Тур - 192: "Молчите, музы и грома́!" (конкурс завершен)

            Для "Фильмоскопа"
            строка: "Всё ясно: тётя - бяка!"

– Всё ясно: тётя-бяка!
Какой ещё горшок?!
Да здесь прелюдий Баха
прилюдней… Хорошо!
Но только – чтоб отстала…
Что, рожи, – дождалúсь?!
Горшок? Мне бочки мало:
я делаю пись-пись!!!..

… Проснулась. Храпы мужа…
Сон свинствует во мне…
Ещё бы миг – и лужа
на новой простыне.
Приснится же такое…
Из ясельных времён.

… Храпит, дундук… Спокоен…
Ей-Богу, – жаль, что – сон!

Дістатись моря. Ясний Божий день
Вилежувати шерхотне  каміння,
Наслухатися хвилевих пісень
Та геть позбутись докорів сумління

За марно прогарцьоване життя,
Що не відшепчуть жодні ворожбити,
За дурість, невідкриті відкриття...
За все, що міг – але  не зміг зробити.

А також і за те, що наробив…
О Боже мій! Не підберу лопати,
Щоб розгребти того лайна горби,
Та держака при тім не поламати…

Прибравши всі залишені сліди,
Марнотний розум, той химерний костур,
Відкинути, не дивлячись – куди,
І заспокоїтися, слухаючи простір.

Відчути час, який усе знесе,
Всі благовістя і усі погрози,
Згадати все – аби забути все.
І лити сльози, і ковтати сльози,

Гіркосолоний трунок каяття.
Допивши до останньої краплини,
Розплутати мереживо буття
І повернутись у первісний стан дитини.

А в мить за тим, як Дажбог ліг за край,
На берег вийти. Дивлячись на зорі
У ритмі хвиль зітхнути: "Поруч – Рай!"
І – розчинитися у тому небі-морі.  

Она хочет новое платье, туфли и шоколад...
...И Бог знает, чего ещё... Но - обязательно, непременно.
И глядит на него, без улыбки, капризно хмурясь.
А он не выходит из-за стола, у него дела,
да ещё она его извела…
По прогнозам сегодня ясно, но будет буря.
Он стучит по столу всеми пальцами попеременно,
постепенно сжимая кулак, и закуривает, прекрасно зная,
что она не выносит табачного дыма,
что теперь до утра – никаких поцелуев и прочих ласк.
А она, его милая, в принципе, женщина, бывшая горячо любимой,
с притягательным цветом огромных ореховых глаз
тихо коротко лает, как обиженная лисица,
А потом наконец-то уходит, не скрывая досады роняя: «Твоя взяла!»
Он ложится спать и ему не спится.
Тени разбредаются по углам.

Он глядит во тьму, различая сюжет картины,
шкаф с фигурной полкой, заставленной фото,
каждый из спотов на потолке.
А в голове серпантином
петляют мысли, что выход – вот он:
снимает кольцо, зажимает его в руке,
проклиная всех бывших и будущих бестий.
И, провалившись в сон, без кольца идёт налегке.
Рядом – она. Он не видит её лица,
но уходит с ней вместе,
оставляя две нити следов на песке.

                  19 ноября 2012г.

Я – тот, который всегда ходит по
периметру твоего поля зрения,
равного периоду по-
лураспада моего сознания.

Я – тот, кто всегда.
Рядом с теми,
кто – вообще.
И я должен быть впредь на «вы».

Вы даже не думаете, что я есть.
Это подразумевается периферией
вашей точки зрения.
Звучащий баритон не думает: вот она – песня.

Здесь и сейчас – добро пожаловать
в глубинку, где
носороги из чёрного дерева,
потупившись, молчат, фатально
ошибившись с выбором хозяина.
Разноцветные жирафы из стекла и бронзы
рыдают здесь и сейчас.
Нефритовое поле волнами злаков
омывает ноги розовых фламинго,
поющих хором,
пронзительно как чайки.
А чайки… летят прочь.
Здесь и сейчас – прочь.
Всегда
прочь летят.

Постойте. Возьмите булавку.
Пора мыльному пузырю лопнуть.

Конечно, я вру.
Я придаю театральность естеству.

Нет. Это натуропродукт
полураспада моего сознания,
жёстким иксом пристёгнутого
к периметру вашего поля зрения.

А теперь, тсс…
Дайте мне незаметную секунду
для исчезновения.

Опять опереточность.
Я и сам возьму, раз незаметно.

Я – вор, ворующий самого себя.
Я – удачливый щипач.

Легко быть удачливым,
когда берёшь незаметно-ненужное.

Разводные мосты, уходя,
Оставляют лишь
мутные разводы
на воде.
Там, где был периметр
твоего… моего…

.

Двое.и Любовь
Было всё, как в легенде восточной.
Полюбили они друг друга.
И ждала его она очень,
Но явилась другая подруга.
Колдовством к себе заманила
И у той, что любила, отбила.
Не заметил герой коварства
С наречённой отправился  в странствия.
А принцесса с печалью следила,
Как с другими встречается милый.
Всё ждала его, всё  мечтала,
А потом и мечтать устала.
Отдала себя в руки чужому,
Занялась работой по дому…
Ну а сердце болит- укоряет:
Рыцарь радости, счастья не знает.
Разошлись их пути-дороги.
А Любовь стоит на пороге,
И пеняет им вслед с укоризной:
Со своей что вы сделали жизнью?

на фото Храм Неба

В должный час определённый, тот, что вычислен до точки
Император (раз так надо) недвижим, сосредоточен.
Запад тот, что был зелёным поменяет кожу нынче;
Не поможет Леонардо – у китайцев свой Да Вин_чи.

Звук сплетается со звуком, кисть в движении к бумаге.
Пусть восток чернее туши – Персией всесильных магов!
Феерверочной базуки многократное шипенье,
Фонари вода затушит и замрёт людское пенье…

Император приподнялся, горизонт чернеет тучей:
Неугодно! Ежегодно боги видите ли круче –
Нет с богами мезальянса*! Приношу, не принимает...
Небу это неугодно?! Что не сделано в Китае?

Может быть не создан порох?! Или флот кого древнее?!
Нет смирения, в котором был народ его мудрее.
Ливень молний! Просьбы? Ворох. Только кто теперь услышит?!
-  Император, вам за сорок. Похорон не будет пышных.

* МЕЗАЛЬЯНС (франц. mesalliance), брак с лицом более низкого социального положения

Как надоел поганый свет,
Где в иглах все, как дикобразы,
Где от чужих лишь гнусь да бред,
А наши есть, но пьют, заразы.

Как надоел дежурный стон,
Что всё в дерьме и в стылой ряске,
И хочется держать фасон,
Но перед кем - уже неясно.

Как надоел нам тот мужик
В экране плоском с наглой рожей,
Который вечно учит жить,
А сам не знает и не может.

Как надоел дежурный клич:
„Всё поделить, хоть понемногу“,
И вождь дежурный – не Ильич,
Но, как всегда, простой и строгий.

Как надоело вороньё,
Что верещит и нагло гадит,
И безобразное враньё,
За просто так, привычки ради.

Как надоел сплошной бардак
И тьма вопросов без ответов.
И этот, в зеркале, мудак
Достал, ну просто спасу нету!!

Раскладывая слов пасьянс,
Вальтов кладя на стол с тузами,
Опять мне зависти сеанс
Устроила...или экзамен?

Тяни таинственный билет,
Ответь на три вопроса сразу.
Зачем ты пишешь столько лет,
О Чём? И Как писать обязан.

Ты мрачно чешешь ногтем нос,
Любой вопрос – с походом «двойка».
Да кто ответит на вопрос:
Зачем корове бедной дойка?

Как хорошо ей с молоком,
Взор услаждать осенней прелью.
И тихо плакать ни о ком,
А просто плакать слёз капелью.

Но крик доярки как закон:
«Давай сюда, зараза, дочка!»
И струйки белой слышен звон
о дно ведра, и снова дойка...

И снова стойла теснота
И мокрая неровность луга.
От расставания устав,
С дояркой ищете друг друга.

И снова мат из женских уст,
И хлеба с солью кус шершавый.
И ты жуёшь зубами кус,
Чтобы с утра рогатой павой

Пройти рассветною порой
по тихим улицам посёлка,
И вспоминать души покой
твоей, когда была ты тёлкой.  

Всегда есть куча ублюдков, которые выстраиваются в очередь, чтобы ляпнуть вас об землю. Но время от времени нам нужно летать, мы все должны испытать этот восторг
(Эмир Кустурица)
Снова кружит субстанция времени,
приближая миры параллельные,
для кого-то, стараясь намеренно,
выпрямляется в форму линейную.
А меня с постоянной цикличностью
собирать заставляет кармичные
(для меня это дело привычное!)
наказанья за промахи личные.
И никак серость дней не отступится –
то размажет осенней распутицей,
то растрогает фильмом Кустурицы,
поучая не быть «мокрой курицей».
Но реальность железными догмами
все рисует, рисует кордоны мне,
закрывая границу оконную
в этом омуте дней заколдованном.
И опять зыбкий знак бесконечности
нарисует мне дождь серым вечером,
наплевав на прогнозы диспетчеров,
уверяя в своей быстротечности...

На конкурс "Понедельник начинается в субботу"
Тур - 192: "Молчите, музы и грома́!" -
приз зрительских симпатий

Ангел-хранитель сдох на моих руках,
Даже не удосужившись попрощаться...
Смертные воспевают мирское счастье -
Отпрысков, ожиревшие бока...

А у меня через месяц - почти весна!
Звёзды зажженных фар на сырой дороге.
Через стекло разрыдавшегося окна -
Словно адаптер между душой и Богом.

Вот и постылой зимы помутнел кристалл,
И растворился в весне, как в дешёвом кофе.
Думала, что нашла своего Христа,
А оказалось - это моя Голгофа.

Ржавое остриё приняла рука,
Слишком смиренно, чтобы прослыть свободной.
Ангел-хранитель, что ж, улетай. Пока!
Выпьем на облаке как-нибудь, мимоходом...

На виражах крутых истории,
На перекрёстках географии
Дороги в будущее строили,
Тем обессмертив биографии;
Преодолели все преграды,
Сполна платя за перемены
Собою; только вот досада,
Ушли и привели на сцену...
Жульё, мздоимцев, казнокрадов.

Снова сердце мое нараспашку.
До работы из города я
Долетаю счастливою пташкой:
Мне не терпится видеть тебя.

Я подстрою в дверях столкновенье:
Ненавязчиво – словно на грех! –
Засмущаюсь, и втисну в общенье
Слово нежное – чтоб не при всех…

Но с дверьми не везет мне – хоть смейся.
Жду до трех, пропуская обед,
Чтоб в твое возвращенье из рейса
Молвить глупое слово «привет».

Но становится только досадно:
Ты киваешь – но будто не рад...
А потом – туда и обратно –
Ходишь молча: в закупки, на склад…

В пол-шестого уйдешь – день и минул.
Ты не видишь и в четвертьглазка,
Как смотрю тебе, дальнему, в спину...
Ты забыл мне ответить: «Пока!»

Я с нею потерпел фиаско,
Хоть был задуман верный ход,
Всё благородство было маской,
Под ней – коварство и расчёт.

Я обольщал её умело,
До времени скрывая страсть,
Как мне казалось, действуй смело, -
Готова добродетель пасть.

Уж западня была готова:
Квартира, розы и стихи,
Сильна анестезия слова,
И сладки вольностей грехи.

- Лови удачу - мысль мелькнула,
Случится всё сейчас у нас,
Но совесть тут во мне проснулась,
Не дав позорно впасть в экстаз.

Честь дамы сохранив конкретно,
И.погасив любовный пыл,
Её галантно и корректно,
Потом домой я проводил.

Катилась колесница Феба
К закату. Дождик моросил,
И Ангел,  падший прямо с неба,
Шепнул мне тихо: - Победил.

Шёл я, собой довольный лично,
Как сзади вдруг сгустился мрак,
С досадой, черт, простясь с добычей,
Мне вслед сказал: - Ну и дурак.

В меня сомнение закралось,
Смущало долго мой покой,
Черт вместе с ангелом, казалось,
Смеются вместе надо мной.
      

«Давай останемся друзьями…»
вся боль простых банальных слов
плодит уныние и зло,
толкая жизнь к холодной яме…
Хотя… пока что пронесло.

Досадно стать внезапно лишним
и как досадно осознать:
пуста счастливых лет казна…
меня в своей заменишь жизни
красивым образом из сна…

Уныл финал в романе нашем:
не жду, не радуюсь, не сплю,
остаток жизни тороплю,
удачных дней … не помню даже…
Ах, как же я тебя люблю!
Мой друг, Наташа!

Как в старом замке в Дании,
В моей квартире тишь.
Чай стынет в ожидании,
Но ты не позвонишь.

Лишь ночь неслышной лапою
В окошко постучит.
Зачем же я царапаю
Бумагу – не гранит.

Листочки нервной кучкою
Все хлопают на бис,
И по бумаге ручкою
Свершается стриптиз.

Стихами и куплетами,
Горячкой глупых фраз
Душа моя раздетая
Танцует напоказ.

Куда уж откровеннее:
Как голым – на балкон.
Но даже на мгновение
Не звякнет телефон.

В квартире только он и я
Из всех живых существ,
Да горькая ирония,
Похожая на шест.

Надежда – сахар тающий.
Все звуки здесь тихи.
Но душераздевающе
Отчаянны стихи.

Уходя,
            я закрою двери,
Мы о счастье больше не вспомним.
Выпью залпом горечь потери,
Память прошлого вырву с корнем.

От досады махну рукою,
По ступенькам сбегу щербатым
К одиночеству и покою,
Да к постылым пустым закатам.

И минуют весна
                          и осень,
Подкрадётся зима седая…
Я в поблекшего неба просинь
Нет, не падаю…
                          Улетаю…

Поэт писал - но мир не отвечал
Холодый космос слал ему провалы
Лишь кот сонливо под рукой мурчал
И разбегались древние Ваалы

И в чем секрет огромной пустоты
Что наполнял поэт своими "сослогами"
Не разгадал никто из темноты
А кот все знал и спал на Мишке Гамми

Вот ночи третий час давно пробил
С досады спать поэт отправился уныло
А кот немного молока попил
И рядом лег - чтоб мягче сниться было

Вернувшись к первозданной тишине
Дыханье пело плавно гармонично
И растворяясь в сонной тишине
Стихи слагало мило и прилично

И только кот внимая бормотанью
Все понимал - во сне - конец страданью.

Ластик времени не стирает обиды
В негативах гравюр старинных…
Одежды ветхие, видавшие виды,
На манекенах истлели… Винных
Мошек воспоминанья роятся
В извилинах, мысли скисли,-
Все - с досадой, всего - боятся.
В сердце сайты Любви зависли.

Седое небо над двумя морями,
Как малица: туманными грядами
Над тьмой воды - меха без очертаний.
Полгода солнце спит ли, партизанит?
А после краски удержать невмочь:
Мир залит разноцветием кудряво -
Ярчайшими цветами мхов и травок...
Прощай, земля... Без церемоний - прочь.

Я чумы рисовал, снега, всполохи...
Медведей, облака - природы вздохи,
Листы моих картин архипелагом,
Как острова, на стенах ждут аншлага,
Покинув мёрзлый край. А здесь что ждать?
Особенней весеннего цветочка
Бутон распустит ядерная бочка -
Чтоб Кеннеди увидел "Кузьки мать"...

*В 1954 году на Новой Земле открыли ядерный полигон, ненцы были выселены, в т.ч. талантливый ненец-художник Тыко Вылка

Увы, ни мир, ни я - уже не те.
Нас забирает время на поруки:
На ужас наказания, на муки
В искательно-ненастном забытье...
Чужие руки стелят Вам постель.
Без вас - так пусто, жизнь идет на убыль.
Ночами ощущаю Ваши губы,
Дыхание ( я помню как - хотел ...)

Калейдоскоп из пыльных номеров,
Квартир и комнат "ключ дала подружка".
Там, впопыхах, на час, женой и мужем
Мы становились чувственной порой.
Я - голос телефонных хромосом,
Завистливый до Ваших увлечений,
Перебирающий ногами, и, зачем-то -
Хранитель боли левополостной.

Никчемный, небогатый, зряшный, я
Забытым псом ищу Ваш чудный голос.
Чуть шире телом стал, пореже волос,
Неловок. Подскользнувшись, также: "бля", -
Кричу негромко (форменный конфуз)
И озираюсь: не видал ли кто-то
Моей груди утерянную лопасть,
Что где-то там, среди семейных уз.

А знаете? Я не кляну судьбу.
Но ненавижу эти злые руки,
Ласкающие Вас в семейной скуке.
Жалею лишь о том, как был я груб
И не считал утехи и часы,
Не брал в расчет - вне времени летавших.
Вселенную двоих не намечтавший,
Он обманул Вас, разучив язык
Движений тел, планет, их унисон.
Он - рвач, он - ключ, дешевая уловка,
А счастлив ль я? Наверно... Безусловно...
До злой икоты, до "ствола в висок".

Крылом чудесным машет и поет ,
Пропеллером единой атмосферы
Над треугольноземьем Ваша верность.
Благословляю, скорбно - ваш полет.

Как ни стараюсь, желудок сильнее рассудка –
Словно сбежав из голодного края, утробно бурчит!
Голод – не тётка, не чья-либо глупая шутка,
Если во мне пробудил безотчётно-большой аппетит.

С хрустом вгрызаюсь сквозь корку в духмяную булку,
Шмат ветчины осязаемо липнет к жующим щекам.
Сливки, как в бездну, вливаются, хлюпая гулко.
Следом – пирог... Проглочу и не тресну, сморив червяка.

Так, почему же смотрюсь в отраженье уныло?
Горькую правду страшась обнаружить, склоняюсь к весам.
Брови взлетают над толстым лоснящимся рылом –
Вижу с досадой: за день набираю по пять килограмм.