В моём саду. Маленькая проза. (Рассказ)

  
       В моём саду, где теперь к вечеру, вместе с уходящей осенью, тихо и сумрачно, где дикие
конопатенькие гвоздички терпеливо несут своё одиночество : захочет кто-нибудь, -
подойдёт, одарит вниманием, а так, мы сами по себе, нам не скучно, а даже очень весело
(как девчонки на танцах), неожиданно для меня расцвела роза .
       Я не ожидал её. Ходил, ходил, поглощённый сиюминутными заботами. Всё было ясно с
этой осенью, со мной на ближайшие месяцы, а, может, и годы.
       Это был и не мой сад вовсе, а территория с навесами, пристройками, взятыми моей фир-
мой под склад в аренду у богатого человека, который посчитал, что сдавать в аренду
проще и выгоднее, чем мучаться с производством: привозить, отвозить, продавать, кричать
на людей, ремонтировать станки (там был когда-то столярный цех). Территория находилась
под большой горой, и, когда осенью или зимой шли сильные дожди, нас сильно заливало,
потоки устремлялись вниз, маленькое русло сточных вод не выдерживало, нас затапливало,
двор покрывало сантиметровым слоем грязи, а в самом большом цехе, в дальнем нижнем
конце, плавало то, что не успели спрятать. Когда мы только переехали сюда, прошёл такой
дождь, и я долго не мог найти свои тяжеленные рабочие ботинки со стальным прокладками
безопасности, не мог представить, что вода надо мной подшутила и они взяли и уплыли на
несколько метров.
       Рядом с дикими гвоздичками росли два молодых инжирных дерева, они уже начали да-
вать первые плоды; в дальнем конце, где раньше пилили толстые брёвна (некоторые так и
остались лежать там как умершие слоны), было небольшое, но раскидистое, нескупое тутовое
дерево, надо было только дожить до начала лета. У самых въездных ворот, слева, было по-
сажено в ряд несколько дохловатых тополей, которые росли как только могли, но мало, что
у них получалось. Под этими тополями и жил розовый куст.
       Работы было не так много, я с напарником успевал чистить территорию, поливать деревья
и цветы из шланга, когда в том была необходимость, поговорить, сорвать несколько ягод
тута, когда они начинали чернеть, приготовить нехитрую закуску на обед, поглядеть на
солнце, оценить его нарастающую или убывающую силу, подумать о близком лете или не-
преложной зиме.
       Зима была уже на пороге. В Баку всё резко происходит: только вчера было тепло, люди
ходили чуть не в рубашках, а в ночь вдруг ударит с севера такой сильный ветер, лежишь в
постели, слушаешь его вой и свист и думаешь в очередной раз о недавно положенной
покатой крыше: унесёт – не унесёт, ромашку гадаешь. Слава богу, мастера, когда накрывали
мою часть крыши волнистой жестью, хорошо закрепили брусья крюками.
       В Баку, ведь, многие старые дома конца 19-го или начала 20-го века имеют горизонтальную
крышу и покрыты киром (это что-то наподобие асфальта, только помягче), который через два-
три года после очередного расплавления в чанах и заливки вёдрами имел обыкновение рас-
трескиваться на солнце и морозе, и тогда в дождь или при таянии лежащего на крыше снега,
так редкого в здешних краях, хозяева и хозяйки с детенятами подставляли в комнатах кастрю-
ли, тазики под жёлтую от кира воду, каплющую с потолка, и не знали, куда деться от этой
напасти. В последние годы кир сверху стали покрывать рулонами рубероида (тоже недолго-
вечного) ,потому что, начиная с 60-х годов прошлого века, потихоньку не стало государствен-
ных рабочих, приходящих к тебе на крышу с ломами, ломающих старый кир в хорошую пого-
ду, растапливающих его, добавляющих немного нового битума и песка и заново таскающих
горячий кир на крышу в вёдрах. Эта была такая постоянная картина старого Баку – машины
волокут чаны на полозьях по улицам к очередному дому, откуда-то приносятся старые дрова
для топки, рабочие в робах, в мазуте и кире, укрепляют наверху блок, верёвку с крюком для
подъёма вёдер с киром. Топ-топ по крыше, глухие удары лома , ты несколько секунд гадаешь:
“Что бы это могло значить?”- потом озаряет : “ А, это кирщики пришли!”
       О бакинской внезапной зиме есть даже анекдот или быль. В старые времена, когда весь
город помещался внутри крепости и на ночь ворота от лихих людей закрывались страж-
никами, подошло как-то три каравана ночью к Баку с разных сторон и стали проситься
внутрь, кому охота в поле ночевать. А, видно, ночью уже никого не пускали, разве толь-
ко своих, местных, и, вот, они все стали кричать, что местные. Тогда охранник решил им
маленькую загадку загадать: Когда в Баку зима бывает? - Ну, один ответил, что когда
начинается зимнее время (по-нынешнему, декабрь), другой – когда снег упадёт, и только
третьего впустили, потому что он был местный и знал, что в Баку бывает зима, когда по-
дует свирепый северный ветер (в 30-е годы его звали норд, а ещё раньше – хазри). Никакие
одёжки тогда не спасают.
       А в безветреную погоду солнце, бывает, светит почти как летом, ну, не летом, а в сен-
тябре, народ гуляет, никуда не спешит, хурма, гранаты, айва, виноград лежат на улицах в
ящиках, покупателя ждут, море сверкает. Только в море уже похолодней: меня как-то
мальчишкой взяли покататься по Бакинской бухте на шлюпке рулевым, так я сильно
замёрз, хотя и был в вязанных бабушкой перчатках (как уж моя воронежская бабушка
умудрилась их связать, не знаю, потому как она была совсем не городская, только варежки
знала, но видела, что внук тоскует по взрослым перчаткам – я потом ими очень гордился).
       А ещё бывает в Баку в конце осени тихо и сумрачно, облака закрывают небо от низа до
верха, по утрам бывает сильный туман, пахнет водорослями, близким морем. Вороны
сидят на деревьях и то ли задевают тебя своим карканьем, то ли переговариваются о
близкой зиме, поди знай. Вот в один из таких серо-коричневых дней меня и поразило,
как Робинзона Крузо, когда он спустя много лет вдруг увидел следы человека на песке на
своём острове.
       Я повернул голову и увидел её. Как же я раньше не заметил?! Просто не ждал. А она была
уже в полной красоте своей!
       Я приблизился к ней: чиста-чиста, нежна-нежна, розо-розовая. Еле уловимый аромат шёл от
неё. Она была только одна на стебле - последняя в этом году. Она, правда, ничего не знала об
этом. Та ветвь, на которой была роза, несла совершенно зелёные, молодые листья, а на других
были обычные для этого времени года, наполовину почерневшие, побуревшие, сморщенные.
Что это? Ошибка природы? Или всё рядом с красотой подтягивается и ведёт себя по-иному?
Молодеет.
       Мы договорились, что я каждый день буду приходить к ней. В моём саду стало немножко
светлей. Идя мимо, я бросал на неё благодарные взгляды и, как мог, подбадривал её. Сейчас,
когда уже прошло много времени и я только вспоминаю об этом, мне почему-то вспомина-
ется, как пугачёвские казаки, таща на виселицу молодого Гринёва, ободряли его: «Не бойсь,
не бойсь...». А ещё, когда Иисус был на кресте, а народ ходил мимо: кто жалел, кто смеялся.
Кто молился...
       Как-то перед рассветом и сорвался этот ветер. Да ещё притащил с собой холодный злой
дождь! Меня несло на работу как осенний лист: «Дубовый листок оторвался от ветки
родимой и к Чёрному морю помчался, суровою бурей гонимый...». Ну, положим, не к Чёр-
ному, а к Каспийскому, только от этого не теплей.
       Мог ли я чем-нибудь помочь ей?! Лепестки на раскрывшейся розе мотались, мотались туда,
сюда. Куда розе, тут деревья не выдерживали! Через два дня всё было кончено. Немного
стихло.
       Я приблизился к ней: отодранные, помятые лепестки валялись в грязи, на влажной земле,
отнесённые ветром в сторону. Те, что остались, были порваны как старое знамя. Я тронул
основание цветка в надежде обнаружить завязь, какую-нибудь шишечку. Но тщетно...
       Вдруг у розы полураскрылся-полуотвалился один из последних лепестков, и полумёртвая
пчела, скрывавшаяся под ним (когда она залетела сюда, уже несколько дней шли и шли то
моросящие, то сильные дожди?), упала вместе с лепестком вниз, на пожухлые листья
тополей. Я немного присыпал её листвой в тщетной надежде согреть.
       И опять я вспомнил: о Дюймовочке, а потом о князе Андрее на оставленном поле Аустерлица.
»Вот прекрасная смерть!» - но это уже было сказано. Не мной.