кружилась, запрокинув голову, и вместе с ней кружились облака, похожие на топленое молоко, налитое в синюю эмалированную кружку, и черные яблони, усталые от долгой зимы, и наклонные стены беседки, и садовые гномики. Госпожа Фромм чувствовала себя легкой, почти крылатой, а проснувшись, долго разглядывала свои морщинистые руки, не понимая, кто она, где и как очутилась в этом странном времени и месте.
Сухая, пергаментная кожа, слабость и ломота в костях. Туман в голове, а в нем болотными огоньками роятся воспоминания. Бессвязные, тусклые, как гнилушки, или бессмысленно-яркие, они, словно рыбацкая сеть, закинутая в бескрайнее туманное море, и не распутать их, не связать воедино. А госпоже Фромм и не хотелось. Пока сны отчетливее яви, возраст казался чем-то вроде пальто, забытого на вешалке в прихожей. Можешь надеть его, а нет — иди налегке, кружись и танцуй, пьянея от сырых ароматов, топчи раскисшую грязь вперемешку с кошачьими опилками, наступай на грядки, ломая хрупкие голубые подснежники.
Все-таки странная штука — человеческая память. В ней всплывают порой всякие мелочи, вроде случайного попутчика в автобусе — а куда и откуда ехали не знаешь, зато вспоминаешь резкий запах одеколона и татуировку на левой кисти, два пронзенные стрелой сердечка — или красные, словно восковые яблоки в саду, поклеванные скворцами, телевизионную вышку или блошиный рынок не понятно в каком городе, все лишается адреса, становится безымянным. А самое важное почему-то теряется, будто крупная рыба, уходит на глубину. Госпожа Фромм сидела на постели, раздумывая, где и с кем она живет. Может быть, кто-то войдет сейчас в комнату и позовет завтракать? От голода сосало под ложечкой. Но нет, в доме царило безмолвие, густое и плотное, не нарушаемое ничьими шагами. Несколько минут госпожа Фромм вслушивалась — пока от тишины не зазвенело в ушах, и, пожав плечами, стала подниматься с кровати. Откинула одеяло и, нелепо выставив острые колени, сунула ноги в мягкие тапочки. Слегка темнело в глазах, но, вообще-то, все могло быть гораздо хуже. Не парализована. Ничего не болит. Вот только с головой беда. Что же это за беда с головой?
Госпожа Фромм прошлепала по коридору, заглянула в гостиную, в какую-то кладовку, полную хлама, и очутилась на кухне. Круглый столик под белой клеенкой, газовая плита, холодильник с магнитиками, а на нем — пришпиленная записка. Телефон дочери — такой-то. И ниже: «В одиннадцать утра приезжает продуктовая лавка». Госпожа Фромм бессильно опустилась на стул. А ведь и правда. У нее есть дочь. И даже имя подсказала ослабевшая память — Кристина. Долговязая худышка, стеснительный подросток с копной непослушных волос. Как ни тщилась госпожа Фромм, она не могла представить дочку взрослой. Вероятно, они давно не общались. А впрочем, не обязательно. Проблемы с памятью — они как очки для близоруких. Нацепи на нос — и хорошо видишь вдаль, зато вблизи все расплывается, становится нечетким и смазанным. Вспоминаешь что-то из юности, а вчерашний день, будто корова языком слизала.
Может быть, у нее есть другие дети? Сын, подумала госпожа Фромм, и вдруг налетела на такую стену боли, что чуть не упала со стула. Отскочила от нее, оглушенная, и долго сидела в полуобмороке, ничего не видя и не слыша.
Она не слышала, как часы на стене отсчитывали длинные минуты. Половина восьмого утра. Наконец, она очнулась и с запиской в руке поплелась в гостиную, искать телефон. Больше никаких воспоминаний, думала госпожа Фромм. Никаких мыслей о прошлом. Слишком больно. Только прожить как-нибудь этот день.
Ежесекундно сверяясь с запиской, госпожа Фромм набрала номер. Мужской голос ответил на непонятном языке. Она несколько раз повторила имя дочери, но собеседник недовольно пробурчал что-то и бросил трубку. Жила ли Кристина за границей? Или ее муж — иностранец? Стена боли маячила неподалеку, окутанная кровавым маревом, и госпожа Фромм не стала пытать судьбу.
В холодильнике она нашла одну морковку, а в буфете чайную заварку и ванильный сухарь. Позавтракала, макая сухарик в чай. Старому человеку много не надо. А к обеду она купит что-нибудь в продуктовой лавке.
Тут возникла новая проблема. В квартире не было денег. Во всяком случае, госпожа Фромм не знала, где они лежат. Она обыскала гостиную и кухню, и тумбочку в спальне, заглянула даже под подушку и перетряхнула все книги на полке. Ни налички, ни банковской карты. Наверняка она получает пенсию. И счет в банке у нее, конечно, есть, ведь платит она каким-то образом за воду, газ и прочее. Вот только как узнать? У кого спросить? Госпожа Фромм чувствовала себя беспомощной, как заблудившийся в огромном супермаркете ребенок. Чужая в собственном доме. Она снова набрала телефон дочери — но на этот раз никто не снял трубку. На том конце провода враждебно гудела пустота, она гудела без слов, и в то же время как будто на другом языке. Весь мир говорил с госпожой Фромм на другом языке, и в этой иноязычной пустоте растворился единственный близкий ее человек из далекого прошлого.
Дверной звонок мелодично тренькнул. Госпожа Фромм не сразу поняла, что это за звук, но уже через пару секунд заторопилась открывать. Сработал, видимо, какой-то рефлекс. На пороге стоял парень. Обыкновенный паренек, в джинсах и толстовке, приветливый и слегка лохматый. Руки в карманах. Над головой — рыжий солнечный ореол, на носу — такая же солнечная россыпь веснушек. Улыбался он просто и по-домашнему, как будто немного спросонья.
- Здравствуйте, я Эрих, ваш сосед.
Госпожа Фромм оторопело кивнула. Сосед, так сосед. Тоскливое чувство дежа вю заставило поморщиться, но, спохватившись, она выдавила из себя кривую улыбку.
- Здравствуйте, Эрих.
Вглядевшись в ее растерянное лицо, паренек заторопился.
- Я на минуточку, госпожа Фромм. Вот, одолжил у вас двадцать евро, а сегодня принес, извините, что побеспокоил.
Она машинально протянула руку и тут же отпрянула.
- Нет. Эрих, вы говорите неправду. Я не могла вам ничего одолжить. Ни вчера, ни позавчера. И уберите ваши деньги, я ничего у вас не возьму. Я не нищая.
Паренек энергично затряс головой.
- Что вы, конечно, нет! Погодите, я сейчас все объясню. Вот, как это было...
И, к удивлению госпожи Фромм, он принялся рассказывать очень давнюю историю. Его родители были небогаты, можно даже сказать — бедны. Отец то и дело терял работу, мать и вовсе не работала. Так что карманных денег Эриху не давали. Вот и повадился мальчишка ходить к чудаковатой соседке, которая уже тогда славилась своей забывчивостью.
«Госпожа Фромм не помнит, что делала вчера», - судачили о ней. Однажды Эрих помог ей подправить забор и получил за это двадцать евро. Не большая сумма, но мальчику она казалась огромной. Это и булочка в школьной столовой, и новая коробка карандашей, и еще осталось на кино. На следующее утро он снова забежал к соседке и, как ни в чем ни бывало, потребовал плату за починенный забор. Пожилая дама с улыбкой подала ему купюру и поблагодарила за помощь. Надо ли говорить, что и на завтра повторилось то же самое? И через день... и через два...
Госпожа Фромм нахмурилась. Она не знала, обижаться ей или смеяться.
- И сколько же я вам заплатила, Эрих, за этот несчастный забор?
- Не знаю, я не считал. Я их почти сразу тратил на всякую ерунду. На еду, в основном. Все детство, помню, ходил голодным. Вы, наверное, скажете, госпожа Фромм, что это воровство, и будете правы. Ведь я не заработал эти деньги, а присвоил обманом. Я был тогда маленьким и многого не понимал. А сейчас мне очень стыдно. Пусть будет так, что я их не украл, а просто одолжил на время? И сейчас возвращаю? Как брал — по двадцать евро в день. Пожалуйста, госпожа Фромм. Чтобы я мог себя уважать.
Он смотрел умоляюще.
«Неужели можно придумать такую историю?» - подумала госпожа Фромм и взяла деньги.
- Я не сержусь на вас, - сказала она пареньку. - Что было, то было.
Эрих просиял.
- Спасибо вам! А если не сердитесь, то приходите вечером на чашечку кофе? По-соседски, а? Посидим, поболтаем. Мой дом — через улицу, напротив. Видите, маленький, зеленый, рядом с трехэтажным?
- Хорошо, - улыбнулась госпожа Фромм. - Я приду. Если не забуду.
- Не забудете, - рассмеялся Эрих. - Вчера не забыли.
«И как я могла поверить в такую ерунду? - упрекала она себя, а внутри как будто что-то теплело и таяло, нечто потаенное, неведомое ей самой, и текло талой водой, подтачивая стену боли. - Ловко он все это выдумал... Артист, фантазер... А может, и правда, так и было... Да и какая разница. Помочь ребенку из бедной семьи — доброе дело. И то, что он пришел сейчас — хорошо. Получается, взял, когда сам нуждался, а отдает, когда нужно мне».
Это ведь не только деньги, понимала госпожа Фромм — сумма-то пустячная — но и булочка для голодного ребенка, и билет в кино, и немного внимания к одинокому старому человеку. Чуть-чуть душевной теплоты и щедрости. Это то, что действительно ценно, правильно и своевременно.
Она купила продукты в лавке: овощи, печенье к чаю. Сварила себе суп и с удовольствием поела, думая об Эрихе и предвкушая вечерние посиделки. Она была рада, что завтра соседский паренек придет опять, и послезавтра, и через день... и через два... Принесет немного денег и пригласит на чашечку кофе. И лед в сердце будет теплеть и таять, размывая несокрушимую стену, пока в одно прекрасное утро та не рухнет. И тогда госпожа Фромм все вспомнит и сможет, наконец, посмотреть на свою жизнь.
