Клуб любителей исторической прозы

- Командир!
Лука вскинул голову – Егор Агарков. Вот так встреча!
- Рассказывай.
- Да что рассказывать: домой завтра еду – документы в кармане. Вчистую, командир, на дембель.
- Давно здесь.
- Давненько. Сначала в Хабаровске лежал, потом здесь в солдатском корпусе. Я через недельку вслед за вами на койку угодил.
- Где тебя?
- Да под Харбином. Погнали в лоб, без разведки, ну, и увязли в болоте. Застряли танки-то. Те, что с запада пришли – с рациями, с радистами. Они приказ получили: отступить, если нет другой возможности, броню бросать – экипаж спасать. А мы сидим – глухие, немые. Приказа нет, а отступ без приказа знаете, чем кончается – командира к стенке, экипаж в штрафники. Ночь настигла. Самураи в темноте поползли - забросают машину бутылками, подожгут и добивают экипаж, кто высунется. Сидим, смотрим, как соседи горят, и ничего не можем сделать. Я предложил: вылезем на броню да из автоматов пощёлкаем япошек, если подберутся. Командир орёт - сидеть! Дурак! Вот и досиделись! Подожгли нас. Командир орёт - машину покинуть, вступить в бой. Да уж поздно было. Выскочил я из люка, меня тут же подстрелили. Я так думаю - свои, из соседнего танка. Они, как увидели огонь у нас, начали палить из пулемёта по тёмным фигурам. Думали - япошки. Впрочем, самураев они, видимо, тоже накрыли - упал я раненый, а добить некому. Утром санитары вытащили. Вот так жив остался, а Сыч сгорел - не смог выбраться из люка.
Помолчали, скорбя и поминая.
- Значит, домой? – спросил Лука. - А я слышал, ты здесь у сестёр самый популярный, в любимчиках ходишь. Герой, медаль вон на груди. Неужто кралю не присмотрел?
- Все они хороши, да родина милее. Вот послушай. Вчера у кастеляна форму получал.Старик, белорус ссыльный, спрашивает:
- Чей ты, хлопче? До дому сбирався?
А я с дуру:
- Да нет, тут останусь - узбечку присмотрел.
- Надо быть последним дурнем, чтоб мать на кралю променять. Тикай до хаты - ждуть тебя там, все глаза проглядели. Вот когда мать схоронишь, тогда ты хлопец вольный.
Судьба над дедом поизмывалась в полное своё удовольствие. В сорок первом отступающие красноармейцы уснули в его хате и попали немцам в лапы. Партизаны не поверили его оправданиям и хату спалили за пособничество оккупантам. Хотели расстрелять да не решились - два сына у него дрались в Красной Армии. Разобиженный дед отказался партизанам помогать, его и осудили, как немцев прогнали. Сослали сюда на поселение, и домой не разрешают вернуться. Вот как бывает!
- Наверное, и я скоро. Вот гипс сниму, - Лука постучал костылём по ноге, - и вдогонку за тобой. Скажи моим, как дома будешь - скоро ждите.
Уехал Егор.
С Луки сняли гипс. Дни стали душными от жары. Сердце рвалось из груди от радости скорых встреч. Перед ужином его вызвали к лечащему врачу.
Он постучался и осторожно открыл дверь в ординаторскую. Галина Александровна была одна. Увидев Луку, резко встала, отвернувшись, отошла к окну. Стояла к нему спиной и молчала. Молчал Лукьянов, не зная о чём говорить.
В открытую форточку ветер вносил тёплый воздух и ароматы цветущего сада, будоражащие душу, словно хмелящее вино. А у окна стояла она с гордой спиной, изящной шеей, прикрытой густыми золотистыми кудрями, такая стройная, желанная и недоступная.

Луке ещё казалось, что независимо от неё существовали её ноги в капроне, выдержанные в каких-то Богом данных пропорциях, похожие на стволы молодых деревьев. Каждый ствол не тонкий и не толстый, сильный, пружинистый, живой, облитый гладкой корой.
Господи, как хочется прижать к губам эти лодыжки! Щемящее чувство тоски и радости охватили его душу, и робость за откровенные и смелые собственные мысли. У него ещё не было в жизни близости с женщиной, и он не тяготился, как другие, недостатком их общества в армии. А вот теперь томился отсутствием опыта - ведь от него явно чего-то ждут. Чего? Господи, подскажи - что сделать, что сказать?
- Уезжаете? – голос её вдруг стал незнакомым, грудным, ломающимся от волнения. – Домой? Когда поезд?
- В шесть утра, – сказал Лука и облизал пересохшие от волнения губы. – Домой - меня мама ждёт.
- Мама – это хорошо. Я закончила дежурство – проводите меня? – она обернулась, совладав с собой, и голос её стал прежним – мягким и строгим, глаза излучали грусть и нежность. – Идите, ужинайте, прощайтесь с друзьями. Через час я жду вас у ворот. Кстати, я живу, совсем, близко от вокзала.
Лука ушёл возбуждённый и смущённый, не веря предстоящему счастью, боясь сделать что-нибудь не так и опозориться.
Лука ушёл, а она, присев на кушетку, думала о нём и о себе.
Его нельзя было не полюбить. Он был красив, этот младший лейтенант - русоволос, голубоглаз, выше среднего роста, с хорошо развитой мускулатурой. Им нельзя было не любоваться, когда он по пояс раздетый, умывался под краном. Под краснеющей кожей туго перекатывались, играли и подрагивали жгуты мышц, просили работы. Он был очень похож на её мужа.
Она вспомнила своего мужа, офицера-моряка, погибшего в блокадном Ленинграде. До и после него у неё не было других мужчин. Он навсегда остался для неё первооткрывателем огромного и удивительного мира любви, о котором она так много слышала и так мало знала до встречи с ним.
Галина Александровна сама не знала, что она хочет от Луки и чего боится.
Она хотела, чтобы с этим юношей всё было так же, как с мужем, когда она забывала себя от одного его ласкового прикосновения. Она боялась, что ласки Луки так сильно напомнят ей мужа, что боль этого воспоминания будет такой сильной, что её сердце не выдержит и разорвётся на мелкие кусочки.
В то же время ей казалось, что достаточно Лукьянову сделать одно неверное движение, сказать одно неуместное слово, не так вздохнуть или поцеловать её, и всё, о чём мечталось, полетит к чёрту – не будет волшебной ночи. Будет простое соитие мужчины и женщины, исполняющих свой природный долг, удовлетворяющих свои инстинкты. И это, конечно, будет жуткая драма для её ранимой души.
Но был и другой внутренний голос, который нашёптывал ей: «Всё-то ты выдумываешь, подруга». И действительно, её неудовлетворенная щедрость на ласку была столь огромной и пронзительной, что ей казалось иногда, и не могла никогда быть удовлетворенной. И это тоже сковывало.  Красивый и сильный Лука казался ей беззащитным, с хрупкой душой, нуждающимся в утешении и мудром совете существом. И это тоже останавливало…
Она жила в коммунальной квартире, занимала маленькую, почти пустую комнатку – стол, два стула, старая тахта. Они пили чай, и Луке эта церемония давалась с большим трудом - руки ходуном ходили. Он и разговор поддерживал короткими, с трудом рождающимися фразами. Говорила она, на правах хозяйки, на правах старшей по возрасту и жизненному опыту.
Между прочим, сказала:

- Ты не думай обо мне плохо: я – не развратная бабёнка. Просто запал ты мне в душу, вот и хочу проститься по-человечески. Ты уедешь – мне память останется, а может, и ребёночек. Вот такой кучерявенький…
Она ласково потрепала его шевелюру, встала и легла на кушетку, согнув ноги в коленях. Подол платья сполз на живот, обнажив кружевные каёмки трусиков и стройные, нестерпимой для мужского взгляда белизны ноги.
- Иди сюда.
Лука встал на колени у кушетки и уткнулся губами в её руку, чтобы не видеть ноги, влекущие, сводящие с ума, вгоняющие тело в лихорадочную дрожь. Она притянула его голову и поцеловала в губы. Целоваться он тоже не умел - ему катастрофически не хватало воздуху. Чтобы не задохнуться и не оттолкнуть её, он скользнул рукой вниз между её бёдер.
Она вздрогнула всем телом, взяла в ладони его лицо, долго пристально смотрела в его глаза, будто отыскивая в них что-то или ожидая чего-то, наконец, сказала:
- Ну, что же ты? Разденься – разве можно одетым?
Непослушными пальцами он стал расстегивать гимнастёрку.
Она встала и потребовала:
- Отвернись.
Лука отвернулся к окну, за которым уже властвовала ночь, но на стекле увидел её отражение. Она торопливо сняла с себя всё, потом серёжки из ушей и юркнула под плед на тахту. Она жалобно скрипнула.
А к Луке вдруг пришла решимость. Посмотрим, как ты заскулишь, когда лягу я, подумал он о тахте, потушил свет и разделся.
Проснулся он от тихого позвякивания чашки о блюдце. Галина, облачённая в домашний халат, сидела на тахте, по-узбекски поджав ноги, и пила чай. Увидев его открытые глаза, она улыбнулась и подмигнула:
- Знаешь, сколько времени?
Лука закрыл глаза. Всё ясно - она готова к расставанию. У неё было время к этому подготовиться. А он ещё нет. Он ещё во власти волшебной ночи. На его губах вкус её губ, в носу – запах тела, а в ушах восторженный шёпот:
- Господи, как хорошо!
А теперь ночная чаровница уступила место врачу Галине Александровне:
- Вставай – опоздаешь, завтрак на столе.
Она заметила его обиду и растерянность, немного смягчилась:
- Хочешь, провожу?
Он не захотел. Оделся, молча попил чаю с бутербродами.
- Хорошо держишься, - сказала она с упрёком, прищурив глаза.
Он кивнул, прощаясь, подхватил вещмешок и шагнул к дверям.
- Лука!
Он застыл у двери и обернулся, лишь когда услышал шлепки по полу её босых ног. Она бросилась к нему на шею.
- Господи, вы, мужики, словно дети малые: не посулишь вам  конфетку – ухом не поведёте. Так ведь и уйдёшь, не попрощавшись, - она вжималась в него всем телом и шептала на ухо. – Разве я этого заслужила?
- Поедим со мной, - сказал он.
- Поедим, - согласилась она.
- Насовсем, на Урал.
- Поехали насовсем, - она ткнулась лбом в его грудь, дрожь прошла по её телу, будто задавленный всхлип. – Намучаешься ты со мной. Плохо тебе будет и без меня, Лукьянов. Я знаю. А нам ведь было хорошо – не обошли нас стороной минутки счастья. Коротенькие они были, но до чего сладкие! Да и то: не количеством вместе прожитых лет меряют счастье – высотой пережитых чувств освещает оно жизнь. Если ты, Лука, меня действительно любишь, то можешь гордиться - ты возбудил сильное ответное чувство. А теперь уходи. Стой. Поцелуй меня.

Лука стал мужчиной этой ночью, но целоваться ещё не научился.
- Иди, - усмехнулась она, отстраняясь.
Она склонила голову на бок, лукавая улыбка коснулась её губ:
- У меня есть твой адрес.
- Напишешь? – спросил Лука, поправляя вещмешок на плече.
- Напишу, если родится малыш - как же ребёнку без отца. Ну, всё-всё, иди….
На вокзале неожиданная встреча – на перроне стоял, сутулясь, капитан Коробов. Его лицо было серей обычного.
- Отойдём, - глухо сказал он.
Они отошли в конец перрона, где никого не было. Коробов достал из кармана пистолет «Вальтер», повертел в руках, протянул Луке:
- Трофейный. Дарю.
- Спасибо, но зачем?
- От греха - пристрелить тебя хотел, пацан. Я ведь знаю, где ты ночевал – вот злость и ударила в голову. Думал, встречу вас на вокзале - тебя шлёпну, потом себя – пусть знает. Потом подумал: причём тут ты – всегда женщины нас выбирают, а не наоборот. Ну, а раз она осталась – у меня снова появился шанс. Так что, бери подарок и … удачи тебе на гражданке!
Минуту помедлив, они обнялись, крепко, по-мужски.

8

Наконец стемнело. Лука Фатеич вышел в сад и затаился у колодца, прислушиваясь. Звуки гасли над селом, загорались звёзды. Летний день долог. Утомлённые труженики, не мешкая особо, укладывались спать, гасили огни. Лишь кое-где голубели окна телеполуношников. Магнитофоны перекликнулись по улицам с гитарами, собрались в одну капеллу и удалились за околицу. Собаки, отбрехавшись, умолкли. Тишина.
Какой-то звук, назойливый и настойчивый, донёсся до слуха Лукьянова. Отчётливое металлическое постукивание, словно удары молота по наковальне - в нём была та же звонкость. Лука Фатеич напряг слух, пытаясь определить, что это за звук и откуда он исходит. Он одновременно казался бесконечно далёким и очень близким. Удары раздавались через равные промежутки времени, что-то очень знакомое, но забытое слышалось в них. Они словно ножом резали ухо. Наконец, он понял и едва удержался от ругательства. То, что он слышал, было тиканье его ручных часов.
Оказывается, не так-то это просто – заделаться вором. Не задумываясь, можно перелезть через забор или войти в чужую калитку, чтобы выгнать курицу. А если за морковкой, то сразу руки затрясутся.  Как же должен чувствовать себя человек, забираясь в чужой огород за кладом, судя по всему, немалым?
Мозг Луки Фатеича работал лихорадочно, мысли приобрели быстроту молнии. Он перебирал в уме все возможные варианты операции, взвешивал все «за» и «против». Можно было пройти, мало таясь, достать и уйти с трофеем, водрузив скворечню на место. Но слишком велик риск много потерять от такой нахрапистости - не за огурцами лезешь. Лукьянов решил проводить операцию по всем правилам военного искусства.
Он подполз к забору, используя как прикрытие каждый куст, каждое деревцо. Глаза его подмечали всё, уши улавливали малейший звук. Он старался дышать как можно тише. И стоило над ним качнуться веточке, он прижимался к земле и надолго замирал. Путь к забору соседки оказался долгим, но отнюдь не скучным - риск и азарт волновали душу. Нервы Луки были натянуты как струна, руки ходуном ходили, но операция шла по задуманному плану.
Самый ответственный момент – преодоление забора. Не сразу Лука Фатеич перешёл сей Рубикон - долго томился и заставлял себя решиться. И уже будучи на другой его стороне, всё не верил своей удаче, не решался продолжить путь. Но Высшая Сила, распоряжающаяся тем, чтобы события происходили согласно предначертанному, позволила Лукьянову беспрепятственно подобраться к Катькиной бане.

Здесь он, наконец, совладал со своим волнением - дрожь унялась, тело стало послушным, голова предельно ясной. Теперь он преступник, и назад ему пути нет.
Прежде, чем опустить скворечню, он долго сидел в темноте, прислушиваясь. Наконец решился. Без единого шороха вынул шест и опустил птичий домик на землю. Слабо чиркнул воробей спросонья и упорхнул в темноту. Крыша скворечни оказалась крышкой на шарнирах, и вскоре пачки банковских билетов перекочевали к Луке за пазуху.
И вот тогда опять пришёл страх. Да такой, что тело, чувства выходили из повиновения, а сердце схватила леденящая боль. Как назло, разыгралось воображение.
Тому, кому забраться в чужой сад ночью дело привычное, нет нужды рассказывать, что зловещий союз мрака, безмолвия и одиночества порождает диковинный мир, в котором самые обычные и знакомые предметы обретают совершенно иной облик. Деревья смыкаются теснее, точно прижимаются друг к другу в страхе. Даже тишина и та не похожа на дневную тишину. Она полна каких-то едва слышных, леденящих кровь шёпотов – призраков давно умерших звуков. Захваченный этими ощущениями, Лука потерял контроль над собой и временем.
Внезапно Лукьянов почувствовал боль в правой руке. Оказалось, он так сильно сжимал шест скворечни, что больно стало ладони. Лука Фатеич заметил также, что давно сидит на корточках в напряжённой, неестественной позе. Он тяжело дышал, стиснув зубы, и странное онемение сковывало мышцы. Эта боль вернула его в реальность, а душе – чувство юмора - надо же, до чего докатился парторг на пенсии.
Водрузив скворечню на прежнее место, он без приключений выбрался из Катькиного огорода.

9

  Парень был крепко сбит, широкоплеч, с могучей шеей, поддерживающей небольшую, подвижную, короткостриженую голову. Перед ним стояла кружка с пивом, но на неё он обращал внимания гораздо меньше, чем на посетителей пивной. Казалось, он поджидал кого-то или высматривал, а может, следил за кем, потому что кампания подвыпивших мужчин за одним из столиков очень часто привлекала его внимание.
- Адам! – крикнули оттуда, как только за стойкой появился тщедушный человек. – Где ты так долго был? Наверное, опять прятал от жены заначку? Водки нам!
Парень огляделся и поманил пальцем бича, шатавшегося между столами в поисках  пустых бутылок и недопитых кружек.
- Выпить хочешь?
- Даром?
- Глоток даром, а там посмотрим.
- Понюхать и то хорошо, - обрадовался оборванец с круглолицей татарской физиономией.
- Сходи купи, - парень протянул смятую купюру. – Сдачу себе возьмёшь.
Когда посыльный вернулся с бутылкой водки, парень хлебнул пива, остатки выплеснул под стол и налил в кружку водки. Бич стоя выпил, крякнул и утёрся.
Парень кивнул на стул:
- Садись, разговор есть.
Татарин сел и завладел кружкой - ему было жаль напрасно вылитых остатков пива, и он теперь с напряжением и опаской смотрел на водку в руках незнакомца. Тот усмехнулся, плеснул водки на дно кружки и сказал:
- Промочи горло да расскажи мне, что знаешь вон про ту компанию.
- Мг-мм, - промычал бич, опрокидывая пойло в щербатый рот. – Легко. Всё, что знаю. Как на духу. Меня зовут Ханиф Шамратов, и я завсегда готов помочь нашим доблестным органам.
- С чего ты взял? – парень смутился.
- По всему видать - одеты скромно, не пьёте.
Парень без улыбки рассмеялся:

- Ну, мент, так мент. Давай, колись.
- Ага, ну так вот, - Ханиф начал свой рассказ с кивка на кружку, и тут же получил порцию водки. – Тот, что с широкой мордой сидит прямо сюда – это Яша Дымоход, безработный вышибала. Слева дылда – Али Мустафа, справа доходяга – Миша Кондрат, а спиной к нам – Чинарик.
- Чем знамениты? – парень не забывал подливать в кружку, и оборванец стремительно пьянел.
- Мустафа – ничем, дурак большой, а толку никакого: не украсть, не посторожить. Кондрат, тот наркоман, был в фаворе у Хозяина,  но теперь хода ему нет – должно быть, за пристрастия. Чинарик – пустой человечишка. Сейчас на «химии» досиживает. Так, мелкий воришка, мечтает у настоящих воров седалище лизать.
- А кто у вас Смотрящий в городе?
- Дедок один из воров, но крутой, упаси Бог не угодить: порвёт в клочки – в гроб собрать будет неча.
- Правит по понятиям?
- А то…
- Всё понятно, - усмехнулся парень, протянул бичу ещё непустую бутылку. – Иди, а то не дойдёшь. Про меня забудь.
Ханиф спрятал на груди подарок, встал, качнулся, подмигнул, приложив палец к губам и, выписывая круги между столами, поплёлся к выходу.
Парень проводил его взглядом, помахал рукой, привлекая внимания бармена, и жестом потребовал пива. Получил, отхлебнул и стал наблюдать за интересовавшей его компанией.
В компании Дымохода ругали хозяина заведения.
- Нормальный был жид, сидел где-то бухгалтером, но с тех пор, как стал заправлять этой тошниловкой, ссучился - настоящий живоглот.
- А я вот сейчас ему это дело растолкую - на ком наживаться, а с кем дружить надо. Адам!
Владелец заведения был ещё не старым по виду, но, наверное, немало пережившим человеком. У него было типичная еврейская внешность - внушительный нос и кучерявые, с проседью, волосы; его худые волосатые руки беспрерывно сновали над стойкой, а колючие глаза постоянно держали зал под прицелом и подмечали всё и всех.
- Чего тебе? – откликнулся он со своего места.
- Мир плох.
- А ты пьян.
- Угости ещё.
- Смеёшься, приятель, а тут не до смеха: день-деньской крутишься, а в кассе – мышка плачет. Да и то сказать, публика-то – голь перекатная, самый приличный клиент – ты.
- Вот видишь - с тебя причитается.
- Запиши на мой счёт.
- Я знаю, о чём ты мечтаешь, Адам.
- Просвети.
- О пятизвёздочной ночнушке где-нибудь у моря в Израиле.
- Может и так.
- Не патриот ты, Адам - не любишь ты наш город, наш народ, морда у тебя прохиндейская… и вообще, давно ты её не штопал у костоправа.
- Давно, Яша, давно, – усмехнулся Адам. - С того самого дня, как Николай Аркадьевич стал Смотрящим за городом и навёл порядок в этом захолустье.
Упоминание о Хозяине пришлось не по вкусу всей компании - Дымоход скривился, Мустафа передёрнул плечами, Чинарик испуганно оглянулся и втянул голову. Лишь Кондрат, усмехнувшись, покачал головой.
Чёрт возьми! – громко сказал Мустафа, после продолжительного молчания за столом честной компании. – Этого жида давно следовало бы проучить.

- Рискни, - усмехнулся Кондрат. – Тебе Корсак одну руку оторвёт, а второй будешь пол мыть в этой тошниловке.
- Корсак, Корсак, - Мустафа выругался. – Спекулянтов крышует, а нормальному человеку жить не на что.
- А ты, Али, на завод иди, к станочку, - Дымоход похлопал приятеля по плечу.
- Только и осталось…
За окнами стемнело. Посетителей набилось полный зал. Запах сивухи, табачного дыма, бесконечный гул разговоров. За стойкой появилась барменша, в зале – две официантки.
Дымоход вытащил из кармана колоду карт.
- Эй, Адам! – крикнул он и помахал рукой. – Сыграем на выпивку?
- Я занят, - ответил хозяин заведения, но оставил свои дела и придвинулся ближе, готовый поддаться уговорам.
Судя по тому, как засверкали его глаза и затряслись беспокойные руки, жадность и расчётливость были не единственными пороками тощего еврея.
- Ерунда. По кружечке на брата и литровку белой прицепом. А я тебе, Адам, свой перстень попытаюсь проиграть.
- Подделку свою выкинь, Яша.
- Я за базар отвечаю, а вот ты нарываешься - честного человека оскорбить норовишь. Садись, Адам, садись. Если ты со своей Соней в раздоре, то тебе сегодня должно повезти.
- Шулер ты, Яша, не игрок. Так не может быть, чтоб всегда в одни ворота.
- Ну, конечно, же. Был, есть и буду таковым, но, как говорится: не пойман – не вор. Вот когда за руку схватишь – перстень твой, а меня хоть на базар к «положенцу». Садись, в горле пересохло.
Бармен скривился, но не мог более противиться искушению. Игра началась и быстро закончилась.
- Иди, иди, Адам, а то, не ровен час, Соня заявится.
Хозяин заведения с мрачным видом вернулся за стойку, а на столе приятелей появились пиво, водка и закуска. Они налили в стаканы, чокнулись, выпили, запили пивом.
- Разминай извилины, Адам, через часик повторим! - крикнул Дымоход.
- Я кому-то сейчас повторю! – за стойкой появилась тучная женщина.
Она столь решительно несла свои необъятные телеса, что Адам испуганно юркнул в зал и вернулся к стойке с пустыми кружками в руках.
- Сонечка, какие карты? – Адам недоумённо пожимал плечами. – Я просто угостил друзей.
- Каких друзей? Эту шпану безработную? – хозяйка заведения кивнула в зал.
- Ну, блин! – Мустафа повертел бритой головой на широких плечах. – Онаглел народ. Совсем страх потеряли.
- Ну-ну, - Дымоход пошлёпал его по сжатому кулаку и к женщине. – Здравствуй, Софочка! И всё-та она в делах, и вся-то она в заботах. Когда отдыхать будешь, хозяюшка? Повезло тебе, Адам - должна была появиться на свет твоя жена, чтобы ты стал тем, кем ты стал. Скажи, Софочка, который час?
Женщина взглянула на него и презрительно скривила губы, кивнув на круглый циферблат за спиной:
- И сам не слепой, смотри!
- А я и не знал, спасибо за совет.
- Ну, успокойся, успокойся, моя любимая гадюка, - Адам, видимо, знал, как успокоить свою жену. Он прилип губами к её уху, и она закивала головой, подобрев взглядом.
Тут Чинарик, которого совсем развезло, влез не к месту, буркнув Мустафе:
- Так базаришь, косорылый, будто тебя кто-то и раньше боялся.

- Что? – Мустафа не замедлил с ответом, и от его затрещины Чинарик ткнулся носом в тарелку с селёдочными останками, приправленными окурками.
Он так и подскочил - с рыбьей костью во лбу и с прилипшим к подбородку окурком, вооружившись пустой бутылкой, бросился на верзилу. Но тот, даже не оторвав седалища от стула, завернул нападавшему руку, обезоружил и принялся душить, примостив буйную голову у себя на коленях. Чинарик хрипел и брыкался тощим телом, выпучив глаза.
- Совсем обалдели, - сказал Дымоход, устраиваясь поудобнее, наблюдая за дерущимися.
Наверное, Чинарик отдал бы концы в лапах рассвирепевшего татарина, но провидение в облике незнакомого спортивного парня вмешалось в потасовку и спасла ему жизнь.
- Ну-ка, отпустил его.
- Что? – Мустафа от изумления разжал пальцы, и Чинарик свалился на пол, завертелся ужом, закашлялся, вцепившись в своё горло. – Что ты сказал?
- Кто ты, дружок? – спросил Дымоход.
- Я – Гарик, - парень сел на стул Чинарика и кивнул на него, уже стоящего на коленях и блеющего через рот и ноздри. – Кент вот этого бедолаги. Мы с ним в одном почтовом ящике парились.
- Значит, откинулся? С освобожденьицем! За это следовало бы выпить, - Дымоход пошарил взглядом по столу. – Может, угостишь?
Гарик достал пухлый бумажник, раскрыл.
- Кто бы мог подумать - парень с зоны и при бабках. Эй, Адам! – Дымоход помахал рукой. – Убери здесь всё да накрой по новой - мы платим.
Мустафа ногой придвинул свободный стул от соседнего столика, поднял за шиворот и усадил полуживого Чинарика:
- Садись, брюнет крашеный, и кента своего благодари. Слышь, брат, продаю эту тварь за пару масеньких.
- Идёт, - Гарик кивнул головой и подошедшему Адаму. – Литр белой, на всех пива и закуски.
- Ха! – Дымоход оживился, хлопнул в ладоши и потёр их. – Заседание продолжается.
Безучастным оставался лишь Кондрат, однако, принимая поднесённое пиво, буркнул:
- Дикий Запад.
Разлили водку, чокнулись, выпили. Немного оживший Чинарик заявил, глядя на своего спасителя:
- Я тебя не знаю.
- Не важно, - усмехнулся Гарик. – В Калачовке парился?
- Ну.
- А я вчера оттуда, привет тебе привёз, от Боба покойного.
Чинарик поёжился и беспокойно заёрзал на стуле.
- От Боба, не от Боба…, - рассуждал Дымоход. – Мир как тесен - всегда найдётся хороший человек, готовый угостить правильных пацанов.
- Ну, вот и хорошо, - Гарик поднялся. - Вы тут угощайтесь, а нам пора. Пойдём?
Испуганный взгляд Чинарика забегал по лицам, даже отыскал Адама за стойкой, а одурманенный мозг лихорадочно работал, соображая, что безопасней - уйти с незнакомцем или остаться с друзьями, вдруг ставшими такими не дружелюбными.
- Иди, иди, - сказал Мустафа. – Братан тебя честно выкупил, а то б головёшку я тебе завернул.
Дымоход развёл руками с видом – «а что поделаешь?».
Кондрат буркнул, мотнув головой:
- Дикий Запад.

Адам, всё слышавший, энергично тёр стакан за стойкой и на Чинарика даже не взглянул.
Чинарик поднялся и поплёлся вслед за незнакомцем.
Лишь только за ними закрылась дверь, поредевшая компания мигом подхватилась с места и устремилась вслед. Адам, проводив их взглядом, покачал головой.
Минут десять спустя, если б кто-нибудь заглянул в скверик напротив Адамова заведения, то увидел такую картину. Двое лежали в траве, а трое стояли кучкой и торопливо делили деньги из чужого бумажника.
- Ты поровну дели, - шипел Кондрат.
- Нет, Миша, по-честному, - Дымоход держал в руках бумажник, извлекал купюры и рассовывал в протянутые ладони, не забывая свой карман. – Твоё участие какое? Свидетель ты, лишний… Лучше тебя совсем убрать.
- Припомню я тебе эти слова, - злился Кондрат, но протянутую ладонь не убирал, а быстро и ловко схватывал с неё банкноты другой рукой. – Впрочем, парень если настучит, сам прибежишь…
Делёж закончился. Дымоход взглянул на неподвижного Гарика:
- Слышь, Сашок, добить бы надо - к чему лишние проблемы.
- Сам мочи, - огрызнулся верзила.
- Корсак не простит мочилова, - буркнул Кондрат и пошёл прочь, остановился, оглянулся. – Весь город на уши поставит, а найдёт весельчаков.
- Ладно, - махнул рукой Дымоход, - пошли отсюда. Кильку эту прихвати.
Мустафа легко перекинул через плечо недвижимое тело Чинарика, и троица удалилась.
Адам, провожая последних посетителей, не стал закрывать дверь, а распахнул её, чтобы проветрить помещение. Подождав, пока звук шагов растворится в темноте, осторожный еврей окинул взглядом улицу и просеменил в сквер.
Вернулся он с Гариком, опиравшимся на его плечо, уже пришедшим в себя, но всё ещё слабым, чтобы двигаться самостоятельно.
- Соня, ласточка моя, - крикнул Адам, усадив Гарика на стул, – помоги - человека надо перевязать.
Короткие волосы Гарика поблёскивали от крови, и её потёки алели на щеке и шее.
- Надо бы в травмпункт, - Соня осторожными движениями смыла кровь и перебинтовала парня. – С головой шутки плохи.
- Врачи в ментовку позвонят, - сказал Адам и заглянул парню в лицо. – А нам с органами альянс заказан?
- Чёрт! – выругался Гарик. – Как же я подставился!
- Такой народ – сторонится надо, - сказала Соня и поставила перед парнем рюмку водки. – Выпей - обезболивающее.
Гарик даже не взглянул на водку, думая о своём, и тем понравился Адаму. Он присел рядом и возразил жене:
- Не сторонится, а наказывать, чтоб неповадно было.
- Щас! – возмутилась Соня. – Хватайте ружья и бегите догонять. И ты туда же, Илья Муромец.
Адам махнул рукой, поморщившись, с видом – на глупости не отвечаю, и Гарику:
- Тебе к «положенцу» надо, к «смотрящему» за городом - он и деньги вернёт, и бригаду эту, «восьмую», накажет. Тебя ведь из-за денег?
Гарик похлопал себя по карману, из которого прежде доставал портмоне, а теперь пустому, и кивнул головой.
- Я тебе телефончик дам, - суетился  еврей. – Николай Аркадьевич беспредел не одобряет.
Он ушёл, вернулся с бумажкой, которую сунул Гарику в нагрудный карман:
- Будь осторожен в словах, говори только по делу и без эмоций - там пустословия не любят. За меня не бойся: спросят, откуда телефон – так и скажи: Адам из «Радуги» дал.

Гарик молчал и думал о своём, но постепенно до него стало доходить - еврей дело говорит. Уезжать из города, не окончив дело с Чинариком, ему не хотелось, а жить без денег не умел.
Адам, будто читая его мысли, положил на стол пятисотенную купюру:
- Разбогатеешь – вернёшь. Есть где ночевать?
Гарик одним кивком ответил на оба вопроса, забрал деньги и ушёл в ночь через распахнутую дверь, пожав Адаму руку.

10

Все дороги в ночном городе ведут на вокзал – это Гарик знал по опыту прожитых лет. Но сколько он не бродил по незнакомым улицам, ничто не выдавало его близости. Все звуки шли из-за высоких заборов заводов. Поблукав между ними, Гарик вернулся в спальный район, где были сплошь двухэтажки и скверы со скамейками. На одной из них он и примостился.
Среди ночи на соседней улице зверем в джунглях взвыла сирена. Вой перешёл в животный стон и стих, удаляясь.
Менты поганые, подумал Гарик и поёжился то ли от холода, то ли от прихлынувшей ненависти.
Утро пришло и выманило людей на улицу. Когда схлынул поток, спешащих на работу, Гарик нашёл какую-то забегаловку. Позавтракал, побродил ещё немного и, наконец, решил - пора. Найдя телефон-автомат, опустил монету и набрал предложенный Адамом номер.
После двух гудков раздался мужской голос:
- Алё.
- Мне нужен Николай Аркадьевич.
- Вы кто?
- Я приезжий. Дело в том, что меня вчера ограбили в вашем городе, и я остался без гроша в кармане. Прошу защиты и справедливости.
- Ваше имя?
- Гарик.
- Откуда знаете наш телефон?
- Мне дал его Адам из «Радуги», там меня вчера и бомбанули.
- Вы где?
- А чёрт его знает - я второй день в вашем городе.
- Почитайте вывески.
- Ага. Ну, вон вижу: «Эдельвейс», « Сильвер», игровой клуб…
- Достаточно. Стойте там. Как вас узнать?
- У меня башка в бинтах.
- Понятно. Ждите.
Гарик правильно решил, что за ним подъедут на машине. Он подошёл к обочине, и через пятнадцать минут перед ним тормознула серебристая иномарка. Опустилось тонированное стекло. Сняв тёмные очки, мужчина лет тридцати пяти с минуту очень внимательно разглядывал Гарика. Надев очки, спросил:
- Гарик?
Тот шагнул вперёд и кивнул головой.
- Садись.
Машина легко развернулась на узкой улице и помчалась в ту сторону, откуда появилась.