Не веткам, что густую сень соткали,
И не туманам, застелившим дали,
И не озерам, не холмам в укор
Я начинаю этот разговор…»
(Франческо Петрарка)
Рассказывая о Серафиме, точнее продолжая мою длинную и незабвенную повесть о небожителе, что снизошёл до жизни с нами – людьми топчущими сапогами и туфлями усталую землю, пьющими индийский чай и тамбовский самогон, я должен упомянуть о пристрастии сего философа улиц и мыслителя переулков. Серафим питал особую симпатию к мостам. Мосты ему нравились. В мостах он видел некую метафору бытия. Мосты он любил созерцать, подолгу просиживая на импровизированной табуретке из старых ящиков над рекой, направив свой взор на людей, животных и машины, пересекавших реку по этому сооружению. При этом он уверял, что мосты соединяют не только точки пространства, но и времени: тот, кто входит на мост, сходит с моста в иной момент времени, совершая путешествие из прошлого в будущее. Под мостами Серафим любил ночевать в бытность свою бездомного бродяги, особенно летом, когда под мостом было прохладно, мост служил крышей и хранил тело от тяжёлых капель дождя, река напевала волнами песню вечности, дарила чувство свежести бытия. К тому же под мостом кроме убежища можно было найти в реке место ритуального омовения и место ловли рыбы на пятничный завтрак. Особо Серафим любил мосты калужские и питерские. Он порой целую ночь бродил по городу Питеру наблюдая как разводят мосты, понимая под разведённым мостом пространственно-временной разрыв Вселенной. В Калуге на мостах Серафим читал стихи о синеблузых дворниках. Тверские мосты Серафим считал слишком легкомысленными, а вологодские слишком сентиментальными для его прозаического бытия. Даже сама Россия представлялась Серафиму огромным мостом – недостроенным, полуразрушенным, что висит то над топким болотом, то над мутной бурной рекой, которая несёт ветки, веники, вилы и ветошь туда – в океан грядущего. И ветра перемен поют в сваях сего моста песню бесконечности дорог.
Как-то Серафима во время его очередного бродяжнического вояжа по городам и весям занесло в Вятку, которую он упорно называл городом Хлынов. Вятские, то есть хлыновские мосты Серафим любил особенно: называл их сапогами великой речной многоножки, говорил, что они живые и любят пить речную воду из блюдец неодетых вторников.
В тот день погода была неопрятная, можно даже сказать осенне-кокетливая. Но Серафим на это не очень-то внимание обращал, возлежал на тротуаре улицы Осенних Дождей и продолжал вслух философствовать о смысле древних преданий вепсов. Прохожие не очень-то обращали на него внимание – спешили – кто в синагогу, кто на утренний намаз, кто на партсобрание, кто на хлыстовские радения, кто просто за бутылкой пахучего пермского самогона. Но мимо Серафима как раз пробегал Учтивый Гражданин, который тут же увидав Серафима не удержался и задал ему Вопрос. Да, да! Именно с большой буквы. Вопросы с маленькой буквы Серафиму задавали ежечасно, даже ежеминутно, особенно в Симбирске. Так вот, Учтивый Гражданин (а таких в городе Вятке немало) поправил лёгким движением руки галстук – зелёный в жёлтый горошек (как у Ленина в молодости) и вопросил:
- Уважаемый Серафим! Наслышаны мы, учтивые, что Вы очень любите мосты. А как Вы относитесь к крымскому мосту – тому самому, по которому колесил Краб? И почему бы Вам не поехать созерцать именно тот мост, а не придумывать всякие прозвища зыбкие для мостов вятских?
- Не поеду я созерцать крымский мост! – ответствовал Серафим. – Не поеду! Хотя бы потому, что ночевать под ним меня вряд ли пустят. А если заметят на этом мосту, то отметелят как потенциального разрушителя. А мне этого не надо. И бурные солёные воды Боспора Киммерийского мне не столь любы как речная вода. К тому же сооружение сие уродливо и выглядит глупо. Мне оно напоминает другие бессмысленные и бесполезные гигантские сооружения, некогда воздвигнутые по прихоти жестоких правителей – Великую китайскую стену и пирамиду Снофру. Только современное чудовище это намного менее эстетическое. Раньше Боспор Киммерийский впечатлял своей красотой разделяя берега Тавриды и Тамани. Ныне пейзаж испорчен этой уродливой гусеницей – бетонной ядовитой змеёй. Кроме того, что он мешает судоходству и рыболовству, препятствует естественным морским течениям, он ещё засоряет и отравляет акваторию Понта Евксинского и Меотиды своей ржавой шелухой, похоронил под собой красивый остров Тузла. И мало утешения в том, что стихия – столь своенравная в тех местах его рано или поздно разрушит. На разборку на металлолом его нелепых конструкций понадобится немало сил и средств, которые достойны были бы лучшего применения во благо людям. Ныне, когда вопрос возвращения Крыма Украине уже решен и речь идёт только о сроках исправления сей ошибки бездарных политиков – воровства полуострова, сооружение сие, которое и мостом назвать язык не поворачивается, выглядит особенно бессмысленным. Говорят о том, чтобы подарить сей мост Украине в качестве компенсации за причинённый ущерб агрессией, войной и оккупацией части территории, но этот ущерб невозможно компенсировать сим бездарным сооружением! Да и Украине он не нужен. Даже с точки зрения грядущего развала России. Не нужен он ей будет даже для сообщения двух составляющих Украину грядущего областей – Крыма и Кубани, которая несомненно к Украине отойдёт. Государства, на которые развалится Россия и которые возникнут в южной её части не будут отгораживаться от мира железными или бамбуковыми занавесями и препятствовать потокам машин и товаров. И останется сей ненужный мост памятником человеческой бездарности и глупости.
Так сказал Серафим, философствуя на тротуарах города Хлынов. И внимал его словам Учтивый Гражданин, который опоздал в тот день на хлыстовские радения, любителем которых он был знатным и непревзойдённым.