Оплетая рваной шалью из невзрачной темноты,
Черным заревом тумана башни, шпили и ограды,
Укрывая поволокой парки, скверы и мосты.
Ночь упала покрывалом на затихший сонный город,
Ночь влилась, как будто влага, сквозь закрытое окно.
Растеклась по битым стеклам, оплела, как ржавый провод,
Опустив дневные страхи и сомнения на дно.
Где-то там гремело небо. Вдалеке, где есть свобода,
Протянулись злые тучи из тяжелого свинца.
И распарывая брюхо грозового небосвода,
Била молния сверкая, без начала и конца.
Ночь укутывала город беспросветной пеленою,
Поглощая свет лампады, на продавленном столе.
В моей маленькой каморке лишь она одна со мною.
Остальное остается где-то там, вдали, во мгле.
У окна сижу я ночью. Дрема закрывает веки.
Тихо тлеет сигарета раскаленным угольком.
Как банальны все рассказы о забытом человеке,
Чья судьба дала промашку и скатилась, будто ком.
Ночь укутала дороги, наводнила переулки,
Беспросветной темнотою ослепив мои глаза.
За окном стенает ветер. Воет яростно и гулко,
Так, во мраке этой ночи приближается гроза.
За окном скрежещут ветви и подрагивают листья,
Словно высохшие пальцы, что протянуты в мой дом.
Дождь пятнает на дороге серебристой длинной кистью,
Вырисовывая каждый промежуток и излом.
Нарастает грохот в небе, приближаясь и стихая,
На цепях, во мгле, собаки затянут тоскливый вой.
И бесформенные тени, что размазаны у края,
Начинают свои танцы, искажаясь по кривой.
Задышали темнотою одинокие овраги,
Влажным шепотом ответив на молчание небес.
Снова высохшие пальцы расправляют свои стяги,
Темнота. Гроза и ливень. Время самых злых чудес.
И во тьме безумной пляски, из развалин и разломов,
Поднялся рисунок мрачный передавленных голов.
Вой безумный их несется через город. Ждет у дома.
Только в нем не вижу смысла и совсем не слышу слов.
С темнотою вдруг ожили скособоченные стены,
Моей маленькой каморки и придвинулись ко мне.
Под обоями я вижу проступающие вены,
И пульсирует в них влага, изливаясь в тишине.
Каждый миг грозы полночной так отчаян и неистов,
Тьма втекла в мое оконце, словно талая вода.
То в ночи холодной этой родилось мое убийство:
Отвратительное нечто из сияния и льда.
Вздрогнув от раската грома, я глаза открою спешно.
Ну, конечно, мне приснилось! Этот все бредовый сон!
Шепчет дождь по ветхой крыше. Шепчет ласково и нежно,
Да горит моя лампадка, грустным мыслям в унисон.
Сигарета догорела. Сколько времени минуло?
Ведь не больше получаса, как невольно задремал.
Нужно лишь согнать сонливость. Я пытаюсь встать со стула.
Тьма повсюду безгранична, а огонь лампады мал.
За окном гроза стенает, озаряя злое небо.
На земле остались этой бесконечные долги.
Я желаю встать, но тщетно. Как неловко и нелепо,
Позади себя услышать чьи-то тихие шаги.
Нужно встать, вскочить скорее и немедленно подняться,
У кистей моих сплетенье перебитых рваных жил.
В тот же миг на мои плечи, окровавленные пальцы,
Кто-то темный и высокий, извиваясь, положил.
С омерзительнейшим хрустом, проломивши мне ключицу,
Пальцы входят в мое тело и неспешно душу рвут.
Роли эти так похожи: роли жертвы и убийцы.
Есть для каждого дрожащий и трепещущий лоскут.
Запах сырости и влаги. Вонь загнившего болота.
Кто-то темный за спиною приближается ко мне.
А я, скорчившись от боли, разглядеть пытаюсь что-то,
Что позволит свет лампады, угасая в тишине.
Ужас рвет меня на части, как неведомая пытка.
Разум мечется на грани между двух ночных огней.
Рвутся нервы под узором, что на ткани грязной выткан.
Рвутся, как гнилые струны, как полог седых теней.
Я безумен, я преступен. Я в плену своих кошмаров.
Кто-то темный за спиною, шепчет, на плечо клонясь.
Сердце бьется на исходе, задыхаясь от ударов.
Что-то пачкает мне руки. Может кровь, а может грязь.
Загремит набатом небо. Хор голов несется к дому.
Бьет по сердцу унисоном, увеличенным стократ.
Все могло пойти иначе и сложиться по-другому.
Вой собак перерастает в обезумевший раскат.
Пальцы веток лезут в окна, разрывая свои листья,
Небо громом раскололось и разверзлось во всю ширь.
Так в ночи холодной этой родилось мое убийство:
Точно липкий и осклизлый отвратительный пузырь.
В черном ложе из надутых и разорванных сосудов,
Он растет в моей коморке, извиваясь и дрожа.
И взлетает надо мною, занесенное Иудой,
Точно Кесарево знамя, злое лезвие ножа.
Эта сталь вонзилась в спину, разрывая плоть и кости,
Кто-то темный и высокий бьет уверенно, в упор.
Снова шепот полный страха, полный ярости и злости.
Может быть, моя молитва, а быть может приговор.
И струя соленой крови, захлестала в полумраке,
Выбивая ветром стекла в мое дикое лицо.
Хор голов ударил в уши, и заходятся собаки,
Все кошмары заключились в нерушимое кольцо.
И пятно от липкой крови, расползается по ткани,
Так неловко и отвратно распуская лепестки,
И дрожат при тусклом свете, в этом гаснущем мерцанье,
Перебитые осколком полумертвые зрачки.
И с шипами от осколков, что в моих засели скулах,
Я сжимаю для удара перебитую ладонь,
Но бессильно отползаю, в тот далекий, милый угол,
Где лампады одинокой еще плещется огонь.
Кто-то темный и высокий ни на шаг не отступает,
За границей светлой круга, что стекает, как слеза,
Выжидает моей смерти. И, смеясь, стоит у края.
И дрожат от возбужденья его белые глаза.
А гроза еще стенает, возвышая дно до выси,
И летят под властью ветра одинокие листки.
Так во тьме холодной ночи родилось мое убийство,
И, исполнив свое дело, разорвалось на куски.
Я, скользя, в своей же крови, доползаю до лампады,
Разум не воспринимает рукотворный стылый бред.
Не осталось больше грани между раем или адом,
Где-то там, на стылом небе, просыпается рассвет...
Гаснет жалкая лампадка. Умирает свет безбрежный.
Тишина, что наступила, непомерна глубока...
Кто-то черный и высокий приближается неспешно.
И на лоб во тьме ложится его легкая рука.
...А на утро, я проснулся в этой маленькой коморке.
Окна целы. Все в порядке. За окном и ветер стих.
Солнце светит, как и прежде. Я оглядываюсь зорко.
Никаких следов кошмара. Абсолютно никаких!
За окном сияет солнце на лазурном небосводе.
Ветерок качает ветки, что вчера скреблись в окно.
Это все мои кошмары. И теперь я на свободе.
Мне так хочется смеяться, только это не смешно.
Значит, это мне приснилось? Если так, решайте сами,
Может это лишь виденье. Тают звезды в серебре.
Только вот, плечо и спину покрывают мои шрамы.
Да следы болотной грязи на нетронутом ковре.