Miserre nobis. (с)
Тихий шорох невесомый, скрежет ржавой гильотины,
Сколько истин нераскрыто и не сказано всего.
В сером сумраке вечернем Вы замрете у витрины,
За распахнутой портьерой, возле трупа моего.
В сером сумраке холодном я воздвиг себе хоромы,
Из ненужного всевластья и бессмертия сполна,
Из испуга, любопытства и расчетливой истомы,
Из последнего осколка нераскрытого звена.
Я воздвиг себе альковы и святые монументы,
Рядом с коими Голгофа – горстка чахнущей земли.
Позабытые желанья и сгоревшие моменты -
Бред ненужного сомненья, обращенного в угли.
Стены темной цитадели поднимаются все выше,
Растворились в небосводе ее острые края.
Обращаются туманом парапет, окно и крыша,
Это вовсе не безумье, это то, что вижу я.
Попирая мирозданье, поднимался купол снега,
Замирая над вселенной, как бесцветный белый ком,
Отвратительным уродством исказилось мое эго,
В этой маленькой темнице под стеклянным колпаком.
Я – герой своих романов, я себе позволил имя,
Моя жизнь давно забыта и исписан белый лист.
Мое имя Казанова, и я сам себе святыня,
Мастер боли и страданий. Гений. Фат и эгоист.
Тихий шорох невесомый, как вошли Вы – неизвестно,
Ваша поступь невесома, но мотив войти – нелеп.
Поспешите, дорогая, здесь таким, как Вы, не место.
Это дом прелестной скорби и расколотых судеб.
Подходите, не стесняйтесь, заострю Ваше вниманье,
Что я щеголь и красавец, как увидеть Вы могли.
Лишь слегка камзол помяло этой жизни ожиданье,
Да жабо на белой шее запорошено в пыли.
Не смотрите с удивленьем – в этом мире ценят бедность.
Как хозяин, я не смею, не принять своих гостей.
Лишь навек во мне осталась моя мертвенная бледность,
Да сквозь кожу проступает вся оскалина костей.
Я – танцор изрядный ныне. Представление в ударе.
Мне прослыть героем танца в мире мертвых повезло.
И охотно, дорогая, я станцую с Вами в паре,
Только вот, нас разделяет безразличное стекло.
Молоток у стен возьмите, бейте прямо по витрине,
И каскад осколков острых превратится в ореол,
Что в лучах свечи последний на гранит холодный хлынет,
И мозаикой лучистой обратится черный пол.
Дребезг судеб позабытых о железную ограду,
И два сердца обращенных в неоправданную стынь.
Как Вы только что разбили ненадежную преграду,
Так и я разбил когда-то свою проклятую жизнь.
Я сойду неспешным шагом и предстану перед Вами,
Под вуалью в Вашем взгляде неуверенность и страсть.
Ни к чему пустые фразы, ни к чему играть словами,
Улыбнитесь, дорогая. Вашей карты бита масть.
Обезумевший оркестр загремит в свои литавры,
И взметнется сумрак ночи, словно черные крыла.
Первый танец для прелюдий умирающего завтра,
Как соитие желаний и расчетливого зла.
Загремят над целым миром ноты бешеной кадрили,
Я прижму ладони Ваши к своей высохшей груди.
И вперед - по залу ночи, по мирам из серой пыли,
Невзирая на былое и на то, что впереди.
Острым лезвием виссона распоролось ожиданье,
Ваша талия зажата в моих мертвенных руках,
Сорок па в безумной пляске, сорок яростных страданий,
Сорок па над алой бездной, через нежности и страх.
Кто сказал, что не изведал Казанова наважденья?
Что вокруг пустого сердца воздвигается стена?
Что любовь его абсурдна и достойна сожаленья?
Покажите мне немедля, безызвестного лгуна!
Не осталось ни ответа, ни единого вопроса,
Мне известен свет влюбленных, и огонь чужой зари,
И полет безумной страсти на хвосте стального троса,
И печаль пустого сердца, опаленного внутри.
Ржавый срежет гильотины, когда близится победа,
Грохот скрежет и лебедок, плачь в холодной темноте.
Превращаются в созвучье воспевающего бреда,
Позабытые моменты, но не так, и все не те.
Мне известен нестерпимый яркий отблеск злого света,
И отвергнутого чувства мне известен приговор.
Но, прогнувшись, я ныряю сквозь поклоны пируэта,
Ни к чему слова, миледи. Это все полнейший вздор.
Мы несемся в блеске танца с нестерпимым наслажденьем,
Не касайтесь моей раны. Она слишком загнила.
Через холод и безличье, пустоту и униженье,
Где стекается под ноги обесцвеченная мгла.
За ключицу ухватитесь – мчимся дико в этой пляске.
Не смотрите с сожаленьем в пустоту ослепших глаз.
Там, внутри, белеют кости, затаенные под маской,
Это слишком неприятно и презрительно для Вас.
Я сожму в костлявых дланях Ваши нежные ладони,
Куртуазно, филигранно совершаем оборот.
Не старайтесь оглядеться: мы на дне и мы утонем,
Не спешите, успокойтесь, ведь еще так мало нот.
Нам назад пути закрыты, и давно забыта трасса.
И из рук моих не рвитесь – время криво, не право,
Мы скользим в неспешном танце по кускам гнилого мяса,
Вдоль разрушенных чертогов Повелителя Сего.
Это все – мое поместье. Это все - оплот фантазий,
Даже радуга на небе не раскрашена в цвета.
Мир порока и уродства из возвышенности грязи,
Вот куда порой приводит извращенная мечта.
Почему же Вы застыли, словно что-то испугало?
Что Вы вздрогнули, святая? Это не Армагеддон,
Не спешите и не бойтесь. Вы изведали так мало.
Это рокот похотливых и разгневанных валторн.
Это реквием забытой и покинутой особы,
Мчимся в танце на обрыве у иссохшейся травы.
Никого уже не встретить, ни у склепа, ни у гроба,
В этой проклятой вселенной только я и только Вы.
Я изящно отклоняюсь от изнеженного взгляда.
Не смотрите мне под маску, я для Вас не стану тем.
Не смотрите. Не касайтесь. Вы не смеете. Не надо.
А теперь держитесь крепче, мы наращиваем темп.
Загорелись канделябры в пустоте холодной дрожи,
Не пытайтесь, дорогая, я восстану за спиной.
Будет бал и любострастье на венках святого ложа,
Вам же нравится паденье, вот и падайте за мной.
Догорают, обессилев, разрыдавшиеся свечи -
Словно символы развратной и опошленной любви.
Шаг с карниза. Миг полета. Затихающие речи.
Смерть нашла себе замену – и ее благослови.
Кто сказал, что Казанова, не продумывал маневра?
Кто сказал, что Казанова позабыл свои сердца?
Мной изведан путь безумный по струне чужого нерва,
От конца и до начала, от начала до конца.
Мной изведен путь пикантный всевозможных удовольствий,
На струне чужого нерва я сыграл немало нот.
Не касайтесь моих пальцев. Это все седые кости.
Не пугайтесь дорогая, наша сцена – эшафот.
Нам сыграет сарабанда, подходящая, не так ли?
Не касайтесь своей ручкой омертвевшего лица.
Два оставшихся актера безымянного спектакля.
Вам ведь нравится роль жертвы – будьте ею до конца.
Мне причастен путь изысков и волшебных обольщений.
Надо мной сложила крылья одинокая звезда.
Кто сказал, что Казанова пригибал свои колени?
Кто сказал, что я безумен, тот ошибся, как всегда.
Треск разорванной одежды, в похотливом пьяном танце,
Нам двоим, соткала ложе расплескавшаяся мгла.
Не бегите, дорогая. Вам же хочется остаться,
И свиваются в нирване обнаженные тела.
В темноте минувшей ночи стылым пламенем обвейся,
И смотри, как луч холодный просыпавшейся зари,
Расцветает вместо сердца белым цветом эдельвейса,
Лепестками золотыми раскрывается внутри.
О любви слова без смысла и перо меняет подчерк,
Бесполезно верить в чудо и просить на этот раз.
Слышишь шорох невесомый? Это добрый ангел ночи,
Укрывает нас крылами от чужих холодных глаз.
Взрывы мыслей невозможных в опьяняющем экстазе,
Не касайтесь моей маски, ведь под ней ненужный лик.
Это выразить так просто лишь в одной короткой фразе:
Этот - танец бесконечен. Бесконечность – это миг.
Бьет в безумные литавры обезумевший оркестр,
Танец близок к завершенью неизвестного пути,
Уходите, дорогая. Среди мертвых Вам не место.
Я позволю Вам свободу, я позволю Вам уйти.
Не касайтесь моей маски из расплавленного воска,
Да когда же Вы поймете суть простую, наконец?
Все настолько тривиально, так надуманно и просто,
Это мир загробной боли. Да и я всего мертвец.
Кто сказал, что Казанова сожалеет о минувшем?
Кто сказал, что Казанова опускается ко дну?
Ни к чему мечтать о новом, ни к чему мечтать о лучшем.
Дорогая, уж поверьте. Мне-то это ни к чему.
Кто сказал, что Казанова свою суть скрывал несмело?
И словам таким безумным вся цена – железный грош.
Кто солгал вот так порочно, кто солгал так неумело?
Все слова ненужных сплетен – непростительная ложь.
Я снимаю свою маску, чтобы Вам сомненья скинуть.
Вы свободны, уходите. Я вернусь к себе назад.
Под стекло. В свою пустую и холодную витрину,
В темноту безумных мыслей. В свой карманный милый ад.
Кто сказал, что Казанова не надеется на счастье?
Это я приму, бесспорно, у огня сгоревших тризн.
Я пленен полетом вечным на крылах седых ненастья.
Меня радует не гибель. А потерянная жизнь.
…Я – герой своих романов, я себе позволил имя,
Моя жизнь давно забыта и исписан белый лист.
Мое имя Казанова, и я сам себе святыня,
Мастер боли и страданий. Гений. Фат и эгоист.
Попирая мирозданье, поднимался купол снега,
Замирая над вселенной, как бесцветный белый ком,
Отвратительным уродством исказилось мое эго,
В этой маленькой темнице под стеклянным колпаком.
Только что это за звуки в тишине привычной снова?
Непонятно, где виденья, ну а где святая быль.
Вы, наивны, дорогая. И от Вас я ждал иного.
Где-то тихо заиграла полусонная кадриль.
Тихий шорох невесомый, скрежет ржавой гильотины,
Сколько истин нераскрыто и не сказано всего.
В сером сумраке вечернем Вы остались у витрины,
За распахнутой портьерой, возле трупа моего.