А, хочешь, узнай это сама!..»(с)
Из-за дальних гор суровых, в небо вечного тумана,
Поднимается неспешно вековая тишина.
Вместо звезд на небосклоне кровоточащая рана -
Нет ни взлета, ни паденья, ни стремления, ни дна.
Где же все на небе звезды? Отчего же полночь слепа?
Мне не виден блеск созвездий, отсвет Млечного пути,
Словно кто-то этой ночью, так неловко и нелепо,
Уронил на черный бархат черный ворох конфетти.
Может быть, ошибка Бога, может быть, его промашка?
Сотни истин и вопросов – это давняя пора.
Или мир уже скомкался, как ненужная бумажка,
И давно сгорел бесследно в алом пламени костра?
Я лишь только улыбаюсь. Мне давно неважно это,
В целом мире мне отныне больше нечего терять.
Мне давно плевать на звезды, на закаты и рассветы,
Все что было, то когда-то повторяется опять.
Млечный путь, подобно шраму, протянулся в паутине,
Тают абрисы созвездий в беспросветной темноте.
Где-то вспыхивают звезды, незнакомые отныне,
В непривычном синем небе, но не там, и все не те.
В мире царствует забвенье, мир уснул с приходом тени,
Затихает шумный город за мгновение одно.
Снова кто-то режет небо острой бритвою по вене,
В этом мире под луною мне уснуть не суждено.
Я во мраке над обрывом. Там, внизу, стенают волны,
Где-то свищет ветер пьяный над уснувшею землей.
Я смеюсь над этим миром, он не ведает и полно,
То, как мучает порою обезумевший покой!
В стороне костер пылает, его отблеск не заметишь,
И трещит, сгорая хворост на осколках пустоты,
Мой костер не дарит света. Я разжег его затем лишь,
Чтобы подчеркнуть величье и всевластье темноты.
Там сгорают мои книги и ненужные портреты,
Все осколки прошлой жизни в стылых отблесках огня,
Я привык к холодной тени, мне совсем не нужно света.
Эта жизнь давно забыта и она не для меня.
Выше, свастикой холодной, над раскрошенным обрывом,
Там, где падают в соитье все холодные ветра,
Замер сокол чернокрылый, так надменно и спесиво,
Наблюдая за холодной алой розою костра.
Злое пламя мчится выше, так свободно и атласно,
В небо ржавого металла и разбитого стекла,
Я протягиваю руки, чтоб согреть их – но напрасно,
Мой костер не дарит света, ни надежды, ни тепла.
Мир застыл подобно зверю, подготовившись к атаке,
Мир почувствовал волненье, мне пришедшее во сны,
Час святого пробужденья, Час рождения во мраке,
Это время восхожденья умирающей Луны.
…Вся история банальна и сюжет неинтересен,
Как ошибка лживой клятвы, сотворенной на крови,
Как десятки пресловутых и забытых всеми песен,
Как сюжет мистификаций обреченности любви.
Я был серым человеком, был частицею потока,
Что влачил тогда с рожденья все безволие раба,
И в своей судьбе не видел и десятой доли прока,
Но порою так безумна одинокая судьба…
Я – отверженный художник, никому не нужный боле,
Мой талант был тяжким грузом, угасающим сполна.
Жизнь была полна порока, одиночества и боли,
А за тем в моих виденьях появляется Она.
В час, когда Она явилась, было полное затменье,
Как небесная Богиня филигранной красоты,
Квинтэссенцией святого и волшебного виденья,
С небосклона опустилась и вошла в мои холсты.
Я писал Ее портреты, сочинял о Ней поэмы,
Воспевал Ее гордыню и Ее прекрасный взор.
Тишину мелодий бреда, и бессмысленность без темы,
Ночь. Обрыв. Холодный ветер. И пылающий костер.
Лишь Она мне подарила свой прекрасный взор однажды,
Леденящие потоки охватили мои сны.
Все былое растворилось, все грядущее – неважно,
Я избранник Королевы и возлюбленный Луны!
Ее лик сошел с иконы, Ее взор подобен раю,
Ее голос нежен будто, незабвенная мечта.
Ее образ меня манит, как свеча, к слепому краю,
Для меня подобна Богу ее злая красота…
Из чего построить храмы и прекрасные святыни?
Что без толку изливаться о жестокости к судьбе?
Раз земное недостойно моей истинной богини,
То тогда я храм построил для нее в самом себе.
Меня мучили кошмары, пресловутые виденья,
Сотни ужасов теснились в моей бедной голове,
Я искал во сне покоя, находя одни мученья,
Засыпая на холодной и растрепанной траве.
Днем я ей творил иконы, сочинял о ней сказанья,
И, не смея подниматься с окровавленных колен,
Предавался размышленьям и несбыточным мечтаньям,
Коротал в мечтах безумных бесконечный серый день.
А ночами, я, рыдая, разрывал свои тетради,
Чтоб не видеть в черном небе Ее белый ореол.
Чтоб не чувствовать, как в сердце, изможденное страданьем,
Входит глубже с каждым вздохом беспощадный серый кол.
Я готов собакой верной охранять был ее ложе,
В своей страсти бесконечной и бессмысленно слепой.
Ради счастья прикоснуться к ее гладкой белой коже,
Целовать следы на камне под изящною стопой.
А теперь я жажду ночи, чтобы с ней соединиться,
Это черное венчанье, что навек замкнутый круг,
И моей поэмы снова на костре горят страницы,
Догорает мое время и мой груз ненужных мук.
Этой ночью все иначе, эта ночь ведет итоги,
Нас венчает вольный ветер и скупая темнота.
Нас не поняли живые, нас не поняли и Боги,
Эта формула безумна и естественно проста.
Бог, ответь, тебе, наверно, неизвестно все живое?
Неужели в этом мире ничего понять нельзя?
Отчего же мне досталось все безумное и злое?
Отчего же мне досталась эта черная стезя?
Бог мой, я роптать не в праве, у меня иное слово.
Раз судьбы моей связалась обезумевшая нить,
Не вини меня за это, я хотел совсем иного,
Но раз это невозможно, не тебе меня судить.
В этом мире поднебесном мне остались лишь потери,
Мертвый груз моей предельной, пожирающей вины,
Оттого я этой ночью отворил во мраке двери,
Чтобы встретить свет холодной умирающей Луны!
…И теперь, я на обрыве, в пустоте грядущей ночи,
Возле пламени седого обожженного костра,
Незнакомые молитвы я читаю между строчек,
Скоро час моей Святыни, полнолуния пора!
Я смеюсь счастливым смехом, скоро кончатся мученья,
Свет Луны во мраке виден, столь невинный и святой!
В шесть сторон кроплю рисунки и пустые изреченья,
Подношу к губам кипящий и дурманящий настой.
Близок час безумной свадьбы, под покровом поднебесным,
Мчится ланью от начала бесконечная игра,
Где-то сокол чернокрылый. Он следит за мной, известно,
Завывают надо мною раскаленные ветра.
Близок час последней ночи, близок час моей победы,
И гремит над целым миром это злое торжество,
И, прикрыв глаза руками, я оглядываюсь в небо,
Различить во тьме пытаясь, внеземное божество.
Яркий отблеск над обрывом, вот Она сошла на землю,
И скупая литургия перешла в гремящий бой,
Я не смею оступиться, я молчу и тихо внемлю,
Она здесь, чтобы остаться, или взять меня с собой?
Бог мой, как летят мгновенья! Словно отзвуки мелодий!
Как же можно обезумить, одиночество любя!
Она здесь, Она спустилась, и теперь Она подходит,
Чтобы влить в меня желанье отказаться от себя.
Где-то сокол рвется в небо, где-то воют ветры дико,
Где-то пламя догорает, отслужившее свое,
Бог мой, как она прекрасна, от движения до лика,
Это меньшее, что мог бы сотворить я для Нее.
И смеясь над целым миром, беспощадно и зловеще,
Я в беспамятстве злорадно дотянулся до меча,
И бессмысленное сердце, что стучится и трепещет,
Протянул Ее холодным и невидимым лучам.
В этом мире поднебесном все бессмысленно и криво,
В этом мире мне осталось лишь всевластие вины.
Мне осталось лишь бессильно оттолкнуться от обрыва,
И растаять в нежном свете умирающей Луны!..