Клуб любителей исторической прозы

- Ты…! - Евдокимов задохнулся от возмущения. – Ты оторвал мой любимый брюлик.
Он ударил лётчика поддых левой рукой, а правой схватил сзади за шею и пригнул его лицом к самому полу:
- Ищи, Шарик! След! След!
Офицер хрипел, пыхтел, широко открытым ртом ловил воздух и никак не мог поймать.
Макс «провалил» удар и ткнулся подбородком в стальной кулак противника. Жалобно клацнули зубы, едва заметно дёрнулась голова, и Станислав Валерьевич «поплыл» - вопреки законом физики падал не назад, по ходу удара, а вперёд, ему навстречу. Ещё одним ударом Султан сбил ему дыхание. Поймал за шиворот, обернулся к другу:
- Макнуть в очко?
- Пусть, падлы, запонку мою найдут.
Ева уже оседлал стоящего на четвереньках лейтенанта и понукал:
- Ищи, Шарик, след, след…
Султан ещё двумя точными ударами поставил Макса в стойку жеребца и перекинул ногу.
- В зал поедем?
- Сначала запонку. Ищите, твари – меня жена домой не пустит.

19

До Рождества Христова Макс не находил себе места. Он то впадал в бешенство, скрипел зубами, готовый вцепиться в горло любому подвернувшемуся, то лежал в депрессии, вперив неподвижный взгляд в потолок. И всё время пил.
- Тебе ещё повезло, - ворчал Корсак. – Макнули б головой в очко и кердык твоему авторитету.
Но, столкнувшись с исполненным ненавистью взглядом, предпочёл умолкнуть. А потом сменил тему.
- Я подарю тебе его голову. Так смывают обиды сыны Аллаха.
В звёздном небе яркая сверкала луна, снег скрипел, и морозный воздух дрожал блёсками. Был тот час ночи, когда на улице пустынно - ни машин, ни пешеходов. Коротким лёгким шагом Султан возвращался домой. Коротким – потому что гололёд.
Через дорогу напротив дома стояла чёрная «Волга». Может, кто в гости приехал?  Задние двери автомобиля распахнулись в обе стороны. Точно гости – дожидаются. Султан свернул к машине. Навстречу шагнул незнакомый мужчина, в его руках тускло блеснул ствол ружья.
«Не убежать», – мелькнула мысль.
- Привет, - Султан протянул руку. – А я думал, когда приедешь…
Уловка не удалась. Выстрел раздался прежде, чем Гулиев подошёл на расстояние прыжка. Дробь с сухим треском прорвалась сквозь одежду. Султан от удара в живот поскользнулся и упал лицом в снег. Боли не почувствовал. Жив? Жив! Он напрягся и замер, ожидая дальнейшего развития событий.
- Добей, - приказал от машины скрипучий голос. – Контрольный в голову.
Скрип снега под ногами замер совсем близко, ствол упёрся в затылок. В тот же миг Султан схватил ружьё и ногами подсёк незнакомца. Горящим порохом обожгло щёку, столб снега вздыбился у самого виска. Нападавший упал, но тут же вскочил и бросился бежать.
- Дурак, ружьё! – крикнул старший от машины.
Султан попытался встать и не смог - странное онемение сковало ноги. Он их совсем не чувствовал, а в животе разгорался адский огонь боли. Чёрт! Он попытался удержать ружьё, но подбежавший двумя рывками овладел им и замахнулся прикладом в голову. Во дворе бесновалась собака. Вдруг калитка распахнулась, и Тимофей Гулиев крикнул:
- Рагдай, взять!

Огромная лохматая собака вырвалась со двора в вихре снега.
- Аттас! – крикнул старший и прыгнул в машину.
Второму повезло меньше - в тот миг, когда он нырнул во чрево авто, собачьи челюсти сомкнулись на его ботинке. «Волга» рванула с места и тащила пса до поворота. Там ботинок слетел с ноги и остался в собачьих зубах.
Четвёртую операцию Султану делали в областной больнице. В выходной день в Челябинск приехали короли. В палату их не пустили, а в фойе встретился Тимофей Гулиев. Старик отирался в клинике уже который день.
- Ополовинили сынка моего, совсем зарезали - живот, говорят, гниёт. Целый казан кишок выкинули.
Никто не утешал - короли стояли хмурые. Никто не клялся отомстить - все слова были лишними.
- Как он теперь?
- Остаётся только ждать и терпеть, - криво усмехнулся дед Тимофей. – Тупо и покорно терпеть. Как слепая кляча, обречённая до конца дней крутить скрипучий рудничный ворот. Как баран, которого предназначили в шерпу. Терпеть и надеяться.

20

Большинство живущих на Земле уверены - всё, что происходит с нами, запрограммировано на небесах. Никому не избежать судьбы своей. И дело вовсе не в девушке, хотя она была чертовски хороша и, как никто, подходила для роковой роли. Дело было в одном звонке Корсака, после которого счёт жизни Владимира Фирсова пошёл на дни, потом на часы…
Константиныч был не в духе, когда под руку подвернулся этот вихлявый парень. Кажется, он щёлкнул зажигалкой, пытаясь угодить королю. Но после выстрела в Султана, Фирс с предубеждением относился к незнакомым людям, непредугаданным движениям, нераспознанным предметам в чужих руках.
Были проводы зимы. Народу на площади – водоворот. Фирс, сунув сигаретку в рот, вертел головой, кого-то отыскивая глазами в толпе. Паренёк хотел «прогнуться» - щёлкнул зажигалкой и сунулся к Константинычу. Реакция была неожиданной. Шлепок затрещины, и подхалим-неудачник полетел на мокрый от тающего снега асфальт.
- Эй, дядя, ты что творишь? – яркая лицом и нарядами девушка шагнула вперёд. – Кто меня теперь мороженым угощать будет?
Была она совсем молоденькой и чертовски красивой. Фирс растерялся, залюбовался и ляпнул невпопад:
- Слушай, а ты часом не ведьмочка?
- Вообще-то да, но сегодня взяла выходной.
Ответ Фирсу понравился. Он только пальцами щёлкнул, и многочисленная челядь кинулась опустошать прилавки, угождая новой фаворитке Вике. Так её звали. А жила она в районе частных домов, в, так называемой, Череповке.
Вика захлопнула калиточку перед самым его носом.
- Сюда нельзя. Пока нельзя.
- Но, мы увидимся?
- Непременно.
Она пробежала мощёной дорожкой, потопала сапожками на низеньком крылечке, взялась за дверную ручку и помахала Фирсу. Тот поднял руку прощаясь, повернулся, пошёл прочь.
У проходящей мимо иномарки опустилось тонированное стекло. Из тёмного салона часто-часто засверкал белый огонь. «Автомат» - механически отметил бывший пограничник. Он хотел убедиться, что Вика забежала в дом, что предназначенные ему пули, не настигнут её, но не смог оглянуться. В грудь сильно толкнуло, и ещё раз, и ещё. Он упал ничком. Машина остановилась. Пули второй очереди рикошетили от стылой земли, а несколько застряли в теле, наискось вспоров драп пальто. Наконец, третья очередь сбила с головы кубанку. Взревел иноземный мотор, и машина скрылась.

21

Организация создаётся на крови, - поучал Корсак. – Замажь пацанов кровью, и они пойдут за тобой до гробовой доски.
- Моей? – усмехнулся Макс.
- А это, как получится, как соображалка работать будет, - сказал Николай Аркадьевич и подумал: тебя-то, дружок, точно кровушкой измазать надо.
- Глянь на этого оранжевого цыганёнка, - Корсак кивнул на сидящего с гитарой Кондрата – Это он твоему обидчику дроби в брюхо насыпал. А перекрасился со страху - вдруг кто видел, вдруг узнают. Боится и от того опасней самого дьявола. Я эту породу знаю.
В день похорон Владимира Фирсова Макс с десятком доверенных людей, Корсак с Кондратом отдыхали в сауне спортшколы. В кругу спортсменов эти двое выглядели, как белые вороны - Корсак с худым и дряблым старческим телом в седых волосах и застарелых шрамах, и Кондрат, синий от наколок. Бросая на них взгляды искоса, Макс кривил губы и эту гримасу отвращения прикрывал фужером пива. Было время, когда жизнь казалась простой, а будущее ясным. С кем связался? Рецидивисты, уголовники, лагерные авторитеты. Но как они с Фирсом! А ведь могут и его однажды….
- Не надо бояться чужой крови, - поучал Корсак. – Нет в ней ничего рокового.
Он подарил Максу изящную финку с цветной рукояткой из органического стекла – работа лагерного умельца. Потайная пружина выбрасывала лезвие с мелодичным звоном.
Макс сидел и игрался. А потом поймал на себе насмешливый взгляд Корсака и сунул подарок в спортивную сумку.

22

Небо, с утра такое ясное, затянуло тучами. Подул холодный ветер и принёс запах студёного севера. Посыпались хлопья снега. Они падали крупные, весомые на обнажённые головы мужчин, на платки и женские шляпки. На стылую землю скорбного холмика, в недрах которого упокоилось тело Увельского короля Владимира Константиновича Фирсова.
После горячего стола расходиться не спешили.
- Акция! – потребовал Василий Прокопов.
Ева отмахнулся. Но Прокоп не успокоился. С полусотней горячих голов он захватил городскую площадь и куражился там несколько часов. Задирались и избивали прохожих за любое слово и за молчание. Отбирали деньги и пили водку, угощали всех и били тех, кто отказывался. Это была акция возмездия или тризна, или ещё что-то, что невозможно было объяснить, но требовала изболевшаяся душа.
Эти бесчинства, конечно же, не остались без внимания властей, но, боясь раззадорить подвыпившую толпу на столкновение с милицией, вызвали подмогу из ближайшей воинской части. Солдаты без оружия, но плотной шеренгой, потеснили хулиганов с площади, а в тёмных дворах они сами рассеялись.
Вернувшись из Южноуральска, Прокоп зашёл к Владимиру Евдокимову. Тот сидел на диване, низко-низко опустив голову, будто молясь на початую бутылку водки меж голых ступней.
- Что, Евка, нехорошо?
- Как видишь. Будто жирную точку поставил в жизни.
Василий Иванович присел рядом, прижал плечо к плечу приятеля.
- Горе, поделённое пополам, оставляет пустоту, которую нечем заполнить.
Ева молча протянул ему бутылку.

23

Когда Султана выписали из больницы, Евдокимов приехал навестить.
- Знаешь, бывают дни, когда всё по фигу, как говорится, море по колено. А бывают критические – когда так не хочется умирать, что хоть плач. И, похоже, у меня эти дни затянулись.
Султан ударом кулака взбил подушку, осторожно повернулся на бок. Он сильно похудел, а живот стягивали бинты.

  Сыт я по горло, до подбородка
  Даже от песен стал уставать.
  Лечь бы на дно, как подводная лодка
  Чтоб не могли запеленговать.

- Есенин?
- Высоцкий.
- Меняешь привязанности?
- Стареем, брат.

24

По субботам в сауне спортшколы собирались одни и те же лица.
Перебирая струны жилистыми руками, Кондрат поучал спортивную молодёжь:
- Первая камера, как первая любовь – память на всю жизнь.
У руководителей свои разговоры.
- Ты, Николай Аркадич, какой-то скользкий стал - и нашим, и вашим.
- Дело, Макс, дело, прежде всего. Ради дела готов поганых в баньке парить и спинку тереть. Скажу больше и откровенно - не тебя на трон возвожу, город под Движение забираю. Станешь Смотрящим – тебе служить буду.
- Зачем тогда Фирса мочил? – его бы и ставил.
- Этого пса на цепь не посадишь.
- А меня, значит, посадишь?
- Ты, Стасик, давно на привязи: кто власти пожелал – свободу потерял.

25

Под жёстким взглядом Корсака они обменялись рукопожатием.
- Привет.
- Привет.
- Для уличного хулигана со стажем ты неплохо выглядишь – ни одной царапины, - Макс критически осмотрел обнажённую фигуру Прокопа.
- Шрамы бывают не только на теле, - хохотнул Баланда и прыгнул в бассейн, вынырнул и закончил, -  но и в душе.
- Для души есть хорошее средство, - Макс взболтнул пиво в бутылке.
- Все средства ведут в могилу, - вздохнул Прокоп, присел и опустил ноги в бассейн.
- Ты шутишь, - сказал Корсак, - и нравишься мне уже больше. Ещё могу сказать, что вреднее огурцов нет ничего на свете - все, кто их ел, рано или поздно умирают.
- Оба-на, - сказал Баланда, отплёвываясь. – А я и не знал. Век живи, век учись – дураком помрёшь.

- Это пройдёт, - утешил Корсак. – Голову почаще нагружай и пройдёт - поумнеешь. В наше неспокойное время больше пристало головой работать, а не кулаками. Это я вам с высоты своего возраста авторитетно заявляю.
За столом Корсак продолжил тему:
- В ваших раздорах не вижу смысла. Обстановка требует максимальной концентрации сил, единого руководства, общей казны. Вместе мы – сила.
Хитрый старикашка, подумал Прокоп, под себя гнёт, а вслух сказал:
- Я согласен: жили дружно – что делить.
Тихим сапом, но лезет, плесень, лезет в дамки - посмотрим, что ты сейчас запоёшь, подумал Макс, а вслух сказал:
- Да я тоже, если тему Фирсова замнём.
Несколько мгновений над столом витала гнетущая тишина. Потом захрустел в руке Прокопа пластиковый стакан, по пальцам водка потекла.
Корсак вздрогнул и посмотрел на Макса, потом повернулся к Прокопу.
- Ты куда?
- С убийцами моего друга пить не буду.
Баланда беспокойно заёрзал на месте, завертел головой.
- Ты что остался?
- Дак, это, живым-то вы отсюда не выпустите.
- Правильно понимаешь.
Макс взял бейсбольную биту и пошёл в раздевалку. Через минуту коридором протащили бездыханное тело Василия Прокопова. Вернулся Макс, поставил биту.
- Один удар, и нет короля.
- С почином, Стасик.
Непонятная улыбка блуждала по тонким губам Корсака.
Баланда втянул голову в плечи.
- Что со мной будет?
- А это, как поведёшь себя…

26

Сознание возвращалось вместе с болью, толчками, как пульсирует сердце. Сначала пришло ощущение самого себя, потом пространство расширилось до пределов полутёмной комнаты. Прокоп шевельнулся и почувствовал, что в сгустках крови волосы прилипли к полу. От боли мутило, и тошнота подступала к самому горлу комками, затрудняя дыхание.
Потом появились мысли. Хотели убить, значит, добьют. Живым его отсюда не выпустят. Рассчитывать на снисхождение не приходится. Надо выбираться.
Прокоп осмотрелся. Две двери напротив. Какую выбрать? Василий сделал усилие и сел. Голова пошла кругом, а стены побежали наперегонки сначала в одну сторону, а потом наоборот. Встанешь – и пол полезет на потолок.
Не стал рисковать, на четвереньках пополз к двери. В щель пробивалась полоска света, слышны голоса, плеск воды, музыка. Сюда хода нет. Обогнув пятно крови на полу, пробрался к противоположной двери. Толкнул – запёрто, подёргал ручку – бесполезно. В щель разглядел язык замка. Обшарил комнату взглядом, зацепился за строительный мастерок в ведре гипса (извести?).
Опираясь на дверную ручку, встал на ноги, сунул мастерок в щель, надавил, приналёг грудью. Замок щёлкнул, дверь распахнулась.
Окутанные туманом улицы будто вымерли. Можно подумать, что ночь сулит какое-то бедствие, и жители города предусмотрительно отсиживаются в своих домах, пережидая неведомую опасность. Кое-где сквозь мутную влажную пелену тускло светились огни. У самых окон туман был озарён их багровым светом. Во мгле этой тихой и печальной ночи они производили зловещие впечатление. Казалось, будто случайному прохожему представилась возможность взглянуть украдкой за серые колеблющиеся драпировки и увидеть своё последнее пристанище – неведомую пещеру, залитую кроваво-красным светом

Прокоп тыльной стороной ладони вытер сочившуюся по лбу кровь и тихо сказал:
- Эх, вы, сволочи…
И умер, уронив голову на крутую спинку скамьи у незнакомого подъезда.

27

Каждый год в канун Родительского дня сестра с мужем и я с лопатой и граблями отправляемся на кладбище. Это стало традицией. Причём задолго до того дня, как появились там родные нам могилы - отца и матери.
- Давно это было…
Зять больше не хотел говорить, но всё прошло, и нельзя обмануть время. Пусть мёртвые остаются мёртвыми. Но всегда ли они были мертвы?
Под впечатлением рассказа, я представлял их зримо – Попова и Фирсова, оба Владимира, погибшие в один год. Ощущал присутствие, глядя на овалы фотографий.
- Дальше, - попросил я.
- А дальше всё – приплыли…
- Ну, а этот как сюда перебрался?
- Обычным путём. После смерти Фирса пил много – сначала семью потерял, потом и человеческий облик. Нашли его, как Атоса, в куче мусора на базаре.
- Замёрз? Перепил?
- Забили насмерть.
- Мафия?
- Да вряд ли. Такой он был ей не страшен. А он и вправду был нашим Атосом – честный, умный, благородный. Воспитывался в детдоме, а скромен, как лицеист.
- Прокоп-то, где покоится?
- Там, - мой собеседник махнул рукой. – Поближе к родственникам.
- Тебе здесь места уже нет.
- А я не тороплюсь.
- Хочешь выпить?
- Нет.
- А будешь?
- Давай.
Он налил водку в два пластиковых стаканчика, поставил у надгробий двух соседствующих могил. Сам хлебнул из горлышка.
- Будешь?
Я, понятно, отказался. Пошёл убирать мусор, сметённый из оградки.
Пусть посидит с братишками. Им есть, что вспомнить…

Случай со студенткой

Обстоятельства в такой же мере творят людей,
в какой люди творят обстоятельства.
(К. Маркс и Ф. Энгельс)

Зимний вечер. На западе догорал и не мог догореть печальный закат. Наконец стемнело. Нагрянул незваный гость - северный ветер, закружил метель на пустынной улице. Вороха снега полетели вдоль домов, поползли позёмкой по тротуарам, сумасшедшие пляски затеяли под качающимися фонарями. Засыпало крыши и окна, за рекой метель бушевала в стонущем парке.
По улице шёл человек, подняв ворот длинного пальто и согнувшись навстречу ветру. Тёплый шарф плескался за его спиной, ноги шаркали и скользили, лицо секло снегом. Окна одноэтажных домов, закрытые ставнями, казались нежилыми – нигде не пробивался лучик света. А из этого,  старого, добротной кирпичной кладки особняка через лёгкие занавески щедро лился свет на тротуар и заснеженную дорогу.
К нему и свернул человек.
У стены спинкой к окну стояла кровать. На ней поверх одеяла лежала девушка в опрятном ситцевом платье с книгою в руках. Она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо её не выражало интереса, глаза были равнодушные, синие с поволокой. Она опустила книгу на грудь, завела прядь волнистых волос за ухо и взглянула на подруг.
Девчата наряжались в театр и весело щебетали.
- Так то ж не танцы – кто в театрах-то знакомится?
- Ну и что! Думаешь, туда парни не ходят? Ходят, да ещё какие – интеллигентные.
- Ну и о чём, Зинуля, ты будешь с ними говорить?
- А я скажу: здрасьте, мне девятнадцать лет, я – студентка, пою, танцую, играю на гитаре – давайте дружить,
И запела:

Ах, водевиль, водевиль, водевиль...!

Её подружка Вера, босоногая, в одной шёлковой сорочке, присела в жеманном реверансе перед зеркалом, заговорила в нос и картаво:
- Театр? Ах, как это несовременно, господа. Там актёры со скукой и отвращением смотрят в зал пустыми глазами и прямо на сцене пьют водку….
- Кто это сказал?
- Читала….
Девчата хохочут, снуют по комнатам, заканчивая сборы. По оконным занавескам мечутся их тени.
- Ты, Людочка, не скучай – мы скоро придём. Крепко не спи и не забудь лекарство перед сном.
У девушки с книгой на ресницах выступили слёзы. Она смахнула их украдкой, легла на бок, подперев рукой щёку. Молчала и слушала.
- Бойкая ты, Зинка, - говорила Вера, зажав шпильки в зубах. – А вдруг нарвёшься на какого-нибудь маньяка-убийцу?
- Мой час ещё далёк – отметка не сделана. А умирать пора придёт, всё равно не отвертишься: муха крылышком заденет – хлоп и помер.
Чайник закипел на электроплитке. Люда сняла его и опять легла. Уже давно ей чудился какой-то шорох за окном. Было так грустно и весело смотреть на девчонок, что не вслушивалась, думала – вьюга. Но тут явственно услышала – скрипнул снег под чьими-то ногами. Девушка быстро откинула угол занавески и прильнула к стеклу. Под перекрещивающимся светом из дома и от уличного фонаря прямо под окном увидела Люда седого большелобого старика, без шапки, в длинном пальто. Он стоял, вытянув шею, и глядел на неё. Она вздрогнула от неожиданности.
- Вам что здесь надо? – спросила она через стекло.
Старик ещё вытянул шею, стоял и смотрел на неё. Потом погрозил ей указательным пальцем сухой руки без варежки. Люда отпрянула от окна, задёрнув занавеску. Сердце её отчаянно билось. Заскрипел снег за окном – звук шагов удалялся.
- Ты что? Ты с кем там? – не отрываясь от своих дел, спросили девчонки.
- Испугалась, - ответила Люда. – Старик какой-то под окном ходит без шапки, пальцем погрозил. Девчонки, как вы пойдёте? Вдруг он вас заловит.
- Это не ходить, что старик какой-то пальцем погрозил? – Зинка задиристо вздёрнула брови.
- На несчастье он погрозил, - тихо сказала Люда.
- Брось, Людка. Онанист какой-нибудь в окна заглядывает. Вот мы его с Веркой в сугроб толкнём, - сказала Зина, подходя к окну.

Люда отвернулась, по щекам её текли слёзы. Вера присела к ней на кровать, погладила колено, потом дёрнула занавеску.
- Видишь, дурёха, никого нет. Фокус-покус – смойся с глаз.
За окном ветер разорвал снежные облака, в бездомном чёрном небе засверкали звёзды.
  Дом номер шестьдесят три по улице Набережной был разделён на две половины кирпичною кладкой в дверном проёме. В одной его части жила хозяйка – высокая, костлявая старуха, с суровым замкнутым лицом, с тонкими плотно сжатыми губами и глубоко запавшими, в тёмных обводах, глазами. Весь её вид говорил - ох, сколько же я пережила на своём веку, и совсем в душе моей не осталось ни мягкости, ни душевности, ни теплоты. Соседи считали старуху злющей и твёрдой, как кремень.
Другая половина уже много лет сдавалась жильцам. Сейчас там квартировали три девушки – студентки Троицкого зооветеринарного института.
В тот памятный зимний вечер в гостях у хозяйки был некий старик. Его узкое лицо словно вырезано из старого дерева, сухого растрескавшегося, в тёмных провалах глазниц, будто колючки притаились, щёки впалые, глубокие вертикальные морщины бороздили их, редкие седые волосы по краям выпуклого лба едва прикрывали бледные, с синими прожилками виски, на худой, морщинистой шее тоненькая цепочка уходит куда-то под старую фланелевую рубаху.
За окном свистит и гуляет ветер, за окном ничто не мешает ему разбойничать, а в маленькой кухоньке тепло и уютно. Старики пьют, обжигаясь, душистый  чай и ведут неторопливую беседу.
- Добротно, добротно раньше строили дома, - говорил гость, шумно отхлёбывая с блюдечка. – Сколько уж лет обители вашей?
- И – и – и, не помню уже, - хозяйка провела тонкой, высохшей, почти прозрачной рукой по лбу. – Много. Вы всегда прямо как снег на голову. А позовёшь, думала, и не дождёшься.
- Не только по своей воле, братья послали, – старик достал огромный белый платок и трубно высморкался, потом вытер раскрасневшуюся шею и закончил помолодевшим голосом. – Удостовериться.
Старуха укоризненно посмотрела на него и покачала головой:
- В наши ли годы безголовым на двор выходить?
- А я не просто на двор выходил, я соседушек ваших смотрел.
Они перекинулись понимающими взглядами.
- Видел, батюшка?
- Видел, сестрица.
Хозяйка, сопя, полезла на лавку, из каких-то закутков извлекла старую, рассыпающуюся книжонку, стянутую тонким резиновым колечком. Сняв его, старуха разложила книжонку на столе перед собой. Некоторые из замусолиных страничек приходится даже не перелистывать, а перекладывать. Видно, что пользуются ею с незапамятных времён. На листочках неровными каракулями записаны то ли чьи-то фамилии, то ли стихи, то ли молитвы.
Старуха нашла меж страниц фотографию, присмотревшись, протянула гостю:
- Эту?
Девушка совсем молоденькая, лет восемнадцати не больше. Лицо открытое и славное, вздёрнутый носик, маленький рот с пухлыми губами, большие глаза удивлённо смотрят в объектив.
- Кажись, она, круглолицая, - кивнул гость.
И продолжил:
- Не просто это, сестра, человека порешить. Ножом убить не просто, а уж духом извести – против естества это. Может Ему одному и под силу или первым ученикам его. Ты как совладаешь?
Старуха молчит, не спешит с ответом, смотрит куда-то в сторону. Потом цедит сквозь зубы:

- Не подъезжай, батюшка, ничего не скажу. Сам увидишь.
- А скоро ли?
За окном хлопает дверь, слышны задорные голоса, смех, весело скрипит снег.
- Ну вот, ушли, - сказала хозяйка, прислушиваясь. - Допьём чаёк да приступим – чего волынить.
Они пьют чай молча, сосредоточенно.
Проходит полчаса.
Старуха убирает со стола, вытирает насухо. Открывает печную заслонку, ворошит в голландке кочергой, неловко ставит её в угол, и она падает с громким стуком.
- Руки-крюки, - ругается старуха, - оторвать не жалко.
Она садится за стол, кладёт перед собой Людмилину фотографию. Меж пальцами зажата большая «цыганская» игла. Лицо хозяйки напряглось, взгляд вонзился в фотографию, руки медленно рисуют круги над столом.
Проходит некоторое время. Движения рук становятся исступлёнными, мелкие судороги дёргают лицо, до неузнаваемости преображают его гримасы. Губы шелестят, шелестят, старуха что-то шепчет – не разобрать. В уголках рта появляются и лопаются белые пузырьки.
В фотографию девушки вонзается игла, пригвоздив её к столу.
Голос старухи прорезается:
- Сейчас безумная боль гоняет её по комнатам, не даёт места….
Безумный вид у самой ворожеи: губы трясутся, в распахнутых глазах горят нечеловеческая злоба и каменная решимость. Движения её рук порывистые, энергичные. Судороги беспрерывно дёргают и изменяют её лицо.
- Она готова разбить себе голову….
Меж трясущихся пальцев каким-то чудом появляется суконная нить. Петля захлёстывает иглу и затягивается.
За стеной приглушённо вскрикнули.
Старик вздрагивает всем телом, привстаёт, пятясь от стола, не отрывая заворожённого взгляда от иглы, петли и крючковатых дрожащих пальцев хозяйки. Неподдельный страх отражается в его глазах. Он зримо чувствует, как затягивается петля на молодой шее и давит, давит, принося освобождение от пронзительной боли.
- Всё…!
Старуха откинулась на спинку стула и, кажется, лишилась сознания. Глаза её закрыты, на лице ни кровинки, из-под чёрных запёкшихся губ прорывается стон.
В доме воцарилась гнетущая тишина. Где-то по соседству завыла собака.
Подружки возвращались поздно. Морозило. Дорога от театра к дому, на окраину, казалась вечностью. Они спотыкались на обледенелых тротуарах, с трудом пробирались на занесённых перекрёстках. Казалось, конца не будет страшным тёмным улицам с глухими заборами, холодными глазницами окон.
Наконец, когда увидели свой дом, светящий окнами, будто корабль, причаливший к берегу, они побежали, взявшись за руки, оставляя за спиной все свои страхи и радуясь ждущему теплу и бесконечным рассказам о виденном.
Трель звонка гулко донеслась через запертую дверь. И не сразу, а может после пятого или десятого нажатия на скользкую кнопку, звук его стал казаться незнакомым, странным, раздающимся будто в пустом доме.
- Люда! Людка! Открой, засоня!
Девчата молотили в дверь до боли в костяшках пальцах, стучали в стекла и оконные переплёты. Отчаявшись, поскреблись к хозяйке. Старуха им не открыла, а через дверь прокаркала, что нечего шляться по ночам, и она, наверное, им откажет от места.
- Ой, Зинка, надо милицию вызывать - чует моё сердце, что-то с ней неладное.
Вера плакала от холода и страха и вытирала варежкой слёзы.

Помощник дежурного по городу старшина Возвышаев был неутомимым оптимистом. На его круглощёком, пышущим здоровьем лице всегда сияла солнечная улыбка, по любому поводу и в любой обстановке он мог искренне расхохотаться. Казалось, в жизни старшины были одни только радости и никаких огорчений и неудач.
Жёлтый «уазик» ещё не остановился, а Возвышаев уже открыл дверцу, белозубо улыбаясь, восхищённо присвистнул:
- Та-акие девушки и на морозе!
Но, приглядевшись, сменил тон:
- В чём дело? В дом попасть не можете? Это дело поправимое – стоит ли слёзы лить. Зашли б куда, что ж вы, как сиротки, на морозе….
Был он деятелен, не стоял на месте, никого не слушал.
- Дверь изнутри заперта? Какие проблемы – сломаем. Не хотите ломать – окно выставим.
Девчатам показалось, что он сейчас в один миг разберёт дом по кирпичику.
- Хозяйка там.… Спросить надо.
- Ага. Понял, - сразу согласился Возвышаев. – Вы пока в машине погрейтесь. Я мигом.
Старшина обошёл вокруг дома, постучал в дверь, сколоченную из некрашеных досок. Никто не отозвался. Он забарабанил кулаком и решительнее. Наконец звякнула щеколда, на пороге появилась старуха с недовольным и настороженным лицом.
- Разрешите, бабуля, - Возвышаев проник в дом, грудью оттеснив старуху.
- Чего надо-то? – заворчала она в спину.
- Ты чего, Аникеевна, шебаршишь? – навстречу милиционеру поднялся высокий худой старик. – Гостя разве так встречают?
Пододвинул Возвышаеву  стул:
- Из милиции?
- Ага. Старшина Возвышаев. – помощник дежурного оседлал стул. – Соседки ваши вызвали – в дом попасть не могут. Вы хозяин будете?
Старик поклонился:
- Кличут меня Мефодичем. В гостях я здесь. А хозяйка вот – Баклушина Анна Аникеевна.
- Другого хода на ту половину нет? – спросил Возвышаев, и на отрицательный кивок хозяйки предложил. – Так я через окно, бабуля? Вы не волнуётесь: всё будет, как в лучшей квартирной краже – фирма гарантирует.
- Занятная история, - буркнул старик, но как-то невесело.
Старуха, как встала у печи, так и стояла отрешённо и неприкаянно, голова её тряслась, руки дрожали. После слов Возвышаева вскинула на него выцветшие глаза и оцарапала цепким взглядом:
- Я тебя, милок, где-то видела - уж больно лицо твоё знакомо.
- Ну, а я-то вас сразу признал. Вашего зятька по внучке не раз приезжал урезонивать. И сюда, и по новому адресу…. Шебутной мужик.
- Сейчас, девчата, не тряситесь, - сказал, вернувшись к машине, и шофёру, - Коля, дай-ка отвёртку.
Аккуратно расковыряв замазку и отогнув гвозди, старшина выставил оконную раму, потом вторую. Скинул форменную дублёнку и удивительно ловко для своей комплекции нырнул в окно. Его тень некоторое время мелькала на занавесках. Девчата уже на крыльце были, когда загремел запор. Помедлив, он не сразу отступил в сторону, пропуская их в дом. И вздрогнул, хотя и был к нему готов, от истошного крика:
- Лю-удка-а!
На место происшествия члены следственной бригады собрались недружно. Последним на своей машине прибыл следователь прокуратуры Фёдоров. Он вошёл бодро, по-солдатски размахивая руками. Остановился у порога, оглядывая присутствующих, улыбнулся, показывая крепкие зубы под усами, кивнул, приветствуя, и лишь с капитаном угрозыска Саенко обменялся рукопожатием.
- Здорово, брат.