Здравствуй друг, тебе пишу я из своих далеких странствий,
Как ты помнишь, тот, кто верит, тот беспечен и спасен.
Ни к чему слова о счастье, или равенстве и братстве,
Но, о жизни я когда-то, рассказал тебе не все.
В пустоте седого бреда, где развеяны легенды,
Я нашел во мраке странный и пугающий приют.
Там вся жизнь давно свернулась нераспутанною лентой,
Там нашел себе обитель необычный бедный люд.
Тот приют – чумная яма. Все простое тривиально.
Словно общая могила, для забытых всеми тризн.
Все надежды их ничтожны, все стремления - провальны,
Но там теплилась во мраке их бессмысленная жизнь.
Я их только презираю. Бесконечно ненавижу,
Всех живущих в этом мире, на разомкнутом звене.
Они жрут сырое мясо, они сглатывают жижу.
Это просто ад небесный, там внизу, на самом дне.
Для рожденных в чумной яме никогда не светит солнце,
Оно черное, как сажа, в дымном пламени костра.
Высоко над головою заколочено оконце.
Нет заката и рассвета, нет ни ночи, ни утра.
Для рожденных в чумной яме нет надежды на иное,
Нет того что будет мерой и вся жизнь прошла за миг,
Солнца нет над головами, солнце выжгло все живое.
Солнце черное как будто, полуночный дикий крик.
Солнца нет на самом деле. Солнце – глупо и нелепо.
Ведь внутри гниющей ямы, путь один – стена к стене.
Но загнившими глазами, созерцают злое небо,
Все безумцы и слепые, там, внизу, на самом дне…
Всех рожденных в чумной яме пожирают жадно черви,
Так природа продолжает свою вещую игру,
Безобразные личинки от последней и до первой,
Копошатся в твоих ранах, на пугающем пиру.
Загнивающее тело извивается на ложе,
Из сырой земли и крови под иссохшею травой.
Всюду жирные личинки, проникавшие под кожу,
Словно выцветшие звезды над безумной головой.
Всюду черви и личинки. Запах плесени и гнили,
Словно призраки и тени проступают в тишине.
И лицо покрыто маской из гниения и пыли,
Это истинная сущность. Здесь, внизу, на самом дне.
Для рожденных в чумной яме каждый миг ударом плетки.
Нет ни слов, не слышно жалоб от избранников пути.
Говорить никто не станет, темнота заткнула глотки.
Да и губы, у несчастных, прогнивали до кости.
Здесь святыня для паденья и восславленной неволи,
Здесь никто не рассмеялся над жестокою судьбой.
Они бродят в полумраке, в кандалах грызущей боли,
По телам своих собратьев, вбитых в камень под ногой.
По телам своих любимых, в этом мрачном стылом зное,
По телам чужих и близких, позабывши о вине.
Они падают на землю, поскользнувшись в липком гное,
Устилая путь безумцам, здесь, внизу, на самом дне.
Для рожденных в чумной яме нет ни истины, ни Бога.
Разум их давно стекает из их язв, как будто слизь.
Если жизнь у человека – это дальняя дорога,
То у всех живущих в яме – остановка, это жизнь.
Нет ни идолов, ни смыслов, нет ни тени и ни света,
Только вонь и только холод, здесь царят день ото дня,
Этой жизни необычной я познал свои секреты,
Как бы ни были ужасны эти правды для меня.
В пустоте гниющей ямы только вечные вопросы,
Только ужас здесь извечный и ошибки на коне.
Как хотелось бы ударить, и железным ржавым тросом,
Разрубить гнилые кости, здесь, внизу, на самом дне.
Всех рожденных в чумной яме ждет безумная утеха,
Там, где смерть, важнее жизни, разрывая на куски.
Их зальют еще живыми, для гарантии успеха,
Хищной известью кипящей, без сомнений и тоски.
Посмотри, как пузырится и стекает эта жижа,
Пожирая и живущих, и истекший гноем труп,
Как она шипит и стонет, поднимаясь выше, выше,
Возле глаз твоих ослепших и обуглившихся губ.
Проникает через поры и открывшиеся язвы,
Проникает через веки, опаленные в огне,
Нужно выжечь все живое, нужно выжечь всю заразу,
И рожденных в чумной яме, здесь, внизу, на самом дне.
Для рожденных в чумной яме нет и толики надежды,
Нет мечтаний и фантазий, посреди высоких стен.
Пустота безумных мыслей их опутывает нежно,
Забирая в мир обмана, мир ошибок и измен.
Бесполезно верить в чудо, бесполезны плач и слезы,
Вместо слез у них стекает только черная смола.
Она черная, как небо, как несбывшиеся грезы
Она черная, как счастье, что таит в себе игла.
Она черная, как ужас от паденья или выси,
Она черная, как тучи, при проснувшейся луне.
И рожденные во мраке, вновь бесплодно ищут смысл,
В пустоте гнилого страха, здесь внизу, на самом дне.
Для рожденных в чумной яме нет тоски и утешенья.
Милосерднее бы было, прекратить их жалкий век.
Прекратить их боль и ужас, оборвать их поколенья.
Уничтожить всех живущих посреди безумных нег.
Как бы смерть была гуманна, все продуманно так тонко,
Чтоб во мраке не узрели их ослепшие глаза
Синеву от трупной сыпи на груди того ребенка,
Что родился в чумной яме, и растаял, как слеза.
Запах страха и безумья, вонь сгнивающего мяса,
Даже ветер не проникнет в эту ямину извне.
Все уродливо, комично и пугающе прекрасно,
Для живущих в полумраке, там внизу, на самом дне.
Я ни с кем не стану спорить, только жизнь страшнее смерти,
В этой фразе много смысла, не подумайте того,
Будто я жесток и страшен. Хотя я решил на свете,
Уничтожить всех несчастных. Всех живых до одного.
Я бы мог прервать их жизни, я бы мог их ужас скинуть,
Я бы мог найти вопросы на мифический ответ.
Я готов младенцев жалких удавить их пуповиной,
Ведь глаза их не увидят в этой яме белый свет.
Я бы мог лишить их масок, и сорвать безумья плево,
Разорвать пустые жизни, как страницы под рукой.
Я бы мог их род ничтожный задавить в гниющем чреве,
Принеся тоскливым душам столь желаемый покой.
Я бы мог найти вакцину, я бы мог спасти несчастных,
Я бы мог сравнять с землею их оплавленное дно.
Я бы стал известным миру, стать великим и всевластным,
Но судьба мне улыбнулась и сказала свое «но».
Почему повсюду мухи, запах падали гниющей?
Так темно, что я не вижу ничего вокруг себя.
Может это просто ветер в темноте колышет кущи?
Или это небо стонет под потоками дождя?
Я закашлялся до крови. Мой секрет известен люду.
Я ищу фонарь и свечи, что же здесь, в конце концов?
Мои поиски бесплодны. Только мухи здесь повсюду.
И садятся беспрестанно на холодное лицо.
Под моей ногою черви, на горе гнилого мяса,
Мои руки увязают в темноте слепой вокруг.
Я зову на помощь, только темнота сжирает фразы.
Кто ты, враг мой неизвестный, или мой минорный друг?
Это окрик едва слышный мне доносится до слуха.
Я смеюсь холодным смехом в омертвевшей тишине.
Разум мой давно пожрали, словно падаль, эти мухи,
Из за них не видно неба, здесь внизу, на самом дне.