Белый дым (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

БЕЛЫЙ ДЫМ
Маленький поселок на болотах - это моя родина. Не с большой буквы, не пафосно и даже не патриотично, а просто потому что так есть. Когда-то давно я тут родился. Из окна родильной палаты видны холмы. Они покрыты светло-синим мхом, а сверху - словно кто-то разлил густой клубничный сироп и он растекся по мху неровными струйками. Это ягоды и вечная осенняя трава, наполненная холодной влагой. Вблизи она совсем не клубничного цвета. Ягоды, впрочем, тоже. Вблизи там холодно, сыро и неуютно. Правда, воздух свеж, наполняет легкие невероятной свободой. Такого ощущения нет больше нигде.
А над холмами висят низкие бордовые тучи. Где-то беспредельно далеко они соприкосаются с горизонтом, хотя и не знают об этом. А на горизонте их ждет бледное северное солнце. Его тепла не хватает, чтобы высушить влагу из набухшей травы, поэтому когда идешь по холмам, вода хлюпает под ногами. Но зато солнце красиво. Из окон родильной палаты. Оно наполняет тучи цветом бордо, цветом хорошего вина. И солнце стелит лучами уютное золотистое покрывало на холмах. Невозможно оторвать взгляда. Так бы и стоял тут целую вечность.
На моей родине вечная осень. Иногда там выпадает снег, но очень редко.
Я спустился на этаж ниже и вошел в палату, которая пустовала. У стены стояла кровать без матраса - на металлическую сетку расстелили старую выцвевшую газету. Под подоконником примостилась тумбочка, отчего-то покрашенная в желтый. На тумбочке кто-то забыл керамическую кружку. В палате стоял запах еще не выветрившейся болезни. Здесь кто-то умер недавно, но я не знал кто. Я не лечил этого пациента.
Я подошел к окну, раздвинул шторы и посмотрел на холмы. Так же красиво, видимо, было и в тот день, когда я родился.
В палату кто-то вошел, скрипнув дверью. Я обернулся и увидел, что это мой младший брат. Я улыбнулся. Брату недавно исполнилось шестнадцать, он был полон сил, и искал с кем бы лишиться девственности. В поселке красивые девушки нарасхват, но мой брат тоже не лыком шит, и я желал ему удачи. Он подошел ко мне и замер, глядя в окно.
Солнце как раз выглянуло из узкой щели между тучами и горизонтом. Холмы рассекла яркая полоса, словно кто-то невидимый и всемогущий включил гигантский фонарь - мы увидели тени от туч, несущиеся галопом там, внизу - а затем свет ушел вновь и осенняя темнота показалась мне еще более волнительной, чем раньше.
-Красиво, - сказал брат с чувством. На мой взгляд, он был еще слишком молод, чтобы наслаждаться красотой в полной мере, но впереди у него была целая жизнь. Наверстает.
Я кивнул, потому что не хотел нарушать тишину.  А потом, минут через десять, мы заговорили о футболе, о том, что надо бы съездить к родителям, о новой книжке того английского автора, от которого у моей жены "мурашки по коже", о дешевых телевизорах в недавно открышемся супермаркете, о ночном клубе, где недавно кто-то кому-то хотел набить морду, а мой брат оказался поблизости и тоже с удовольствием подрался.
Мы смеялись, разговаривая. Я обожал подобные моменты. У моего брата большие зеленые глаза - я тонул в них. Я, честно сказать, завидовал той девушке, на которую эти глаза будут смотреть с любовью. В глазах моего брата читалась юность, которую я давно потерял. В них читалось стремление заглянуть побыстрее в будущее, открыть те книги, которые еще не написаны, посмотреть те фильмы, которые еще не сняты, познакомиться с девушками, которые все еще незнакомы, пройтись теми тропками жизни, которые еще не пройдены. Он так стремился познать мир, что мне не хватало сил за ним угнаться. Поэтому я наслаждался общением с ним. Мой младший брат приходил так редко, что я не хотел его отпускать.
Мы общались и смотрели на холмы и болота. А затем спустились на первый этаж и выпили кофе. А еще позже брат уехал. Он не мог остаться на ночь, потому что следующим утром пары в техникуме, где он учился, начинались слишком рано.
Я проводил его до автобусной остановки, и мне стало грустно. Брат наполнял меня энергией, которой, порой, так не хватало в жизни. Без него спринтерский забег в будущее становился тяжелым неровным путешествием.
А после осени наступила кроткая дождливая зима. Снега выпадало мало. В поселке он таял мгновенно, а на холмах лежал почти полтора месяца. Сквозь снег пробивалась влажная трава, похожая на разлитый клубничный сироп. А когда выглядывало солнце, снег сверкал и слепил глаза.
Из окна моего рабочего кабинета был виден поселок. Вернее, та его часть, которую не загораживали огромные трубы. Большие полосатые трубы, росшие из недр заводов. Из труб всегда - и днем и ночью - шел белый дым. Он растворялся в тучах, а, может, становился частью их и уплывал на другую сторону больницы, туда, где холмы.
Я не мог целый день смотреть на трубы и на дым, поэтому в обед и вечером ходил в ту часть больницы, где было родильное отделение и палаты - и смотрел из окна. Особенно приятно было застать закат - короткий, едва уловимый, когда солнце слепило на прощание лучом и укатывалось за холмы, куда-то в другую часть света, где тепло, трава сухая, а облака над головой белые и пушистые.
Зимой брат приезжал два раза. Во второй раз - с девушкой. И я порадовался за него, потому что девушка была что надо. Все-таки мой брат молодец.
Он рассказал, что собирается после техникума поступать в университет, а потом и вовсе переехать в Питер. Большие города всегда его манили.
-Дайте мне пять лет жизни. - говорил он, - и я покорю мир!
И я верил своему брату. Он знал, что говорит.
Мы снова разговаривали с ним ни о чем, получая удовольствие просто от того, что мы стоим друг напротив друга, что мы есть и что мы братья. Я снова ощущал его энергию и мне хотелось быть рядом, когда брат свернет горы.
А весна прошла незаметно. А лето было еще короче, чем зима. Жизнь текла своим чередом, мои дети подрастали, я стал главным хирургом и перебрался в кабинет повыше. Теперь я смотрел на трубы заводов сверху вниз, и видел, что белый дым не растворяется, а плывет вместе с тучами в сторону холмов.
А еще через год брат сказал, что идет в армию. Он только что закончил техникум, но в университет поступить не успел. Брат лучился оптимизмом, хотя я видел, что ему страшно. Как раз в это время где-то на Кавказе шла очередная война, и было понятно, что все новобранцы рано или поздно отправятся туда. Но в зеленых глазах брата читалась надежда. Он по-прежнему твердил, что собирается в Питер. Он говорил, что армия - к лучшему. После армии у него будут льготы для поступления, и он сможет поступить в северной столице куда захочет, а не куда получится. И я снова ему верил.
На проводах, перед тем как залезть в забитый новобранцами серый автобус, брат подошел ко мне и мы крепко обнялись. Я похлопал его по спине, заглянул в его зеленые глаза и сказал, что все будет хорошо.
Пока мой младший брат служил, я каждый день приходил в палаты и смотрел в окно. С этой стороны больницы мир не менялся. Тучи все также бежали по небу, а мох все также рос, а трава оставалась такой же влажной.
И когда позвонили родители, я не сразу поверил, что мир изменился.
Я почему-то подумал, что так не может быть. Тем более, не может быть с моим братом.
Я слушал о том, что мне говорили родители, и не верил. Я положил трубку и сел на стул. И долго смотрел в окно, не мигая, и не видя полосатых труб и крыш заводов.
...Когда наступила осень - первая осень, которую я не ждал и от которой не хотел ничего - приехал мой брат.
Родители подняли его на лифте на третий этаж больницы и оставили мне. Мама не плакала, у нее были красные глаза.
Я подошел к инвалидному креслу и присел перед ним на корточки. Брат сидел в странной сгорбленной позе. Он сильно похудел с того времени, как я видел его в последний раз. Руки его безвольно лежали на коленях. Я увидел длинный тонкий шрам от ладони до локтя. Я разглядывал его и ловил себя на мысли, что боюсь поднять глаза и посмотреть брату в лицо.
Нет, с лицом у него все было в порядке. Осколок, насколько я знал, рассек ему спину - от правой лопатки до поясницы - и зацепил позвоночник. На спине у моего брата отвратительный шрам. Но с лицом все хорошо. А я боялся посмотреть в его потухшие зеленые глаза. Мне сказали, что надежда, видимо, есть. Технологии, мол, не стоят на месте и вернуть брата к жизни возможно. Но пока он не мог двигаться, не мог есть и разговаривать. Он походил на большую куклу.
Я взялся за пластиковые ручки коляски и покатил ее к пустой палате. Мама сказала, что брат может реагировать на свет, но он почти ослеп. Вряд ли он вообще увидит то, что я хотел ему показать. Но я знал, что брат больше никогда не приедет сюда. И мы больше не будем болтать с ним о всякой всячине. и он не поедет в Питер. И все его мечты, надежды, желания, стремления - все это превратилось в пустышку и теперь уже не имело никакого значения. Поэтому я хотел в последний раз показать ему кусочек мира, в  котором мы провели вместе много-много времени.
Я подкатил кресло к окну и раздвинул шторы. Потом аккуратно обхватил брата подмышками и поднял. Голова его безвольно болталась из стороны в сторону. Ладонями я ощутил шрам под майкой на спине. Мне сделалось невыносимо больно. Слезы потекли по моим щекам. Я крепко сжал зубы, развернулся и встал позади брата, придерживая его и его голову.
А за окном все также бежали тучи, на холмах рос мох и трава. А еще холмы были красными от ягод. И солнце также лениво и нехотя выбрасывало из-за горизонта россыпь золотистых лучей, которые слепили глаза. Не зеленые глаза брата, а мои... Вся эта красота... она будет вечно. Я вдруг осознал, что даже сейчас я наслаждаюсь природой, что раскинулась за окнами больницы. Наш маленький уютный мир мечты и веры в будущее... Только теперь уже не наш... Теперь уже просто осколок мечты, на который я вряд ли когда-нибудь смогу посмотреть.
Я прислонился щекой к спине брата, и слезы душили меня. Я слышал его ровное дыхание и чувствовал, как бьется его сердце - где-то там, в глубине парализованного тела.
Его будущее остановилось здесь. А мое прошлое убегало, словно белый дым из заводских труб, смешиваясь с грозовыми тучами, где-то там...
И что-то мы упустили в этой жизни, подумал я, что-то очень важное.