воде,
В белопенном окрике прибоя,
На тебя я издали глядел
Из широких лиственных пробоин.

Ты была прекрасна и нага -
В мыслях... и в линованной тетради.
Я мечтал, писал о берегах
В дымке затуманенного платья.

Платье трепыхалось на ветру,
Словно парус в штормовые грозы.
Чертыхался я на мошкару,
На себя, на глупые вопросы.

И качались, словно на волне,
Бёдра и покатые колени,
Вся ты мне угадывалась в ней -
В дымке ненадёжной и нетленной.

...
Я бы, может, подошёл к тебе...
Если бы не белая панама,
На твоей беспечной голове,
С тёмно-синей меткой океанной.

Петербургские ангелы возвратятся к зиме,
Разметают по городу перья, в их белизне
Проступают как призраки шпили и острова.
Замирает под натиском, замерзает Нева.

Перья белые-белые, распростившись с крылом,
Обратятся снежинками и своим помелом
Заметает окрестности перьевая метель,
Обнажаются истины хрупких ангельских тел.

Их печальные юные и невинные сны
Хмарь пускают над городом, силуэты размыв,
Устилаются снежностью в невесомости крыш.
Петербург, сам ты ангелом в белом небе паришь.

1.
Здесь в тридцать лет я был повенчан
С Америкой и той порой
Любил неоновые ленчи
Под сине-красною рекой.

Когда в огромных мониторах
Лилось рекламное кино,
Я прорывался сквозь заторы
Срамно раскрытых казино.

Тогда играли на наличку,
Теперь доступен всем кредит.
А Вегас, как алкоголичка,
Глазами красными налит.

2.
А в прошлый раз - мне было сорок,
Не так захватывало дух.
Среди пустыни этот морок
До неприличия разбух.

Народу стало здесь поболе,
И толпы алчные снуют,
Азарта, девок, алкоголя -
Всем вакханалиям уют.

Вам предлагают мексиканцы
Картинки – там такое!.. Швах:
В них – экзотические танцы
И телефончики девах.

3.
Я здесь опять, и мне – полтинник,
Дешёвый номер на двоих,
В углу пустынный холодильник,
Сосед орёт, как пьяный псих.

Бесстыжее теперь красотки,
Ретивей парковый валет,
И автоматов слото-глотки
Глотают пригоршни монет.

Мне сквозь толпу являлись лица
Моих гримас ушедших лет -
Как постаревшая блудница,
Когда снимает марафет.

...

Руководство для желающих летать
http://www.grafomanam.net/poem/239262

Если хочешь летать — собери три счастливых персоны,
Чтобы были с глазами смеющихся малых детей,
Чтобы не было тяжести в сердце, и чтоб невесомы
Были взгляды, открытые настежь, да сняты с петель.

Чтоб свободны от строгих одежд, и костюм арлекина
Был на каждом, и чтоб разноцветный царил балаган -
Ты почувствуешь, знаю, насколько вдруг стали легки мы,
Что готовы подняться к далёким ночным облакам.

Чтоб с душою — качалось и тело, как шарик воздушный,
Как антенны мы примем, три ведьмы, астральный сигнал.
Мы стартуем с возвышенных чувств, равновесье нарушив,
Тихо выплывем, за руки взявшись, как сон из окна.

...

Рассылала я письма, в газеты дала объявленья,
Но никто не откликнулся, жду я напрасно - увы...
И пылятся одежды - на сгорбленных тонких коленях,
Понапрасну зияют заплатки и лыбятся швы.

          Памяти Владимира Штоха

1
Отец его – расстрелян по доносу
За три-четыре года до войны.
Оставил сына он с еврейским носом,
В объятьях презирающей страны.

A кроме носа – зычную фамилью,
Всю жизнь она шла по его стопам,
Шершавая, как кожа крокодилья -
Приманка зубоскалящим скотам.

Все жили с искривившейся моралью:
Сын предавал отца, а то и мать.
А преданные – рыли магистрали,
Ну, а детей страна учила лгать.

Отец народов был антисемитом,
Как следствие - на вотчине своей
Всю нацию сию отдал бандитам
И начал с отравителей-врачей.

В кино антигерои все – евреи,
Их – не позор на улице лупить,
И в школе одноклассники-злодеи
Его учили Родину любить.
...

2
Свой главный выбор сделал он на бланке...
В ажуре всё – лишь пятая графа
Заполнилась последней. Для подранка
Решилась участь бывшего раба.

Плевать, что все плюются, что учила
Мамаша, что он - русский, как она.
Он сделал выбор, не был он ловчилой.
Но как же не понять ей молчуна:

Того, кто был все эти годы рядом,
Не мог он до конца похоронить,
И разорвать с отцом убитым, разом,
Последнюю связующую нить.

3
Жизнь полилась, скрипя среди застоя,
Хошь, ты её толкай, хошь – волоки,
Прошла пора открытого разбоя,
Антисемиты спрятали клыки.

Осталась только мелочь, 'бытовуха',
Как безысходность мелочного зла.
Жену он только раз отметил в ухо,
За то, что та жидом обозвала.

Его сынишка принял эстафету:
Из ВУЗа его выгнали за то,
Что он Фамиленосец, и к портрету
Пожалуй, не добавить ничего.

Прожил он жизнь счастливо и, мятежный,
Перед собой был честен, а во сне,
Когда с отцом беседовал неспешно,
Он с ним был, безусловно, наравне.

          В.Сирину

Паутинки - по углам, на потолке,
Перепрыгивают в трещинки на стенах,
И, прошествовав по царственной руке,
Выедаются на старых гобеленах.

Бог его не всемогущий - старый сыч,
Проиграв, в который раз за три декады,
Тронул шахматные тикалки-часы,
Заблокировав пространственность Декарта.

Разрывая летаргическую явь,
Наш король проник в такие сновиденья,
Где реальность в решето хоть издырявь
Черно-белой клеткой резких светотеней.

В этих снах гоняет пряные чаи,
Продолжает неоконченный анализ:
Не спасли его коняги-бугаи,
Связи с милым королевством разорвались.

Вспоминал он затонувшую ладью,
Сыновей пропавших двойню – офицеров,
Королеву, прошептавшую 'Адью',
Наблюдал парализованную эру.

Он сложил посуду в трёпанный портфель,
На забытой в зиму загородной даче,
И глазел на нарисованную дверь,
Гипнотируя, а вдруг войдёт удача.