Не была Москва похожей на себя.
На вид все, вроде бы, оставалось прежним - дома, проспекты, памятники, голуби. А вот сердцевина - то бишь гражданское наполнение - уже было не то. Москвичи и гости столицы поредели как во время пандемии. То есть, опять-таки, они по-прежнему существовали в таком же количестве, например, в Теплом Стане, Медведково или еще где-то на окраине столицы, а вот ближе к Хамовникам - попадались реже. Особенно мизерное их число встречалось вокруг спортивных арен, дворцов спорта и бассейнов, то есть там, где должны были проводиться олимпийские соревнования. Там, в основном, ходили строгие наряды милиции в белой парадной форме. И вели себя эти наряды тоже непривычно. Завидев в окружении заблудшего или рассеянного прохожего, они тут же направлялись к нему, отдавали честь и вежливо спрашивали:
- Чем вам помочь, товарищ?
Не привыкшие к обходительному обращению граждане, дико таращили глаза, бормотали что-то невнятное и старались поскорее ретироваться.
- Желаем вам приятного дня! – посылали вдогонку воздушный поцелуй милиционеры, а убегающие москвичи и гости столицы приседали на ходу и вжимали голову в плечи, будто ожидали выстрела в спину.
В половине восьмого, в утренний час пик, на Ленинградском проспекте тоже было пустынно и тихо. Редкие автобусы и троллейбусы проносились на бешенной скорости, разрывая тишину завыванием двигателей и шуршанием колес об асфальт, будто сердились, что приходится зря таскать свои полупустые салоны. И только несколько автобусов с надписью на боках «Экскурсионный» были заполнены до отказа. В них ехали уже прибывшие в Москву медведи-олимпийцы к историческим и культурным памяткам столицы.
Двенадцать человек – ровно половина нашей группы - шли державным шагом от Высшей школы Музея искусств к Белорусскому вокзалу. Вторая половина отбыла чуть раньше на Ленинградский вокзал.
На противоположной стороне Ленинградского проспекта, как раз напротив Белорусского вокзала, был еще один бигборд, который я вчера не заметил. Огромный черно-белый фотографический снимок запечатлел российского дзюдоиста-тяжеловеса, который как раз провел прием над соперником и тот обреченно летел вверх ногами высоко над татами, в сползшем на голову кимоно, оголявшем его мощный мускулистый торс. «СВОИХ НЕ БРОСАЕМ», - гласил лозунг вверху плаката.
Как после я убедился, весь центр Москвы был украшен баннерами и бигбордами. На них олимпийские медведи ехали на велосипедах, бежали по гаревой дорожке, плыли на байдарках, поднимали штанги, метали копья и ядра, словом, занимались всем тем, что им предстояло продемонстрировать на Олимпиаде. Не меньше было бигбордов и с изображением государя с его изречениями. К Олимпиаде это не имело отношения, но высказывания государя были настолько универсальны, что вполне могли касаться и Олимпиады.
Оказалось, на Белорусском вокзале тоже есть музей искусств, отчего я сразу переполнился чувством гордости за свою причастность к такой солидной институции. Музей находился на втором этаже административного крыла старого здания вокзала в довольно просторном кабинете с тремя окнами, выходящими на перроны. На первом этаже, как и в моем родном городе, располагался линейный отдел милиции.
В музее были две пары столов, установленных буквой «Т», два металлических сейфа, несколько телефонов – городской, железнодорожной и оперативной связи, дюжина стульев, а на стене висел портрет основателя Музея Искусств в военном френче – словом все то, без чего не обходился ни один наш музей. На отдельной тумбочке стоял цветной телевизор –роскошь неимоверная, потому что даже у Его превосходительства, начальника нашего областного музея, телевизора не было. Не положен был телевизор в музее. А этот скорее всего был заимствован у администрации вокзала. А еще на подоконнике лежали пять связок всевозможных ключей от чемоданных замков. Петя Тестов сразу на них пристально уставился, но его аналитический ум не находил объяснения, зачем они здесь нужны.
Два сотрудника вокзального музея Володя и Витя в дружеской и доступной форме, как это и принято в нашей среде, стали рассказывать, зачем, собственно, мы нужны на вокзале. Получалось не очень сложно. Главное - не допустить акта терроризма. По имеющимся данным, иностранные спецслужбы и зарубежные антироссийские центры не собираются учинять взрывы в Москве, за что мы им, конечно, низко кланяемся. Им пока хватает бойкота. Известно лишь об одной готовящейся провокации. В Москве собираются распространить фальшивую газету «Правда» с тем, чтобы ввести в заблуждение москвичей и гостей столицы и посеять смуту. Внешне их «Правда» не отличается от настоящей: такой же шрифт и ордена Ленина слева от названия. Но уже лозунг, то есть наш боевой призыв, исковеркан и извращен. Вместо «Пролетарии всех стран – соединяйтесь!» курсивом напечатано: «Пролетарии, за длинным рублем - гоняйтесь!». А в разворотах сплошной бред и клевета. Почитаешь – волосы дыбом становятся.
- А можно посмотреть? – тут же спросил Петя.
- Так ты же лысый, - тихо заметил Альберт.
Витя тотчас посмотрел на Петю, но на Петиной голове были вполне натуральные волосы. Витя недовольно крякнул, посчитав замечание Альберта за неуместную шутку. Откуда было ему знать, что Петя действительно лысый, но очень искусно свою лысину маскирует? Он прикрывал ее волосами с затылка, прикалывая их к волосам на висках женскими заколками-невидимками. В спокойном состоянии волосы держались. Но стоило Пете попасть под ветер - вся конструкция рушилась, и над Петиной головой вздымался павлиний хвост.
- Нельзя, - рассерженно ответил Витя. – Во-первых, ее в Москву еще не завезли, а во-вторых, чего на нее смотреть? Обычная антироссийщина. Вот если обнаружите – тогда и посмотрите. Проводники заграничных маршрутов уже проинструктированы и будут передавать вам все газеты и журналы, оставленные в купе пассажирами.
Но главная задача – обнаруживать бесхозные предметы: чемоданы, сумки, свертки и тому подобное. Они вполне могут оказаться взрывными устройствами.
Помнили, ох, помнили москвичи такую бесхозную сумочку, оставленную в поезде метро на станции «Измайловская» три года назад! Первый теракт в столице после времен Якова Блюмкина! В наших кругах рассказывали, когда государю об этом доложили, - а он как раз вышел из персонального туалета и умиротворенно воссел за рабочий стол, - лицо его сразу перекосилось от ярости. «Найти и замочить их прямо в сортире!», - взбешено закричал он и даже кулаками по столу стукнул. Почти год весь Музей искал террористов. Нашли. Мочить, правда, в туалете не стали, а замочили, как и положено, по приговору суда.
- Так вот, - продолжал Витя, - если обнаружите такие предметы, через сотрудников милиции делаете все возможное, чтобы к этому предмету не было доступа людей, а сами немедленно докладываете в центральный оперативный штаб. Оттуда направят взрывотехников и уже они будут действовать по обстановке. Или обезвреживать на месте или эвакуировать в специальное укрытие. Такие укрытия есть на всех вокзалах, станциях метро и прочих местах массового скопления людей. Позже мы вам покажем, где оно находится здесь.
Сквозь открытую форточку донесся окрик вокзального носильщика «Поберегись!». Володя тут же встал и закрыл форточку.
- Вы, наверное, обратили внимание, - продолжал Витя, - что я все время упоминаю милицию. Так вот, любые инциденты, которые могут случиться на вверенном вам участке, должны разрешаться непосредственно милицией или с помощью милиции. А нас здесь нет. Мы растворяемся среди обычных граждан.
- А если под рукой не окажется милиции? – голос Петин прозвучал тихо и робко.
- Окажется! Ее здесь до ё… В общем, хватает! – с раздражением произнес Витя. – Ну, а если вдруг случится, что ее, как вы говорите, не окажется под рукой, тогда действуем как обычные бдительные граждане. Но наших ушей видно быть не должно! –закончил Витя и в отчаянии посмотрел на Володю. – Давай ты продолжишь …
А сам достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил.
- Есть достоверные данные, - начал Володя, - что во время Олимпиады в Москве гомосексуалисты собираются учинить политическую провокацию.
- Какие гомосексуалисты? – опять влез Петя. – Наши?
- Нет, не наши. Зарубежные, которые приедут под видом туристов. А может и наши, хрен их знает…
Я сразу вспомнил закройщика Костика, который перешивал из шинели пальто для Анатолия Анатольевича. Может, сообщить о нем Вите и Володе? Но я не был уверен, что Костик способен именно на политическую провокацию.
- Так вот, эти пидоры, - продолжал Володя, - собираются ходить с плакатами и требовать отмены статьи уголовного кодекса, карающей за мужеложство, тем самым якобы выражая протест против ущемления их прав и свобод. А потом еще приковывать себя наручниками к вагонам отбывающего поезда. Не исключено, что придут и на наш вокзал. В общем, провокация спланирована явно западными спецслужбами. Пару месяцев назад один гомосек-голландец уже пытался приковать себя к Лобному месту на Красной площади. Прямо перед Мавзолеем! Но пока он искал, к чему прицепить наручник, простые наши граждане проявили политическую бдительность, скрутили провокатора и надавали ему таких пинков под зад, что он еле уполз с Красной площади с распухшими яйцами.
Мы весело рассмеялись. Кому же не известно, что бдительные граждане на Красной площади – не кто иной как штатные сотрудники 7-го департамента Музея искусств?
- А представьте, - продолжал Володя, воодушевляясь, - если в метро или на вокзале какой-то педараст прикует себя к вагону отъезжающего поезда? Это не только компрометация нас, но и срыв графика движения поездов! Поэтому в милиции имеются специальные клещи, которыми можно перекусить цепи из любой высоколегированной стали.
Я вспомнил бегущего по станции метро «Комсомольская» милицейского с огромными ножницами. Так вот, оказывается, что это были за ножнички!
- Наша задача, - продолжал Володя, - вовремя распознать субъектов нетрадиционной сексуальной ориентации, установить за ними скрытое наблюдение и в случае осуществления ими провокационных действий – применить клещи. Руками милиции, конечно.
- Интересно было бы на это посмотреть! – потирая руки, произнес Петя.
Витя уже с нескрываемой неприязнью разглядывал Петю.
«Это только цветочки, - подумал я. – Ягодки еще будут».
- Вообще же через Белорусский вокзал на Олимпиаду прибудет примерно 120 тысяч пассажиров, - сообщил Володя. - Это не только члены олимпийской семьи, но и обычные туристы, болельщики.
- А наши спортсмены будут прибывать? – задал очередной вопрос Петя.
- Ну конечно.
- Медведи?
- Что значит «медведи»? – тут же взорвался Витя. – Это члены олимпийской семьи! И к ним отношение особое! Практически, как к лицам с дипломатическим иммунитетом!
Витя хотел еще что-то добавить, но в горле у него забулькало, он судорожно глотнул и дрожащими пальцами снова вытащил из пачки сигарету.
- Пойдемте, я покажу вам укрытие, - торопливо сказал Володя.
Мы высыпали гурьбою на платформу.
Со стены вокзального ресторана прямо на нас сквозь толстые стекла пенсне смотрел нарисованный Троцкий. Он был в белой красноармейской гимнастерке, красной милицейской фуражке и высоких черных сапогах. «ЕСЛИ У ЧЕЛОВЕКА ЕСТЬ ФУРАЖКА И САПОГИ, ОН МОЖЕТ ОБЕСПЕЧИТЬ СЕБЕ И ЗАКУСКУ, И ВЫПИВКУ», - гласил лозунг под его сапогами. В левой руке Троцкий держал наполненный граненный стакан, а правой рукой он предостерегающе выставлял перед собою огромный красный жезл. Причем, жезл выглядел двусмысленно.
Я вспомнил, что у государя есть целый штат эрудированных помощников, бывших игроков КВН и телевизионного клуба «Что? Где? Когда?», которые специально придумывают для него афоризмы, и этот плакат, несомненно, был придуман ими.
Мы прошли мимо Троцкого, и Володя повел нас вдоль здания вокзала. Со стороны казалось, что идет экскурсия из провинции смотреть вокзальные достопримечательности. У правого крыла вокзала, где располагалась платформа пригородных поездов, все же было несколько пассажиров. Это москвичи выезжали за город на свои дачи. Володя дошел до угла здания и остановился.
- Вот здесь и оборудована ловушка, - сказал он, опираясь рукой на вокзальную стену.
Стена была капитальной, то есть именно такой, какой ее возвели в конце 19-го столетия по проекту архитектора Струкова. Никаких ниш, углублений, отверстий.
Я подумал, что Володя сейчас произнесет: «Сезам, открой», и стена отъедет в сторону. В глубине окажется бронированная пещера, а вместо сокровищ Али-бабы – хитроумное приспособление для подрыва самодельных взрывных устройств. Но вместо этого Володя достал из кармана ключ на обычной пеньковой веревочке и стал им отпирать железную дверь электрощитовой, которая возвышалась над фундаментом. О том, что это именно электрощитовая, не было никаких сомнений, потому что на двери был нарисован человеческий череп с перекрещенными лучевыми костями и надписью: «Не влезай! Убьет!».
- Все просто, - сказал Володя и потащил дверь на себя.
Раздался ржавый скрежет и из-под фундамента на нас пахнуло затхлой сыростью. Я, как бывший энергетик, сразу насторожился: содержать электрооборудование в таких условиях не просто безобразие, а крайне опасно - так недолго и до короткого замыкания с последующим пожаром.
- Аналогичными укрытиями оборудованы все вокзалы и станции метро, - скромно добавил Володя и приступил к описанию: - Каменный полуподвал овальной формы, заполненный водой примерно на полутораметровую глубину. Никакого электричества там, естественно, нет. Предупредительный знак сделан для конспирации.
И тут же какой-то гражданин в бежевой фетровой шляпе и с растерянным лицом резко затормозил у распахнутой двери и стал принюхиваться.
- Кто крайний в камеру утерянных вещей? –спросил он тревожно.
- В чем дело, товарищ? – отреагировал Володя.
- Мне нужен стол находок. Меня в Узуново по ошибке сняли с поезда. Теперь я ищу свои уехавшие вещи.
- Так вам нужен Казанский вокзал, а это Белорусский.
- Я там уже был. А почему здесь воняет рыбой? – не отставал назойливый гражданин. – Может, все-таки здесь стол находок? - и, оттеснив Володю, стал заглядывать в подвал. Но там была только коричневая водная рябь.
- А-а, - догадался гражданин, - затопило…
И в задумчивости удалился.
- Специалисты заключили, - продолжил свой экскурс Володя, как ни в чем не бывало, - что вероятность взрыва под водой значительно снижается или практически равна нулю. Кто изучал взрывное дело, меня поймет. К тому же, если взрыв все-таки произойдет, ударная волна будет намного слабее и не позволит разлететься осколкам, что снижает угрозу для окружения. В крайнем случае, вырвет дверь и обдаст водой прохожих.
Петя Тестов тут же озвучил мысль, которая тревожила всех нас, едва мы узнали о назначении подвала:
- А если от взрыва рухнет стена? Получится, что вроде мы сами вокзал того…
- Не рухнет, - заверил Володя. – Все рассчитано. Конечно, если здесь взорвать авиационную бомбу или заложить мешок тротила, тогда конечно … Но это маловероятно, чтобы бомбу или мешок взрывчатки незаметно завезли в Москву.
- Как сказать, как сказать, - задумчиво покачал головой Петя. – Рассчитываешь на одно, а получается другое.
И от этих Петиных слов все, кто знал его, сразу напряглись. А перед моими глазами живо предстали дымящиеся развалины, торчащие штыри обнаженной арматуры и разбросанные по перронам тела невинных медведей.
Подавленные, мы вернулись в музей. Вити уже не было. Володя ознакомил нас с графиком круглосуточного дежурства и маршрутами обхода территории вокзала.
С этого дня начались наши дежурства.
На первых порах нас одолевало страстное желание сразу же отличиться и тут же выявить бесхозную вещь, фальшивую газету «Правда» или хотя бы политических провокаторов-гомосексуалистов. Возбужденные и вдохновленные, мы рыскали по вокзалу как ирландские сеттеры. Незаметно заглядывали под лавки в залах ожидания, в мусорные урны возле вокзала, скрытно следили за праздно слоняющимися посетителями, записывали номера автомобилей иностранных представительств, стоящие на стоянке возле вокзала. Но все было тщетно. Но я знал, что это только начало, и результат обязательно будет. Кто ищет, тот находит даже то, чего не искал.
Вскоре, обходя свой надел, я и обнаружил эту таинственную дверь.
Глава 3. О пользе импровизации
Олимпийский поезд из Бреста прибывал в 11 часов 14 минут. А в 11 часов Володя сказал мне:
- Наш сопровождающий сообщил, что в этом поезде едут какие-то габонцы с фальшивыми дипломатическими паспортами. Пойдем с тобой разбираться. Я буду представлять администрацию вокзала, а ты будешь вроде как переводчик из Интуриста. Они по-русски ни бельмеса.
Мы уже несколько дней принимаем поезда с олимпийскими делегациями. Все протекает скучно и однообразно. За несколько минут до прибытия поезда с олимпийцами с полсотни милиционеров в белой парадной форме молча блокируют весь перрон, выстраиваясь вдоль него двумя шеренгами. Обычные пассажиры и встречающие, оказавшись в окружении, в панике бросаются в разные стороны и в конце концов исчезают, будто проваливаются в преисподнюю. Поезд с олимпийцами медленно подкатывает к поперечной платформе и замирает перед Троцким-милиционером. Молодые симпатичные проводницы с искусственными улыбками на лицах откидывают посадочные площадки, протирают поручни и первыми выходят из вагонов. Делается это синхронно и четко, как при смене караула у Мавзолея. Перрон заполняется членами олимпийской семьи. Среди спортсменов из Европы идут и наши медведи. Должно быть они из Беловежской пущи или из Карелии. Хотя я толком не знаю, есть ли медведи в Беловежской пуще. В Карелии – наверняка. Военный духовой оркестр гремит из-под баннера победным маршем:
Если главный командир
Позовет в последний бой…
Дрожит воздух, дрожит стакан и жезл в руках Троцкого, дрожат стекла вокзального ресторана. «Не усраться б нам с тобой», - мысленно заканчиваю я строфу. Медведи испуганно шарахаются, пялят глаза на Троцкого, вертят огромными головами и бегут гурьбой сквозь бывшие царские покои, а теперь – боярский зал. Перед вокзалом их ждут автобусы.
Наш сопровождающий выходит из вагона последним. Это означает, что поездка прошла без эксцессов. Если он выскочит первым, значит, что-то произошло. Все сопровождающие – сотрудники Белорусского Музея искусств. Володя встречает на перроне каждого лично и выслушивает доклад. Отчеты такие же однообразные и скучные. Но сегодня не так, как всегда. Белорусский искусствовед сообщил Володе о подозрительных габонцах. Как он это сделал – я не знаю. Средств связи у нас нет. Вернее, нам выдали со складов мобрезерва рации образца времен второй мировой войны, которые, наверное, еще хранили на себе отпечатки пальцев белорусских партизан. Они были размером со школьных ранцев, с торчащими штыревыми антеннами и весили несколько килограмм. На первых порах мы с ними бродили по вокзалу, и нас, наверное, принимали за призванных военкоматом резервистов, которых отправляют на переподготовку, но они отстали от своего поезда и теперь не знают, как быть. Потом Петя сказал Володе, что не могут резервисты слоняться по вокзалу круглыми сутками. Это вызывает подозрения. Володя согласился, и мы свалили эти рации в углу музея и больше к ним не прикасались.
Володя у нас старший. А Витя после того, как исчез во время инструктажа, на вокзале появлялся всего несколько раз, да и то ненадолго. Он заходил в кабинет, источая едва уловимый аромат выпитого накануне хорошего коньяку, садился за свой стол, за который даже в его отсутствие никто не садился, и начинал что-то искать в ящиках или звонить по телефону. Всем своим видом он демонстрировал, что занимается чем-то важным и особенным, что не идет ни в какое сравнение с тем, чем занимаемся мы. Он доставал свое «Мальборо», закуривал, пуская дым в потолок, и начинал спрашивать, чем мы тут занимаемся. Наверное, он хотел, чтобы мы ему уже предъявили полдюжины бесхозных сумок, парочку экземпляров фальшивой «Правды» и протестные плакаты гомосексуалистов. Мы терялись, чувствовали себя виноватыми и старались на глаза ему не попадаться. Чем он сам занимался – нам было неведомо. У нас не принято знать больше, чем это тебе положено.
Володя был ему противоположностью. С ним было легко и просто. Он находился с нами практически весь день, а во время проведения спецмероприятия – и ночью. Он не занимался нравоучениями, не излагал прописные истины как собственное откровение и ни в чем не демонстрировал свое превосходство. То есть, на столичного жителя не был похож. Он вообще больше любил слушать, чем говорить. К тому же на него ложилась дополнительная нагрузка, а именно работа с агентурой. А это далеко не то, что показывают в современных фильмах.
В кино следователи с пистолетами гоняются за преступниками вместо того, чтобы проводить процессуально-следственные действия, а оперативные работники сами внедряются в преступные группы, понятия не имея, что для этого существует агентура. О ней они вообще почти не вспоминают, а если и вспоминают, то с чувством призрения и брезгливости. И есть из-за чего. Все их источники из разряда полубомжей, дебилов, алкоголиков и прохиндеев. Такой агентуре они отрабатывают непосильные задания, грозя неприятностями, и те вынуждены действовать на свой страх и риск и вопреки здравому смыслу. Им еще везет, и они остаются живы. Потом являются с отчетом прямо в рабочий кабинет своего куратора, что вообще говоря, категорически запрещено из соображений конспирации. Там они получают деньги на бутылку пива, а чаще - кулаком по голове.
Весь этот бред – следствие ненависти сценаристов и режиссеров к правоохранительным органам или месть за полученную личную обиду. А потом оправдываются отсутствием денег на настоящее искусство. Хорошо, допустим. Пусть коммерциализация и борьба за кассовость. Но кто мешает изображать во всем драматизме трудовые будни оперативников-агентуристов? Почему они все время пьют водку и на работе, и после нее? Где их бессонные ночи в поисках альтернативы? Где борьба мотивов перед открывшейся дилеммой? Где душевные терзания накануне отправки агента на задание и угрызения совести после его гибели? Вы мне покажите это на экране! Покажите правдиво и убедительно.
Нет правдивого показа, значит, нет правды жизни. Я обязательно расскажу - и расскажу правдиво, - как проводится подстава оперативного источника. Там и умственные напряжения, и душевные переживания, и физические страдания. Там все, что достойно быть снято на любой киностудии, даже в Голливуде. «Агентурист – это звучит гордо», - вот что хотел сказать литературный классик.
- В Габоне ведь говорят по-французски? – спросил Володя, когда мы с ним уже шли по перрону вдоль прибывшего из Бреста поезда.
- Ну, да, по-французски.
- Вот и я помню, что вроде по-французски.
- Там еще есть разные племенные языки.
- Какие?
- Ну я точно не помню, их много. Возможно, бамбара.
- А ты что знаешь и … баламбара?
- Нет. Так, отдельные выражения.
- И где же ты их выучил?
- В институте. Я жил в студенческом общежитии с малийцем и конголезцем. Малиец иногда говорил на бамбара.
- А ну скажи что-нибудь. Интересно, как звучит племенной язык.
- Это флективный язык. В нем превалируют междометия. Для того чтобы правильно выразить свою мысль, их нужно произносить с определенной интонацией.
- Ну так произнеси… с интонацией.
Я вспомнил малийца Джеймса. Пока я в своей комнате, лежа в кровати, читал конспект по «Телемеханике», Джеймс готовил на электроплитке свое национальное блюдо «Фу-фу», сопровождая готовку одними и теми же междометиями, но с разной протяженностью и высотою звука. «Ы-ы-у», - произносил он удивленно, хлебая из ложки горячую жижу. «Соли не хватает», - догадывался я. И точно: Джеймс бросал в кастрюлю щепотку соли. «Ы-ы-ы-у», - восклицал он изумленно в очередной раз, пробуя свое варево. «А теперь перца мало», - заключал я. И искоса наблюдал, как Джеймс подсыпает в кастрюлю красный перец.
Я широким жестом указал на небосвод, набрал полную грудь воздуха и выдавил протяжно с завыванием в конце:
- Ы –ы-ы!
Володя даже остановился от изумления.
- И что это значит? – спросил он.
- Вариантов несколько. Необходим контекст. Но в данном случае я сказал, что сегодня хорошая погода.
- Ни хрена себе!.. А похоже, будто кончил. А слова что – вообще не нужны? Или слов в этом языке нету?
- Ну почему же… Слова есть. Все, как и у других языков. Просто такая особенность. А как ты узнал, что я знаю французский?
- Видел, как ты читаешь конфискованные французские газеты.
- Ну да. - Я растерялся. И тут же решил уйти от опасной темы. - А кто они такие, эти габонцы? Дипломаты или спортсмены?
- А черт их знает. Может, и дипломаты. Но не члены олимпийской семьи – это точно. Они из вагона не хотят выходить. С ними сейчас наш сопровождающий, белорус Иванович.
- Это фамилия у него такая?
- Нет, отчество. Фамилия его Осипович.
Белорусский сопровождающий Осипович уже седьмые сутки мотался из Бреста в Москву и обратно, выходя из поезда только для того, чтобы пересесть в другой. Под стук колес и раскачивание вагона он ложился и просыпался, завтракал и обедал, курил и справлял естественные надобности. Ступая на земную твердь, он удивлялся, почему вокруг него ничего не двигается. Еще больше он удивился, когда, приняв в Бресте очередной поезд с олимпийцами, обнаружил в отдельном купе двух молодых африканцев, которые к московской Олимпиаде явно не имели никакого отношения.
- А это кто такие? – хмуро спросил он проводницу вагона Галю.
Галя закончила с отличием курсы проводников и у нее были еще два достоинства: высокая грудь и длинные шелковистые ресницы. Когда она мигала, ресницы напоминали крылья бабочки. Благодаря этим достоинствам, а главное, тайному сотрудничеству с Музеем искусств она теперь ездила в Берлин и Варшаву.
- Пассажиры, - ответила проводница. – От самого Берлина едут.
- Вижу, что пассажиры. А какого хрена они в олимпийском вагоне?!
Проводница Галя объяснила, что она лично им билеты в Берлине не продавала, а только согласно этим билетам впустила в свой вагон. Едут же африканцы транзитом через Москву в Пекин. «Вот те раз! – не переставал удивляться Осипович. – Зачем это им целую неделю добровольно трястись в поезде? Что, самолеты из Берлина в Пекин уже не летают?».
И сразу же подумал, что африканцы будут ехать через Урал, Сибирь, Забайкалье, где у нас повсюду военные объекты. Он велел Гале подать африканцам чаю и проверить, нет ли у них фотоаппаратов и нательных поясов, похожих на патронташи. Такие пояса носят иностранные разведчики.
- Фотоаппаратов на столе нету, - доложила Галя. – А патронташи я не смогла рассмотреть – они в рубашках.
- Через пять минут отнесешь им еще пару чая, - распорядился Осипович. – За счет Олимпийского комитета. Может, они разомлеют и расстегнут рубашки.
Его подозрения усилились, когда африканцы, выпив по три стакана чаю, так и не вышли из купе. «Точно стерегут свою технику! – уже не сомневался Осипович. – А мочатся в бутылки!».
- Мне надо самому проверить их купе, - категорически заявил он Гале.
- Так отнеси и ты им чаю. Ты ведь тоже как бы проводник.
- Чай не помогает, - задумчиво произнес Осипович и вдруг решительно скомандовал: – Иди за борщом!
Галины ресницы-бабочки затрепыхались, взметнулись к бровям и в недоумении замерли под бровями.
- Борщ им понесешь?
– Сама понесешь. Значит так. Возьмешь в вагоне полную кастрюлю. Только пусть его предварительно закипятят. А потом этот борщ вывернешь на них, якобы случайно.
- Да ты что, Иваныч, с ума сошел?! – Бабочки отчаянно забились. - Меня с работы попрут!
- Я ж говорю - якобы нечаянно! Вроде не удержала горячую кастрюлю.
- Да зачем же ни с того, ни с сего?!
- Надо, чтобы они сами выбежали из купе.
- О, господи! Иванович! – застонала проводница.
- Никакой «не господи Иванович»! И никто тебя не попрет, пока я рядом! – повысил голос Осипович. – Ты вспомни, как на Людкином дне рождения вы всей бригадой нажрались, и ты какого-то генерала на хер послала? Кто тебя тогда выручал, а?
- Ой, да ладно вспоминать! - скривилась проводница. – Он сам пьяный был и руки распускал. А если они не выбегут из купе?
- Выскочат, - заверил Осипович. – А если не выскочат – хватаешь их за хоботы и тащишь в свое купе.
- Как «за хоботы»?! – ужаснулась Галя.
- Ну это только так говорится. Хватаешь, за что получится и тащишь для оказания первой медицинской помощи. Смазываешь им ожоги йодом или что там у тебя есть, чистишь одежду и не выпускаешь, пока я тебе не стукну в перегородку. Тут очень важна натуральность. Мы с тобой предварительно все прорепетируем.
- Иванович! – взмолилась Галя. – А почему я? Сам их обливай кипятком!..
- У меня будет другая задача…
- Ну я не знаю, Иванович… Может, как-то по-другому? Вызову их сюда билеты проверить.
- Ты билеты уже проверила. И потом, как ты с ними объясняться будешь? Они не говорят ни по-русски, ни по-английски.
- Так переводчика давай позовем…
- Галя! – Осипович вытянулся в полный рост и поднял указательный палец. – Какого еще переводчика? Это дело государственной важности. Государственной! Понимаешь? Ты еще награду можешь получить.
- Ох, боюсь я! У меня уже ноги стали ватными. А вдруг у меня не получится?
- Ерунда, все получится. Подумаешь, делов-то – опрокинуть кастрюлю пассажирам на штаны. Мы у себя дома, а не где-нибудь. Давай, иди за борщом!
Проводница закатила глаза. «Ничего себе придумал - облить пассажиров горячим борщом. А не подчинюсь - не только лишусь работы на международных сообщениях - даже укладчицей шпал на дальний переезд не возьмут», - подумала Галя.
«А если что – скажу, он меня заставил!», - успокаивала она себя, входя в вагон-ресторан.
«Все должно получиться, - успокаивал себя и Осипович, тревожно поглядывая в окно. – Галя - девка боевая».
За окном вспять проносились деревья и кусты, мелькал солнечный свет и лесные тени, и у Осиповича зарябило в глазах. Он уже хотел отвернуться, как вдруг увидел, что параллельно поезду, по узкой лесной тропинке, быстро вертя педалями и петляя между высоких сосен, мчит на велосипеде олимпийский медведь в красной форме сборной России. «Ого! – удивился Осипович. – Поезд хочет обогнать или прямо в Москву прет?». Медведь несся наравне с поездом, лихо поглядывая на окно, за которым серело лицо Осиповича. Осиповича так заинтриговала эта гонка с преследованием, что он даже забыл о подозрительных африканцах. Но тут поезд прибавил, и медведь стал медленно отставать. «Против техники не попрешь, хоть ты и медведь», - с сожалением подумал Осипович. Медведь же низко припал к рулю и завертел педалями с такой скоростью, что его лапы престали быть видны, а вместо них под велосипедной рамой закружился грязно-бурый круг. Он снова поравнялся с Осиповичем, повернул к нему голову и задорно подмигнул. Осипович уже хотел скрутить в ответ ему дулю, но тут медведь не успел сориентироваться и со всего размаху врезался в сосну. Его велосипед взбрыкнул, будто вздумал лягаться, а сам медведь перелетел через руль, глухо ударился головой об сосну, а затем кубарем покатился вглубь леса. «Догонялся!», - злорадно подумал Осипович.
Но тут Галя внесла на вытянутых руках обернутую полотенцем кастрюлю, брезгливо отворачиваясь от струящегося из-под крышки пара. По вагону сразу же распространился запах гнилой капусты.
- Забродил борщ на хер, - облегченно констатировала Галя. – Жарко. Куда ж такой борщ пассажирам предлагать? А повар свежий варит не хочет. Говорит, лимит на продукты вышел.
Она еще надеялась избежать тяжкой участи.
- Да, духан не из приятных, - согласился Осипович, втягивая носом кислый запах. И стал свирепеть: – Ну и куда теперь подавать такие помои?! Ни на кого нельзя положиться! Вот, Галя, с какими ослами приходиться работать! Русским же языком говоришь – делаешь то, что тебе сказано! Не надо ничего выдумывать и добавлять! А он, видишь ли, о лимитах беспокоится! А государственная безопасность ему по барабану!.. Ну я этого повара прижму за одно место! Он у меня будет по лимиту щи варить в Брестском железнодорожном училище! Это его последнее путешествие из Берлина в Москву!
- Он хороший, - жалобно проскулила Галя.
- Когда немецким пивом в Бресте спекулирует! – не мог успокоиться Осипович, но быстро сразу опомнился. - Что ж, будем действовать с тем, что имеется. Воняет – а пусть воняет! Эти негры в Африке вообще живых червей жрут. Сам видел в «Клубе кинопутешествий». А мы их не кормить собираемся, а выкурить из купе под благовидным предлогом. Давай прорепетируем, как все должно получиться. Садись за стол, будешь вроде неграми. А я вместо тебя. Эдакая, понимаешь, мизансцена из Минского театра оперы и балета. Лебединое озеро с двумя черными лебедями. Здесь важно перевоплощение. Была в оперном театре?
- Не была! – сердито отрезала проводница. – Мне и на работе театра хватает!
- А я ходил на «Князя Игоря». «О, дайте, дайте мне свободу!», - фальшиво запел басом Осипович. – Сейчас устроим этим неграм половецкие пляски…
Он обернул полотенцем ручки кастрюли, поднял ее перед собой и сделал услужливое лицо. «Вылитый наш повар, когда бригадира встречает!», - поразилась Галя. Осипович сделал широкий шаг и оказался рядом со столом, за которым сидела проводница.
- Хау ду ю ду, господа, - петушиным голоском пропел он, ласково глядя на проводницу. - Трали-вали, товарищи. Что ж вы сидите голодные и даже в туалет не ходите? Предлагаю вам блюдо русской национальной кухни, приготовленное в нашем фирменном поезде белорусским кудесником. – И Осипович описал в воздухе кастрюлей дугу, а затем плавно поднес ее к Галиному носу. – Вот снимаю крышечку, понюхайте аромат. Сам бы ел, да на службе. Что – не хотите? Ну, это вы зря. Спасибо за внимание.
И обиженно скукожился.
- И после этого, - продолжал Осипович, - вроде как от душевного расстройства роняешь кастрюлю им на головы.
Кастрюля с борщом взмыла над Галиной головой, и проводница испугано взвизгнула.
- Так на головы или на штаны? – закричала она, забиваясь в угол. - Я что-то тебя до конца не пойму русским языком!
- Галя, это без разницы, - Осипович поставил на стол кастрюлю. – Главное, чтобы они выскочили. На месте сориентируешься, куда выливать. Фу, ну и запах! – скривился Осипович, вдохнув опять пар от кастрюли. - А потом ты им говоришь: «Сорри, сорри», хватаешь под мышки – и к себе. Даже, если будут сопротивляться, все равно тащи. Но я тебе гарантирую, после того, как ты их обольешь, они будут податливы как котята.
- Котята… - плаксиво повторила Галя. - А если будут упираться?
- Галя, - нежно сказал Осипович. – Ты здоровая женщина Российской Конфедерации с четвертым размером груди! И ты не справишься с двумя африканскими заморышами? Пусть они, наши враги, от нас дрожат и боятся!
Галя грозно сдвинула брови.
- Ну, смотри, Иванович, если что не так – я ни в чем не виновата.
- Даже выбрось из головы. Все пройдет, как я тебе сымитировал. После того, как я займу позицию у пассажирского туалета – я оттуда буду наблюдать, - ты через две минуты выходи с кастрюлей. И думай о награде.
Он открыл служебное купе и правым глазом выглянул из-за двери в коридор. Там никого не было. «Хороший знак!», - подумал Осипович. И быстро зашагал в противоположный конец вагона. Там напротив пассажирского туалета он развязно облокотился на приоткрытое окно, якобы любуясь на природу, а сам скосил глаза на проход. Там по-прежнему было пусто. Осипович посмотрел на часы и засек время.
