Тур - 248: "Положа руку на стегно..." (конкурс завершен)

Я мчал по раскалённому шоссе
В Долине Смерти через жар миражный,
Чтобы прогнать по мутной полосе
Сквозь мертвенные мрачные пейзажи.

Воткнулся я в полуденную грязь,
Ремонт дороги сразу не заметив.
Шли, призраками в воздухе струясь,
Рабочие - посланниками смерти.

Каким же должен быть зловещим грех,
Каким проклятье, чтоб за сотни милей
Навечно увести дыханье рек,
И спрятать всё в безмолвность красной пыли.

Не абсолютна смерть, когда во прах
Уйдут и кости, и костей погосты,
Развеянные в яростных ветрах,
Покрыв погосты каменной коростой.

Здесь видишь, что столетья – коротки.
Проклятье чтобы ветхое продолжить,
Огромные приехали катки
И вдавливают пыль в сухую прожелть.

А чёрная от прожига земля
Затягивает вязкостью своею
За то, что мы на высохших полях
Нарушили молчания злодеев.

Смерть будет абсолютною, когда
Почти на свеже-выжженом асфальте
Солончака белёсая гряда
Свои оставить въедливые пальцы.

Невада. 3 августа 2010 г.

любви на верность присягали мы:
торжественно, коленопреклоненно
лобзали поднесенные знамена
и видели в том непреложный смысл,
а, может быть, в конце тоннеля свет..

со временем становится понятно-
срок годности имеется у клятвы,
и потому за истечением лет...
отречься от былого не боясь,
нашивки обрывая на мундирах,
уставшие и злые дезертиры...
мы по лесным дорогам месим грязь.
из нас кто проклят, кто сполна прощен,
но шепчем денно, подвываем нощно:
да  будет послан  нах... любой вербовщик...
и черта с два... когда нибудь еще...

09.05.2012

Здравствуй, город мой, проклятый «слугами», Богом храним!
Чертовщиною образов Босха изранен твой нимб.
И ночлежки Бугровской не стало – ушла с молотка.
А бездомных и нищих – всё больше. Такая тоска!

Миллионы твои утекают давно за бугор.
Солнце зимнее ласково гладит ледовый ковёр,
что расстелен морозом февральским по Волге – Оке.
Бродит память по улочкам грязным (в беды колпаке).

Горький город! Всё глубже твоё театральное дно.
Всё страшнее и круче обрыв между явью и сном.
Возвращаться в реал мне мучительней день ото дня.
Век минувший повсюду сквозит, кандалами звеня.

Привидением – Фамусов. Чацкие – в жёлтых домах.
Здесь судьбу человека упорно сшивают в тома.
С плеч долой, подписав, направляют в судебный архив.
Скалозубов – всё больше… Заволжские дали тихи.

Центр Поволжья, России карман… Это в прошлом твоём.
– Судьи кто? – шепчет странником ветер. Молчит окоём.
Нищета окружает дворцы, что вросли в берега.
Белой рясой ложатся на землю родную снега.

Прогуляюсь под вечер, пытаясь тревогу унять.
Может, вера вернётся в сердечную келью опять?
А надежда: и жить не живёт, и не сдохнет никак…
На распутье дорог я рассыплю бессоннице мак.

Помолюсь о тебе, горький город. И Волжский откос
покачает печально нагими ветвями берёз.
Крест, что выдан мне этой землёй, я смогу донести…
– Ты откликнись мне…

Благовест. Утро…
– Пойми… и прости!

20-26.02.2015г.

     «Древесина магнолии традиционно используется для изготовления
      ножен (Сая) и рукоятей (Цука) для японских мечей (Нихон то)»
                                  Хорев В. «Японский меч. Десять веков совершенства»

Век самогона стирает века саке.
Время стреляет, забыв про удар меча.
Наш император – в кильватер «Алиготе», -
Франция хочет по дереву постучать:

Пушками сломит магнолии рукоять,
Пулями в ножнах погубит былую честь.
Что остаётся? На смерть… Но не устоять!
Нейтон-американец, ты… Ты здесь зачем?

Это не твой народ и не твоя война.
Дни перемен срывают у слив лепестки.
Честь остаётся? Да, даже когда мертва,
Да, даже если разрывами на куски!

Дух самурая, не ветер для перемен.
Но лучшим лучше, когда обрывают жизнь.
Ты отдаёшь, имея, но… Но что взамен?!
Если осталось что-то, то…
                                                то что скажи!

Жизнь отцветающих сакур не коротка.
Цвет лепестков на аллее, как чья-то жизнь.
Тот, кто сверкал во тьме, перегорел в веках:
Цвет самураев верно стране служил.
Северный ветер поднял лепестков волну;
Мир облетал, обретая иной восход.
Мифы даруют оставшимся тишину
Воспоминаний о лихе в бою лихом.

Как по аллее пройти, не помяв цветов –
Розовой крови погибших в войне надежд?
Взяв лепесток, вопрошаю судьбу: «Ты кто?»
Ты отголосок чей-то слезы в воде…
Кто-то утрётся, а кто-то смолчит. Умрёт
Тот, кто в заложниках чести и бусидо.
В вечность уходит опавший листок – зарёй:
Заревом под ноги, веком огня ведом.

Судить не надо строго тех, кто пишет
Про «бух» и «трах», бордели, кабаки.
Они ведь безобидны, Бог их слышит
Да наказать их как-то не с руки.

А ведь займётся, улучив минуту,
И тут держись, есенинская рвань!
Заставит сочинять поэму с нудью,
Сонет патриотический ковать

Про Наше всё, Ненашего что краше,
И как Ненаше Наше предаёт..
И оторвать что следует Ненашим
И место, где то самое растёт.

И, кстати, есть простор для сквернословья!
Коль патриот, тут полный карт и бланш:
Обамы маму плотскою любовью
Окучить, он уж точно сверх Ненаш!

И не сотрёт похабную частушку
Отеческая тёплая рука
Трудяги-модератора, ведь мушку
Направил ты в не Нашего. Врага.

Бывали времена похуже наших.
Бывали люди нынешних серей.
Оценит то, что ты в свой вводишь гаджет,
Лишь он, распятый Нашими еврей…

Десять строк на бумаге –
Ты писал мне стихи
О любви и отваге,
И о том, как лихи
Под созвездьем ненастья
Были наши пути.
Я мечтала о счастье,
Но его не найти.

Не клялись под луною
Вместе быть навсегда.
Неизбывной виною
Истекают года -
Десять строчек навечно
Память сердца хранит.
Над далекою речкой
Остывает гранит...

На востоке спокойно,
Но пылает закат -
Август, душный и знойный,
Ударяет в набат...
Мне теперь не до смеха –
Лучше чарку налей!
Сказку юного века
Пишем кровью своей.

Ты  заглянешь  в  зеркальный  круг –
И  увидишь  меня  сквозь  мрак...
Отдаю  тебе  нежность  рук,
Заклинаю: да будет так!

Пусть  из  пламени  не  уйти -
Но,  сгорая,  легко  лететь...
Перепутаны  все  пути
В  зеркалах,  где  мерцает  медь –
Это  осени  листопад,
Переплавивший  нашу  боль,
Возвращает  желанный  взгляд –
Отражает  твою  любовь...
Я  в  ладони  светло  вложу
Солнца блики – в надежду дверь…
Заколдую...
Приворожу...
Не уйдёшь от меня теперь…

***

И кажется им, что была эта странная осень
Началом конца, у которого нет продолженья...
В ней знак бесконечности цифрою "восемь"
Закончил в итоге змеиные телодвиженья
В раю самой призрачной жизни в усладу
Ему одному, где он жил ни за что не в ответе...
Размазать не кровь по стене, а губную помаду -
И подпись такая - "тобой нерождённые дети".

Не то должно смущать, что врёт,
И во вранье он неумерен,
А то, что много тех, кто верит:
Лжецу с восторгом смотрят в рот.

Чем объяснить сей феномен:
Быть может, хитростным гипнозом,
А может, массовым психозом,
Иль фобиею перемен?

Я проклинаю матерей,
Вскормивших палачей кровавых,
В людском обличие зверей,
Творивших скорую расправу.

Моё проклятие отцам,
Не задушивших этих тварей,
Жизнь подарившим подлецам,
Виновным в пыточном кошмаре.

Тираны, проклинаю вас,
Вы – дьявольское воплощенье,
Ваш отдан палачам приказ,
Обрекший люд на истребленье.

Нет, не приемлю я небес,
На зло смотревших равнодушно,
Их видно там попутал бес,
Коль злому гению послушны.

Сын Божий смертью на кресте
Спас грешные людские души,
Не дав тем умереть мечте,
Зла монополию разрушив.

Своею смертью смерть поправ,
Учил, что рабство хуже смерти,
Вы в эту истину поверьте,
Признайтесь в том, что был он прав.

Дорогой Баркильфедро, пришёл и твой черёд
Пред Всевышним ответить за все прегрешения.
Не открой ты бутыль, что выбросил в море сброд,
Так и жили б мы с сыном и дочерью чернью.

Ты же счёл, что судьба мальчишки в твоих руках,
Но тщеславие с похотью были ему чужды.
Потому, что не ты согревал, спасая в снегах,
И не ты делил с ним повозку и скудный ужин.

Открыватель бутылок, ты скоро будешь на дне
Пожинать плоды не физического уродства –
Берег Лондона тает в тягучей и липкой тьме,
Утопая в грязных интригах и сумасбродстве.

…Впереди Роттердам, позади миллионы миль.
Будь же проклят, пресыщенный злобный город!
Гуинплена, как ни старался, ты не убил –
Уходя, он простился с тобой достойно и гордо.
 

Все главные чувства в словах потускнели.
Они за века истончились до дырок.
То масляны, словно скользят по елею,
то приторно-сладки и липнут настырно,
то даже бессмысленны в гневной дуэли.

Нет. Я, если дело коснётся проклятий,
Не буду метать отупевшие копья.
Метну только взгляд и... не просто изгладить —
презрение губ посильнее, чем вопли.
Понятно объекту. И я не внакладе.

Словесные клятвы любовь не усилят.
Они — не гарантия верности чувства.
Одно лишь касание взгляда в промилле
Достойно доверия и безыскусно.
А клятвы — в стишках почитаем умильно.