Он смотрит на меня и улыбается. Улыбается и смотрит. А глаза злые, холодные, и сам холодный – кажется, стукни разок хорошенько, и рассыплется на ледяные осколки, зазвенит по полу, растает. И его больше не будет никогда. Не будет этого идеально-прекрасного лица с резкими, властными чертами, не будет уверенной походки, дорогих часов на запястье и рук с тонкими длинными пальцами, рук пианиста, которые он мне иногда позволяет целовать. Но пока он стоит передо мной, человек, которого я смертельно обожаю и также смертельно боюсь. С каких пор все так переменилось? И с каких пор страх стал моим постоянным спутником, а любовь переросла в патологию?
Улыбается и смотрит. Дразнит. Что-то говорит, но слов мне уже не разобрать. Я встаю на дыбы, наливаюсь яростью, скалюсь, рычу, покрываюсь косматой шерстью. Мне хочется броситься на него сейчас, не медля ни секунды, выгрызть у него в горле огромную дыру, убедиться воочию в том, что он пуст, пуст, как никчемная ваза! Хочется его уничтожить чтобы не было этой улыбки, глаз, рук. Сейчас я — волчица, огромная и злая, ему со мной не совладать. Напрягаюсь и готовлюсь к прыжку...
«К ноге!» – Спокойно говорит мне мой мучитель и чуть поводит рукой, поднимая и опуская хлыстик. Тонкая злая полосочка разрезает воздух, задевая меня, и я уже покорно ползу, припадая на передние лапы, сжавшись до размеров болонки, скуля и повизгивая.
- Молодец, хорошая сучка, - смеется, достает из кармана печенье, наклоняется и проталкивает его мне в пасть. Я заглатываю печенье и облизываю его ладонь. Он треплет меня по загривку: «Хорошая сучка, хорошая. Больше не будешь злить своего хозяина? Больше не будешь, да?»
Говорить я не могу, но мои глаза выражают всю любовь и благодарность, на какую только я способна. Это мой Хозяин, моя любовь, мой мир. Иногда он бывает жесток, но потом возмещает все сполна своей лаской и теплом. Недавние мысли об убийстве Хозяина кажутся мне нелепыми — как я вообще могла о таком подумать? Это все равно, что убить самое себя. Наверное, все-таки что-то со мной не так, раз подобное лезет мне в голову. Глупая, больная псина!
Потом Хозяин надевает на меня ошейник, берет в руку поводок, и мы идем гулять. Гуляем долго, неспешно. Проходящие мимо собачники, ведущие своих глупых псин на поводках, здороваются с Хозяином, важничают, спрашивают о погоде и делах, треплют меня по загривку. Их питомцы радостно виляют хвостами и совершенно бесстыдным образом обнюхивают меня. Я спокойно иду рядом с Хозяином, не обращая внимания на этих бестолковых дворняжек, не приученных к порядку и послушанию.
- Умная у вас собака, - говорит человек, идущий рядом с нами некоторое время, - послушная.
- Да нет, просто дрессированная. - отвечает ему Хозяин, и мы уходим дальше по парковой аллее, оставляя человеческое существо возиться с двумя собачьими существами и одним человечьим детенышем.
- Можно, я поглажу? - К нам подбегает девчонка с мороженным в руке и, улыбаясь, смотрит на меня.
- Нет, нельзя, она кусается, - равнодушно бросает хозяин, даже не глядя на девчонку. Она в ту же секунду перестает улыбаться и говорит обиженно себе под нос:
- У хороших хозяев собаки не кусаются.
- Еще как кусаются, - насмешливо роняет Хозяин, даже не глядя на девчонку.
- Нет, не кусаются! - Упрямится та.
- Ты будешь меня учить? - Он наконец глядит на девчонку своими льдистыми глазами, так, что та пугается, роняет мороженное и убегает прочь, начиная хныкать на бегу.
Мой человек наконец устраивается на скамейке в глубине парка, где почти безлюдно и разрешает мне немного побегать рядом.
Домой мы возвращаемся в тишине - никто нас не тревожит. Здесь только я и мой Хозяин.
II
Вечер. Он спит за закрытой дверью спальни. Я скулю под этой дверью, спрятав морду в лапы, мне страшно и одиноко, но кому я могу об этом рассказать? Да и как я могу вообще хоть что-то сказать, раз я собака?
Мои лапы вытягиваются и становятся руками, шерсть превращается в гладкую кожу, лицо становится человеческим. Разум, еще мутный, начинает постепенно возвращаться. Страх остается со мной по прежнему.
Иду на кухню, чтобы там, свернувшись в бессилии на полу, тихо заплакать. Слезы, это все, что я могу сейчас себе позволить. Я не верю, что когда-нибудь смогу разорвать этот порочный круг, стянувшийся вокруг моей шеи, как удавка. Во мне все еще живет болонка, обожающая своего Хозяина и не могущая покинуть его. Потому что нет пространства, вне этой квартиры и знакомых маршрутов, потому что все, что я умею - это покорно ходить на поводке. И уже не смогу без. Он отнял у меня разум и свободу, и теперь мне остается только обожать его, пусть это и будет стоить мне целой жизни. А собаки ведь не кошки, чтобы с каждой новой жизнью начинать все заново, у собак одна попытка. Одна провальная попытка... Может быть, судьбой мне уготовано подчиняться и испытывать страх? Может быть, это мое наказание, которое нужно принять, и перестать сопротивляться, чтобы не делать больнее?
Под гул монотонных мыслей, которые вертятся по кругу заевшей пластинкой, начинаясь заново и заново, и заново, и заново… засыпаю на кухонном полу.
Просыпаюсь от того, что моя щека обожжена льдом его поцелуя. Анестезирующей волной накатывает безразличие. Он поднимает меня на руки и уносит в свою постель.
III
Мертвое утро вползает в окна, и он собирается на работу. Не сплю, но делаю вид. Он знает это, все про меня знает, но сейчас ему не до игр в разоблачителя. Но все-таки перед уходом наклоняется ко мне, целует и желает приятного дня. Он него пахнет дорогими духами, которые мне ненавистны, и я с трудом подавляю тошноту. Обычный утренний ритуал, омерзительно-привычный.
День проходит в попытках не рассыпаться на части и собраться с мыслями. Не получается ни то, ни другое. Драю до блеска все поверхности в доме, стираю его белоснежные рубашки, на которых и так нет ни пятнышка, готовлю ужин. Все время хочется спать, но я знаю, что стоит мне прилечь, как я отключусь надолго и пропущу его возвращение. Нельзя, нельзя, нельзя. Подхожу к окну, совершенно не видя мира за ним, и какое-то время бездумно смотрю в эту пустоту, ощущая ее и внутри тоже. Весь мир наполнен сейчас пустотой. Вскоре откуда-то из этой пустоты выныривает девочка и встает под моим окном, запрокинув голову и улыбаясь. Девочка неистово машет рукой, а потом вдруг становится серьезной и как будто сразу очень взрослой. Или мне только кажется – расстояние между нами в семь этажей. Странная. Кто это, и почему стоит вот так и смотрит? Может быть, она попрошайка? Хочет есть? Бедный ребенок… Но ведь я не могу вынести ей еды, как не смогу и выйти отсюда… И отчего ее лицо кажется мне знакомым?.. Я не успеваю додумать свою, единственную за весь день четкую мысль, потому что слышу, как звякают ключи в замочной скважине. Он не пользуется звонком, всегда открывая дверь ключами.
Когда он входит, окидывая все своим тем-самым-взглядом, садится за стол и начинает говорить, блестящие поверхности сразу становятся блеклыми, белоснежные рубашки расцветают невыводимыми пятнами, а еда покрывается плесенью. Вонь и затхлый запах ползут из всех углов и щелей, контрастируя с его безупречностью, щекоча ноздри, заставляя вставать на дыбы и скалиться. Я упускаю нить происходящего, впадаю в беспамятство, теряю остатки разума…
IV
Та самая девчонка, которая привязалась к нам на вчерашней прогулке, сегодня, когда Хозяин на секунду отвлекся, пыталась со мной заговорить. Она зачем-то спросила, как меня зовут. Но Хозяин заметил ее и быстро прогнал, а та, убегая, швырнула песком в его рубашку. Мне не понравилось, что с моим Хозяином так обращаются, я зарычала и рванулась было, чтобы догнать ее и укусить за ногу, но, к сожалению, Хозяин слишком крепко держал поводок и не дал мне этого сделать. По-моему, Хозяин слишком добрый – отпусти он меня ненадолго, я бы живо наказала обидчицу, чтобы она больше и подходить не смела. Но, видимо, ему лучше знать.
… Как меня зовут?
Дома он избивал меня долго и тщательно, а я терпеливо сносила удары, совершенно позабыв, кто я сейчас – собака или человек? Я была скорее деревянной пустотой, полом, не испытывавшим боли. За что он меня наказывал, я толком не знала. За то, что я позволила той нахалке заговорить со мной, а не прокусила ей лодыжку сразу же? Или, может быть, за то, что рванулась догонять ее? Или за то, что существую?.. В конце концов, ему, видимо, надоело, и он отступил, последний раз лениво пнув меня носком ботинка. Потом заперся у себя в комнате. Проглотив слезы и собрав последние силы, я переползла на диван в гостиной, чтобы забыться тяжелым сном. Ночь прошла спокойно - он не встал, чтобы забрать меня к себе, и я была ему почти благодарна за это.
V
Она пришла в мой сон под утро. Долго смотрела на меня своими взрослыми серыми глазами, и наконец спросила:
- Как тебя зовут?
- Не помню.
- Пробуй вспомнить.
Я попыталась напрячь память.
- Не могу… Нет, не могу.
Она вздыхает.
- Ты должна вернуть себе себя, а для этого тебе нужно вспомнить свое имя.
- Мне кажется, что этого никогда не произойдет. И потом… Я уже не уверенна, что смогу справиться, если буду принадлежать сама себе. Это слишком тяжелый груз, а у меня совсем не осталось сил.
- Это не так. Просто они спрятаны очень глубоко, но еще можно их отыскать. Просто вспомни, кто ты, вспомни свою суть, свое имя.
Молчим.
- А кто ты? Как зовут тебя? – В свою очередь спрашиваю робко.
- Это не важно. Но если тебе так будет удобно – считай, что я – это ты. Только маленькая и позабытая однажды, как старая игрушка. Только я, то есть ты, не игрушка.
Она берет меня за руку, и сквозь сон я чувствую ее теплое прикосновение. Как, оказывается, я соскучилась по теплу…
Проснувшись, я чувствую мучительную боль в теле и, как ни странно, впервые за долгое время, легкость в сознании. Она исчезает, как только слышу шаги, ловлю его взгляд на себе. Но не до конца. Где-то, в самом уголке, как будто притаилась столь необходимая мне четкость, то самое «Я», и лишь ждет момента, чтобы заполнить целиком мое тело, присвоить его себе самой. И это ощущение, напоминает звенящего комарика в темноте, которого мне не удается поймать, но я знаю, что он здесь, рядом летает, и стоит мне только изловчиться и… Но он не даст мне целиком ощутить это чувство, он первым заметит и убьет комарика, задушит мое «Я», стоит только тому случайно высунуться.
Он отдает свои последние распоряжения: что сделать за день, что приготовить, как себя вести, чтобы быть «хорошей девочкой» и прочие ежедневные наставления. А я, сжавшись, наблюдаю: заметил ли перемены во мне? Не накажет ли за них? Спрятать. Подальше задвинуть. Не показывать никогда. Потому что на самом деле, нет никаких перемен, мне просто показалось, приснилось, выдумалось. Но все-таки нужно сберечь. Даже это выдуманное. Привычно целует и выходит прочь. Остаюсь в тишине.
Весь день, вплоть до его возвращения, во мне продолжает звенеть.
VI
Дни идут и идут. И я уже начинаю ненавидеть это зудящее чувство, не отпускающее меня ни на минуту. Корить его за бестолковость и бесплодность, за то, что оно теперь даже в самые страшные минуты не дает мне забыться. За то, что я больше не могу до конца подчиниться судьбе и начинаю верить, что возможна другая, свободная жизнь. За то, что даже в облике собаки я не могу перестать вспоминать свое имя.
Один раз я хотела спросить у него, он-то наверняка знает, хоть ни разу и не назвал меня по имени, но вовремя одернула себя, боясь наказания за столь дерзкий поступок. Мне полагалось молчать, слушать и кивать головой, а уж задавать какие бы то ни было вопросы было бы вообще немыслимо.
Девочка больше не показывалась на прогулках и не приходила во сне. И ее я тоже начинала тихо ненавидеть. Зачем она принесла мне это новое, если не хочет больше поддерживать меня? Зачем оставила меня наедине с моим страхом? Уж не дьявол ли явился мне в обличье ангела?
Он, кажется, начинает что-то подозревать. Смотрит дольше, прикасается еще холодней, реже выпускает на улицу, и, кажется, делает все для того, чтобы вновь вернуть меня в состояние не-присутствия. Как могу, стараюсь ему в этом помочь, так я снова хочу забвения. Не получается.
VII
Оно пришло внезапно. Всплыло откуда-то из глубин и затрепетало теплой рыбкой на языке. Эльза… Теперь я вспомнила свое имя, я склеила себя воедино! От нахлынувшего осознания, что все, построенные не мною, иллюзии рухнули, от ощущения себя снова живой, закружилась голова и меня чуть не вырвало прямо на пол. Я поняла еще, что дверь квартиры никогда не была заперта, и я могла бежать отсюда в любой момент, и что еще не поздно сделать это. Но, боясь, что он вновь сможет отыскать меня, и тогда уже ничто не поможет, я продолжила заниматься обычными делами, ожидая прихода своего мучителя. В какой-то момент, проходя мимо зеркала, краем глаза поймала свое отражение. Сто лет не смотрелась в зеркало, и даже если смотрелась – себя не видела. Вот они, растрепанные каштановые волосы, чуть тронутые ранней сединой, привыкшие к горю глаза, крохотные морщинки вокруг них, все еще умеющее казаться юным лицо, бледные растрескавшиеся губы – я попыталась даже растянуть их в улыбку. По всему телу – старые и новые синяки, царапины, ссадины... И все это – я, Эльза. Когда я успела постареть? Как прошли все эти годы, слипшиеся в один бесконечный день, наполненные однообразием и мукой? Почему я позволила отнять их у себя?
От этих мыслей я начала вновь злиться, во мне рос гнев, я полыхала все сильней, и к тому, моменту, когда зазвучали шаги на лестничной клетке, когда звякнули ключи, отпирая дверь, я уже была огромной волчицей, полной мести и кипящей ярости, и не они мною управляли в этот раз. Никто больше не смел мной управлять.
Я не дала ему опомниться. Как только вошел, вцепилась в его красивую белую глотку, повалив на пол, не дав произнести ни слова. Из раны на шее брызнула алая, горячая кровь. Так значит, все-таки ты не ледяной внутри, значит, тоже был живым? Тогда почему?..
Он умер, так и не успев оправдаться и хоть как-то искупить то, что я испытывала все эти годы. Смерть стала его оправданием и искуплением моих обид.
Быстрей. За дверь, и вниз, по лестнице, на улицу, и дальше, прочь от этого дома, так и оставаясь зверем с окровавленной пастью. Мне все равно, что происходит вокруг, остается только бежать и бежать по улицам, наслаждаясь свободой, и никто не сможет меня остановить. Они даже попытаться не рискнут!
В конце концов силы меня все же оставили, и я свалилась в траву где-то на окраине города, тяжело дыша, ощущая, как гулко бьется мое сердце под косматой шерстью. Что делать дальше? Я ведь совершенно забыла, каково это – жить и быть свободной. Тем более, меня тут давно никто не ждет, я никому не нужна, и я лишь одна из миллиардов маленьких никчемных человечков, которые зря топчут землю. У меня нет никаких навыков для выживания в этом мире. Захотелось снова запереться за тяжелыми дверьми и ничего не знать, позволив кому-то решать все за меня. И вдруг меня пронзило внезапное: А может быть, остаться навсегда волчицей? Сильной и прекрасной, уйти в леса, чтобы начаться заново и в новом обличье. Я смогу прокормить себя, буду охотиться, может быть, даже найду стаю… И это, наверное, лучший выход.
Она неслышно подходит, садится рядом и кладет свою маленькую ладонь на мой горячий нос.
- Пора возвращаться к людям.
Мотаю косматой башкой. Из глаз выкатывается крупная слезина и проделывает себе дорожку в шерсти, и я отворачиваюсь, желая скрыть свое смятение и грусть. Мне страшно, страшно, пусть оставит меня в покое, все, что могла, она сделала, дальше я сама. Но уже чувствую, как длинная морда становится лицом, тело приобретает привычные очертания, спадает шерсть, и чувствую себя почти нагой без этой грубой волчьей шкуры.
- Ты не зверь, ты – человек. Разве ты этого до сих пор не чувствуешь?
- Ну и что мне теперь с этим делать?
- Жить, начинать новую жизнь. Это гораздо проще, чем кажется, и в то же время в сто раз сложней. Но ты справишься, я точно знаю.
И еще много-много слов поддержки, которых мне так не хватало, живых и настоящих, от которых я плачу чистыми слезами, с которыми вымывается вся злость и боль, обиды, кошмары. И душа у меня становится голой, как у младенца, чтобы вскоре наполниться новыми смыслами и новыми замыслами.
Пока я отвлеклась на свои мысли, девочка исчезла. Или просто ушла? Отправилась вызволять из беды таких же потерянных, какой была я еще совсем недавно? Растворилась во мне, заполнив пробелы, став моим внутренним голосом? Я ведь так и не знаю по-настоящему, кто она. Зато я знаю, кто я. Вздыхаю. Осматриваю все долгим успокоенным взглядом. Город уже чуть тронут осенью. Из-за деревьев выглядывает закатное солнце, отсвечивая красным, отдавая свое последнее тепло земле. Солнце уходит окровавленным, но всегда возвращается исцеленным, вот и мне пора залечивать раны и возвращаться в мир людей. И, чего бы мне это не стоило, я действительно смогу.
2017
Лис по кличке Джо
