(рассказ)
Мой родной переулок официально именовался Садовым, а жители называли его попросту – Ровки, причём в незамысловатости таился не каждому понятный смысл. Дома шли с обеих сторон до молочно-товарной фермы. За ней – Гущино болото и берега, поросшие осокой и рогозом. В изобилии водились караси, хотя мне до сих пор непонятно, как им удавалось выжить в необычных даже для неприхотливой рыбы условиях. Неподалёку, ближе к просёлку, расположился фруктовый сад. Он-то и обеспечил название, запечатлённое на картах. Будничное же нигде не запечатлено, существуя лишь в головах местных пешеходов да трактористов и шофёров.
Грунтовая дорога ниже бревенчатых изб. Она вроде неглубокого рва, укатанного шинами, гусеницами. Тротуаром служила параллельная тропинка, утрамбованная ногами за десятилетия или века. За домами с левой стороны переулка находилось Попово поле. В старину оно принадлежало попу. В селе действовала деревянная церковь. Она сгорела, новую строить не стали. Поле засевалось то кукурузой на силос, то картофелем, то кормовой свёклой. Приусадебные участки – это небольшая окраина бывшего владения батюшки.
Зимы одна за другой шествовали суровые и многоснежные. Наметёт до стрехи - поутру надо откапываться в поте лица, хоть снег и пушистый, вроде бы невесомый. Вёсны зачастую оказывались такими дружными, что с Попова поля устремлялись вниз, к Гущину болоту, стада ручьёв. Оно на глазах превращалось в пруд, затем – в озеро. Вода делала себе дорогой переулок Садовый, шумно устремляясь к речке. Детям в школе объявляли каникулы. Их родителям приходилось ходить в магазин, надев высокие резиновые сапоги.
Паводок как появлялся неожиданно, так шустро и уходил. Это означало: подпитки снеговой на возвышенностях не оставалось. Карась мог выжить в промёрзшем водоёме – не диво. А вот бурная весна, блеск солнца и стремительных потоков, установивших связь с рекой? Белая и красная рыба каким-то чудом переносила весенние метаморфозы болота.
И на ближайших огородах сток осуществлялся сверху вниз. Они щедро удобрялись перегноем, низины получали львиную долю питательных веществ. У нас на самом краю, в угле, росла черёмуха. Вымахала в солидное дерево, на котором рано набухали почки с потаёнными кистями. Условия для неё наилучшие: влаголюбива, отзывчива на органику. Крона в небе раскапустилась. При цветении это большое душистое облако. С ним у меня связано немало впечатлений. Подобной красавицы не было не только в нашем переулке, но и на улицах села.
Молодёжи нет-нет да и понадобится букет. Случалось, днём у отца просили. Ножиком нарежет аккуратно, по ветке с разных сторон, отдаст пахучую на радость. Чаще черёмуха нужна по вечерам или ближе к полуночи. Тогда могли столько цветущих веток обломать, оставив на них ошмётки молодой коры, что пострадавшая превращалась с темнотой почти в общипанную курицу. Поэтому в нашей семье и появилась текучая должность – стеречь черёмуху. Её исполнял то брат, то я, а иногда и отец. Красота явно нуждалась в защите, к тому же она полезная, потому что предохраняла корнями землю от размыва во время половодья. Чёрные ягоды её целебные, с неповторимым вкусом. В отличие от духмяных кистей, они никого, кроме птиц, не прельщали.
Стерегли черёмуху обычно до часу пополуночи. Тут же в углу, под кустами чёрной и красной смородины, устроили потайное место, куда мать днём клала на прошлогоднюю листву две старые фуфайки. Я был школьником восьмилетки, не очень понимал значение важной семейной должности. Видя отношение к ней отца, ни разу не отказался от исполнения.
Черёмуховые холода в то время не задерживались. Пользу от них я видел в том, что не было комаров и мошкары, - иначе караулить стало бы гораздо сложнее. С наступлением вечера я брал с собой шубу – непременную принадлежность караульщика. Тяжёлую, сто пудов весу, и почти до пят длины. Шерсть внутри длинная, мягкая. Пуговицы большущие, застёжки из кожи. Вся – надёжность, тепло, противостояние любому морозу. Воротник высокий, с крючками - зацепками у основания. И сильный ветер не страшен.
Пошёл я, уселся в тайник с терпким смородинным и густым черёмуховым запахом. Сижу на фуфайках, кутаюсь в шубу, думаю, кого принесёт нелёгкая в промозглую пору. Вся прелесть нашего деревца висела перед глазами, потом её окутала тьма ночи. Тёмная, мрачная тишина. Прошло несколько человек с громкими разговорами. Эти, наверное, ходили в клуб смотреть кино. Позже – небольшая толпа со смехом. Должно, были на танцах. Это свои, ровковские; они черёмуху не трогали. Другие не появлялись. Тишина как будто усилилась и стала влажной. Вылезать из тёплого гнезда не хотелось, и я уснул.
Меня разбудила мать. Она вставала раньше всех, чтобы подоить корову. Я обязанности выполнил хорошо, в следующую ночь идти брату. Как только дерево начинало сыпать белую метель лепестков, должность упразднялась. Так оно происходило более полувека назад. А если теперь, во времена шикарных букетов из тюльпанов, мимозы и роз, подготовить черёмуховые и предлагать по вечерам прохожим бесплатно? Найдётся хоть один-единственный человек, которому понадобилась бы душистая? Ответ однозначный – нет. Изменилось не время, а эпоха. Естественная красота с природными запахами исчезла, уступив место искусственной. Для черёмухи, которую не ломают, не замечают, - это благо. Она раскинется вовсю, заполнив округу головокружительным ароматом. Здравствуй - духмяная, вечная лепота!
