Рассказ. Мистика.
Рассказ написан по мотивам воспоминаний
моей матери о своем детстве.
Автор Юрий Волков. Город Тюмень. 2009 год.
Случилось это в очень средней части Казахстана в 1945 году. Наша семья жила в Кокчетавской области в селе Казанка. Этакая казахстанская глубинка, находящаяся на одной широте с южной частью западной Сибири. Естественно, что климат был очень резко – континентальный, с суровыми зимами и жарким летом. Место живописное и красивое, природа чем – то похожа на алтайскую. Холмистая лесостепь с достаточно большими лесными массивами из хвойных деревьев и многочисленные березовые рощицы. Не очень широкая, но быстрая и полноводная речка – Бурлук и огромное количество природных артезианских ключей, выгодно дополняли природный ландшафт. Жили как все, просто, но от голода в этой местности никто не умирал. Несмотря на трудные для всей страны времена, люди приспосабливались и, если не были последними лентяями, то жили, можно даже сказать хорошо. Таких продуктов, как мука или сахар, конечно-же всегда было недостаточно, но как-то обходились тем что есть. От отца и старшего брата с фронта вестей тогда еще не было. Мать – Ксения Никитична, целыми днями работала в колхозе, зарабатывая трудодни. Мы, оставаясь дома, следили за хозяйством. Я в семье была самая младшая, было мне в ту пору семь лет, но работать приходилось наравне со старшими детьми. Не помню, чтобы случался когда-нибудь просто отдых, как праздное времяпровождение. Всегда нужно было что-то делать, все действия преследовали какую-то определенную цель. Я с двумя старшими сестрами собирала в лесу ягоды, грибы и щавель. Вместе мы ухаживали за огородом, убирали за животными, готовили есть и себе и для скотины. Двое наших братьев пасли скот, заготавливали на зиму топливо и сено, ремонтировали все по дому и хозяйственным постройкам, ходили на рыбалку. Рыба в Бурлуке была всякая и много. Водились здесь и лещи, и лини, и окуни, и щуки. В заветных омутах было много раков. Поэтому дома всегда был целый мешок вяленой рыбы и целая бочка соленой рыбы на зиму, хотя свежая рыба бывала в нашем доме и зимой, потому что ребята ходили на подледный лов и никогда не возвращались с пустыми руками. Огнестрельного охотничьего оружия дома у нас не было, но мальчишки все-таки умудрялись заниматься своеобразной охотой. Ставили силки на мелкую дичь и птицу, выдумывали всякие ловушки и капканы. Умудрялись даже ловить уток на рыболовные закидушки с крючками, устанавливая на них поплавки прямо возле крючков с наживкой, чтобы наживка плавала почти на поверхности воды.
Самым главным домашним животным в это время для всех, конечно же считалась корова. Без коровы в сельской местности прожить было вообще в те времена почти невозможно. Хорошая корова это было настоящее богатство. Наша Юлька была очень хорошей коровой, потому что давала больше 20 литров молока в день. Поэтому свою корову мы очень берегли и любили. Зимой в самые лютые морозы, приходилось устраивать ей стойло в сенях. Но такая привилегия была не только у коровы. Когда курицам приходилось высиживать в холода цыплят, наседку обычно тоже размещали где-то дома. Каких-то особенных неудобств в нашей жизни эти моменты не вызывали, потому что были привычными, да и у всех тогда было так. Это все было обыкновенными, само собой разумеющимися, явлениями и особенностями жизненного уклада того времени.
Как и в любой деревне все жители Казанки друг друга знали, а кроме того, знали всё обо всех. Но на самом отшибе села, на берегу небольшого пруда, жил старый дед Ермолай про которого никто, практически ничего не знал. Жил дед один. Чем занимался? Какое вел хозяйство? Почему один? Когда и откуда появился? Никто не мог толком сказать. Из разговоров получалось, что вроде как, жил он здесь всегда и было ему уже 100 лет. Люди поговаривали, что дед колдун и поэтому мы с детьми его очень боялись. К тому же внешность и весь его облик вполне соответствовали нашим представлениям о колдунах. У него были абсолютно седые клочьями волосы, длиннющая белая борода и пронзительный взгляд. Ходил он всегда с посохом, крепко сжимая его длинными узловатыми пальцами, немного сгорбившись и всегда в сопровождении огромного растрепанного пса – волкодава, такого же старого, как и он сам. Однажды ночью сельчане услышали страшный душераздирающий вой его пса и заподозрили неладное. Несколько соседей собрались и решили проверить дедову избу. Оказалось, что дед Ермолай плел сети, сидя на лавке, да так за этим занятием и умер. Сельчане подоспели вовремя, потому что для освещения дед использовал лучину. Она уже полностью прогорела и занялась деревянная рогатина, в которую лучина была установлена. Еще бы пол часа и пожара не миновать. Потом люди говорили, что может быть было бы и лучше, если бы дом сгорел вместе с дедом. Не нужно было бы голову ломать, как его хоронить. Нательного креста на нем не было и ни одной иконы в избе не нашли. Зато нашли, развешенные по всему дому пучки засушенных трав, кучу пузырьков и бутылок с какими-то снадобьями и несколько старых престарых книг, но библии среди них не было. Похоронили деда на сельском кладбище за околицей, но крест на могиле ставить не стали. Просто забили столбик с деревянной табличкой и с надписью – «дед Ермолай». Верный старый пес никуда не отходил от могилы целую неделю, ничего не ел и никого к себе не подпускал, а по ночам выл так жутко, что кровь в жилах леденела. Он так и издох на могиле своего хозяина на вторую неделю, по видимому от истощения. После похорон про деда Ермолая быстро забыли, и жизнь пошла своим чередом.
Однажды, уже глубокой осенью, в середине октября, случилось так, что мы с сестрой Татьяной остались днем дома одни. Татьяна была старше меня на один год, ей уже исполнилось восемь. На улице было холодно, наверное градусов десять мороза, но снега еще не было. Мать с утра ушла на работу, прихватив себе в помошницы старшую сестру Дусю. Братья, попросили у соседей лошадь и уехали в лес заготавливать хворост. Мы с Татьяной управились со скотиной и сделали дома уборку, подмели полы и выхлопали половики. Мать накануне сказала, что Юлька вот-вот должна отелиться, поэтому на ночь переведем ее в дом. Для этого мы с Татьяной собирались натаскать домой сена. Вдруг Татьяна вскрикнула и позвала меня к окну. По двору в сторону дома шли два небритых, обросших, закутанных в лохмотья взрослых мужика, с виду нерусские. Мать всегда предупреждала нас об осторожности. В войну очень много чеченских семей ссылали в наши края на поселение, а мужиков-то в деревне нету, все на войне. А у них, у ссыльных, мало ли что на уме. Вот и рассказывали люди на эту тему всякие ужасы. Но тех чеченцев мы уже видели раза два. Они действительно проезжали мимо Казанки семьями, с каким-то имуществом и одеты были получше, а эти вроде бы с виду тоже чеченцы, но на переселенцев были совсем не похожи. Мы с Татьяной не стали испытывать судьбу и быстро залезли в ларь из под зерна, который в это время как раз был почти пустой. Мать еще не получала в этом году зерно за трудодни. Мы даже не успели закрыть дверь на крючок, но может быть это оказалось и к лучшему. Жидкий крючок все равно не остановил бы взрослых, здоровенных мужиков, зато раз дверь была бы заперта изнутри, нас бы точно нашли. Мужчины вошли в избу, как к себе домой, нам через щелки между досками ящика было все видно. Один, который был постарше, расселся на скамье возле стола, другой вытащил из печки ухватом наш семейный чугунок и поставил на стол. Старший поковырялся огромным кинжалом в похлебке, гортанным хриплым голосом по-видимому выругался на своем языке и добавил по-русски: «Мьясо нэт, дома никто нэт». Потом они перевернули чугунок с нашей нехитрой похлебкой, состоящей из картошки с укропом и крапивой и одной ложки подсолнечного масла, и вышли из дома. Мы с Татьяной боялись вылезти из ящика еще наверное пол часа. Первой домой вернулась Дуся и застала нас с Таней ревущими в обнимку горькими слезами над разлившейся похлебкой, которую мы так старательно готовили. Дуся вытерла нам сопли, успокоила, и мы вместе собрали все, что было еще пригодно в пищу, в отдельную миску. После этого мы, окончательно успокоившись, начали готовить новое варево, чтобы успеть к приходу матери и братьев. Вечером мать, услышав наш рассказ про чужаков, не очень удивилась, но все-таки заставила мальчишек изладить на двери мощные деревянные засовы и занесла в дом на всякий случай вилы. Ксения Никитична была женщиной не робкого десятка. Старшая сестра рассказывала нам, что когда она была еще маленькой, а папка с братом уже ушли на фронт, однажды к нам в курятник забрался огромный матерый волк и начал давить кур. Мать прибежала на шум и не мешкая ни минуты заколола зверя вилами. Все соседи удивлялись потом, какой громадный был волчище, и как это Аксютка его не испугалась. Ксения Никитична смеялась и в ответ говорила, что думала в тот момент не о том, что волк страшный, а о том, что он гад моих курей давит. А испугалась потом, когда рассмотрела клыки уже убитого зверя.
Вечером мы перевели корову в сени, закрыли все двери покрепче на засовы и улеглись спать. Мы с Татьяной, как самые младшие спали на печке…
На улице вечерело, но было светло. Погода была морозная, ясная и безветренная. Я вышла на крыльцо и прислушалась к окружающим звукам. Тишина была такая, что даже в ушах звенело. Полная луна призрачным светом освещала наш двор и улицу и окружающие предметы отбрасывали длинные тени. Приближаясь издалека, с другой стороны улицы, послышалось легкое постукивание. Постепенно звук усиливался, и на дороге показалась сгорбленная фигура деда Ермолая с его неизменным посохом, который и был источником этого звука. Ермолая сопровождал его верный лохматый пес и было видно издалека как его глаза светятся ярким красным светом. Дед Ермолай направлялся к нашему дому. Я сидела на крыльце, съежившись и боясь пошевелиться от ужаса. Старик остановился напротив, пристально посмотрел мне в глаза своим пронизывающим насквозь взглядом и глухим и хриплым голосом немного нараспев заговорил. – «Здравствуй Маша, передай-ка ты прямо сейчас своей матери, что ко мне гости нагрянули незваные, а угостить-то мне их нечем. Поэтому теленочка то я у Вас заберууу». И он указал кивком головы на стоящих поотдаль двух мужчин, в которых я тут же узнала сегодняшних чужаков, но только лица у них теперь были не смуглые, а синие и глаз как будто совсем не было, только одни темные бездонные провалы. Дед Ермолай не сказал больше ни слова и, не торопясь пошел дальше во главе всей компании, постукивая посохом по дороге. Я сидела на крыльце с широко раскрытыми глазами и не могла прийти в себя пока вся процессия не скрылась за поворотом дороги. Невольно в голову пришла мысль: «Бред какой-то, нет у нас никакого теленка». В следующий момент я проснулась и обнаружила, что дома темно и все спят. Осторожно, наощупь, стараясь не разбудить Татьяну, я слезла с полатей, на цыпочках прошла в горницу и потрясла мать за плечо. Мама спала чутко и тут же проснулась. Я рассказала ей все, что увидела во сне и она, не дослушав до конца, рванулась в сени, на ходу разжигая керосиновую лампу. Когда мы выскочили в сени, то увидели, что наверное недавно рожденный Юлькой теленок, бился уже в предсмертных судорогах. Пока мы успокаивали корову и пытались поближе рассмотреть в чем же дело, теленочек дернул в последний раз ножками и затих. Оказалось, что он запутался в упавшей со стены бельевой веревке и, пытаясь высвободиться, душил себя все больше и больше. Вдобавок и корова забеспокоилась и по неосторожности несколько раз наступила ему на живот и на голову. Теперь разревелась не на шутку мама. Все в доме проснулись и тоже начали реветь. Одна только Дуся всех до утра успокаивала, хотя и сама наплакалась вместе со всеми. Юлька потом долго жалобно мычала, видно тосковала по своему теленку. Мы ее все жалели, гладили, разговаривали с ней и приносили травы повкуснее.
На следующий день мама все-таки ушла на работу, а мы остались дома на хозяйстве. Когда мимо нашего дома помчалась машина, куда-то в сторону центра села, мы сразу поняли, что в Казанке что-то происходит. У нас даже председатель колхоза в то время ездил на лошади, поэтому машина могла быть только из Кокчетава. Мы решили сходить посмотреть, что же такое могло случиться, чтобы к нашему селу проявили столько внимания.
Народ толпился возле дома молодой солдатки Насти Пинигиной. Здесь же стояла машина, на которой приехало кокчетавское начальство. Прямо перед воротами дома, на траве лежали два тела, укрытые окровавленными тряпками.
Настю, наш хлопец Пинигин Сергей привез с собой откуда-то из Свердловской области, где он проходил срочную службу в армии. Они поженились перед самой войной. Анастасия была девка, что называется – кровь с молоком. Сельчанам она понравилась, потому что была не избалованной, вежливой и трудолюбивой. Но и за себя постоять, если кто-то зацепит, была в состоянии. Ведь недаром она выросла с четырьмя старшими братьями, поэтому характер сформировался такой, что лучше палец в рот не клади. После свадьбы, всем миром помогли молодоженам поставить дом, и Сергей сразу же ушел на фронт. Детей они нажить не успели, и Анастасия жила и управлялась с хозяйством одна.
Оказывается, те двое чеченцев, которые заходили к нам вчера перед обедом, побродив по селу забрели наконец к Анастасии. Она была дома, потому что только утром вернулась с работы в ночную смену. Абреки сразу зарубили трех куриц и заставили Настю их ощипать и приготовить. Потом бесцеремонно залезли в сундук и переоделись в Серегину одежду. Когда досыта наелись, начали угрожая кинжалом приставать к молодой женщине. Настя поняла, что от нее все равно не отстанут и сказала: «Ладно, только давайте не здесь, а в сарае и по очереди. Я сама приготовлюсь». Сначала они пошли к сараю со старшим чеченцем. Настя вошла в дверь первая и перед входом сказала ему, чтобы подождал три минуты, пока она разденется. Остро отточенный топор стоял в сарае прямо за дверью. Удар у Насти был поставлен и отработан до профессионализма. Четыре года без мужика, самой колоть дрова – это Вам не шутки. Мужчина просунул в дверь голову, чтобы подсмотреть, как женщина раздевается. Всего один быстрый взмах топора и его голова покатилась по разбросанной на полу сарая соломе, с широко открытыми, будто от удивления глазами. Настя отложила в сторону топор, затащила в сарай обезглавленное тело и поудобнее ухватила в руки вилы. Второй гость, которому уже не терпелось, через 15 минут пошел к сараю без приглашения. Он настежь распахнул двери сарая… Всю свою ненависть к непрошенным гостям за чуть было не поруганную их с Сергеем любовь, всю свою обиду за Серегины рубашки и за погубленных даром куриц, всю свою злобу на эту войну и на нелегкую бабью долю вложила Анастасия в этот удар. Вилы вошли в грудь кобелирующего джигита по самый черенок. После этого Настя уселась на
землю и разревелась как корова, потому что не придумали пока себе женщины лучшего способа для снятия стресса, чем хорошенько поплакать.
Потом Настя позвала соседей, а те уже сбегали в правление и все рассказали. В моей голове все встало на свои места, потому что я поняла, каким образом бродяги угодили в компанию деда Ермолая.
Оказалось, что эти чеченцы были уголовники – рецидивисты, сбежавшие две недели назад из Карагандинского лагеря. Люди из НКВД уже сбились с ног, разыскивая их по всем окрестностям. Настю увезли в город, и ее не было целую неделю.
Когда она вернулась, то рассказала, что ее признали невиновной, а совершенные ею действия следствие определило, как вынужденную самооборону. За задержание особо опасных преступников, пусть даже и таким способом, самый главный милицейский начальник вручил ей грамоту и предложил работать в органах. В милиции тогда многие женщины работали. Но Настя отказалась и вернулась назад, в колхоз дожидаться с войны своего Сергея. Наверное все-таки прав был Некрасов, рассказывая, что дескать, «Есть женщины в русских селеньях…».
На следующую весну со мной опять приключилось необьяснимое. Примерно в середине апреля мы с мальчишками ходили смотреть, как на Бурлуке ломается лед. Набегались и устали. Вернувшись домой я присела на стул возле печки и, по-видимому задремала, но сама не заметила этого, продолжая воспринимать окружающее, как нормальную действительность. В комнату, не торопясь, вошел мужчина в военной одежде, сел на стул напротив меня и тихо ласково сказал: «Ну здравствуй Машенька, вот я и вернулся». Отца я не помнила, потому что, когда они со старшим братом уходили на войну, была еще маленькая. Но в тот момент, почему-то была уверена, что передо мной мой отец Иван Зуенко собственной персоной. Я спросила: «Папка, ты насовсем?». «Насовсем доченька, через пол года придет Алеша и все объяснит», ответил отец. Я сама не знаю почему, но была уверена, что мне нельзя сейчас соскочить со стула и обнять своего отца. Это был какой-то внутренний запрет, который был выше моих желаний и эмоций. Отец встал, поправил на себе гимнастерку и вышел из комнаты.
Я проснулась от громких посторонних звуков и обнаружила себя так же сидящей на стуле. Оказывается, это шумели мальчишки, только что вернувшиеся с улицы. Они притащили откуда-то раненную ворону и бурно обсуждали, как она будет у нас жить, как ее назовут, и как мы будем учить ее разговаривать.
Через неделю к нам пришла похоронка в которой сообщалось, что наш отец погиб в Польше при выполнении боевого задания.
Алексей вернулся с войны только осенью. Оказывается, после победы над Германией, их без предупреждения провезли в железнодорожных составах, мимо родных мест, прямиком на японский фронт громить Квантунскую армию. Навоевавшаяся досыта за четыре года Красная Армия, которая предвкушала вернуться после тяжких ратных трудов к родным и к хозяйству, а вместо этого снова попала на фронт, прибыла к месту боевых действий в таком настроении и состоянии духа, что японцам, конечно, мало не показалось. Алексей рассказал как погиб отец. Они вместе с ним служили в войсковой разведке. Во время одного из разведрейдов на границе Германии и Польши, они вдвоем перебежками передвигались по оставленным после отступления вражеским окопам. После очередной длинной перебежки по сложному участку земляных укреплений отец привстал из окопа, чтобы сориентироваться на местности и в этот момент немецкий снайпер попал ему прямо в голову. Он умер почти сразу прямо на руках своего старшего сына и успел только сказать перед смертью имя нашей мамы – Аксютка. У Алексея перед глазами весь мир перевернулся. Ведь они с отцом уже мечтали, как будут вместе вести хозяйство, когда закончится война, да и победа-то уже была не за горами. Алексей в ярости тогда высадил весь диск из своего ППШ по дереву, на котором укрывался вражеский снайпер. Он продолжал стрелять и тогда, когда враг уже свалился с дерева, изрешеченный пулями, пока не кончились все семьдесят патронов и даже после этого еще долго продолжал нажимать курок автомата с пустым диском, ничего не соображая от отчаяния. С собой Алексей привез документы и медали отца, целых девять боевых наград. Лихой был казак Иван Зуенко, светлая ему память.
Ворона Фрося через год поправилась, и мы ее отпустили на волю. Но она еще много лет прилетала к нашему дому, садилась на ворота и во все воронье горло кричала хриплым голосом : « Однажды совсем не в Америке.
Рассказ. Мистика, триллер.
Рассказ написан по мотивам воспоминаний
моей матери о своем детстве.
Автор Волков Ю. В. Город Тюмень. 21. 10. 2009 г.
Случилось это в очень средней части Казахстана в 1945 году. Наша семья жила в Кокчетавской области в селе Казанка. Этакая казахстанская глубинка, находящаяся на одной широте с южной частью западной Сибири. Естественно, что климат был очень резко – континентальный, с суровыми зимами и жарким летом. Место живописное и красивое, природа чем – то похожа на алтайскую. Холмистая лесостепь с достаточно большими лесными массивами из хвойных деревьев и многочисленные березовые рощицы. Не очень широкая, но быстрая и полноводная речка – Бурлук и огромное количество природных артезианских ключей, выгодно дополняли природный ландшафт. Жили как все, просто, но от голода в этой местности никто не умирал. Несмотря на трудные для всей страны времена, люди приспосабливались и, если не были последними лентяями, то жили, можно даже сказать хорошо. Таких продуктов, как мука или сахар, конечно-же всегда было недостаточно, но как-то обходились тем что есть. От отца и старшего брата с фронта вестей тогда еще не было. Мать – Ксения Никитична, целыми днями работала в колхозе, зарабатывая трудодни. Мы, оставаясь дома, следили за хозяйством. Я в семье была самая младшая, было мне в ту пору семь лет, но работать приходилось наравне со старшими детьми. Не помню, чтобы случался когда-нибуть просто отдых, как праздное времяпровождение. Всегда нужно было что-то делать, все действия преследовали какую-то определенную цель. Я с двумя старшими сестрами собирала в лесу ягоды, грибы и щавель. Вместе мы ухаживали за огородом, убирали за животными, готовили есть и себе и для скотины. Двое наших братьев пасли скот, заготавливали на зиму топливо и сено, ремонтировали все по дому и хозяйственным постройкам, ходили на рыбалку. Рыба в Бурлуке была всякая и много. Водились здесь и лещи, и лини, и окуни, и щуки. В заветных омутах было много раков. Поэтому дома всегда был целый мешок вяленной рыбы и целая бочка соленой рыбы на зиму, хотя свежая рыба бывала в нашем доме и зимой, потому что ребята ходили на подледный лов и никогда не возвращались с пустыми руками. Огнестрельного охотничьего оружия дома у нас не было, но мальчишки все-таки умудрялись заниматься своеобразной охотой. Ставили силки на мелкую дичь и птицу, выдумывали всякие ловушки и капканы. Умудрялись даже ловить уток на рыболовные закидушки с крючками, устанавливая на них поплавки прямо возле крючков с наживкой, чтобы наживка плавала почти на поверхности воды.
Самым главным домашним животным в это время для всех, конечно же считалась корова. Без коровы в сельской местности прожить было вообще в те времена почти невозможно. Хорошая корова это было настоящее богатство. Наша Юлька была очень хорошей коровой, потому что давала больше 20 литров молока в день. Поэтому свою корову мы очень берегли и любили. Зимой в самые лютые морозы, приходилось устраивать ей стойло в сенях. Но такая привилегия была не только у коровы. Когда курицам приходилось высиживать в холода цыплят, наседку обычно тоже размещали где-то дома. Каких-то особенных неудобств в нашей жизни эти моменты не вызывали, потому что были привычными, да и у всех тогда было так. Это все было обыкновенными, само собой разумеющимися, явлениями и особенностями жизненного уклада того времени.
Как и в любой деревне все жители Казанки друг друга знали, а кроме того, знали все обо всех. Но на самом отшибе села, на берегу небольшого пруда, жил старый дед Ермолай про которого никто, практически ничего не знал. Жил дед один. Чем занимался? Какое вел хозяйство? Почему один? Когда и откуда появился? Никто не мог толком сказать. Из разговоров получалось, что вроде как, жил он здесь всегда и было ему уже 100 лет. Люди поговаривали, что дед колдун и поэтому мы с детьми его очень боялись. К тому же внешность и весь его облик вполне соответствовали нашим представлениям о колдунах. У него были абсолютно седые клочьями волосы, длиннющая белая борода и пронзительный взгляд. Ходил он всегда с посохом, крепко сжимая его длинными узловатыми пальцами, немного сгорбившись и всегда в сопровождении огромного растрепанного пса – волкодава, такого же старого, как и он сам. Однажды ночью сельчане услышали страшный душераздирающий вой его пса и заподозрили неладное. Несколько соседей собрались и решили проверить дедову избу. Оказалось, что дед Ермолай плел сети, сидя на лавке, да так за этим занятием и умер. Сельчане подоспели вовремя, потому что для освещения дед использовал лучину. Она уже полностью прогорела и занялась деревянная рогатина, в которую лучина была установлена. Еще бы пол часа и пожара не миновать. Потом люди говорили, что может быть было бы и лучше, если бы дом сгорел вместе с дедом. Не нужно было бы голову ломать, как его хоронить. Нательного креста на нем не было и ни одной иконы в избе не нашли. Зато нашли, развешенные по всему дому пучки засушенных трав, кучу пузырьков и бутылок с какими-то снадобьями и несколько старых престарых книг, но библии среди них не было. Похоронили деда на сельском кладбище за околицей, но крест на могиле ставить не стали. Просто забили столбик с деревянной табличкой и с надписью – «дед Ермолай». Верный старый пес никуда не отходил от могилы целую неделю, ничего не ел и никого к себе не подпускал, а по ночам выл так жутко, что кровь в жилах леденела. Он так и издох на могиле своего хозяина на вторую неделю, по видимому от истощения. После похорон про деда Ермолая быстро забыли, и жизнь пошла своим чередом.
Однажды, уже глубокой осенью, в середине октября, случилось так, что мы с сестрой Татьяной остались днем дома одни. Татьяна была старше меня на один год, ей уже исполнилось восемь. На улице было холодно, наверное градусов десять мороза, но снега еще не было. Мать с утра ушла на работу, прихватив себе в помошницы старшую сестру Дусю. Братья, попросили у соседей лошадь и уехали в лес заготавливать хворост. Мы с Татьяной управились со скотиной и сделали дома уборку, подмели полы и выхлопали половики. Мать накануне сказала, что Юлька вот-вот должна отелиться, поэтому на ночь переведем ее в дом. Для этого мы с Татьяной собирались натаскать домой сена. Вдруг Татьяна вскрикнула и позвала меня к окну. По двору в сторону дома шли два небритых, обросших, закутанных в лохмотья взрослых мужика, с виду нерусские. Мать всегда предупреждала нас об осторожности. В войну очень много чеченских семей ссылали в наши края на поселение, а мужиков-то в деревне нету, все на войне. А у них, у ссыльных, мало ли что на уме. Вот и рассказывали люди на эту тему всякие ужасы. Но тех чеченцев мы уже видели раза два. Они действительно проезжали мимо Казанки семьями, с каким-то имуществом и одеты были получше, а эти вроде бы с виду тоже чеченцы, но на переселенцев были совсем не похожи. Мы с Татьяной не стали испытывать судьбу и быстро залезли в ларь из под зерна, который в это время как раз был почти пустой. Мать еще не получала в этом году зерно за трудодни. Мы даже не успели закрыть дверь на крючок, но может быть это оказалось и к лучшему. Жидкий крючок все равно не остановил бы взрослых, здоровенных мужиков, зато раз дверь была бы заперта изнутри, нас бы точно нашли. Мужчины вошли в избу, как к себе домой, нам через щелки между досками ящика было все видно. Один, который был постарше, расселся на скамье возле стола, другой вытащил из печки ухватом наш семейный чугунок и поставил на стол. Старший поковырялся огромным кинжалом в похлебке, гортанным хриплым голосом по-видимому выругался на своем языке и добавил по-русски: «Мьясо нэт, дома никто нэт». Потом они перевернули чугунок с нашей нехитрой похлебкой, состоящей из картошки с укропом и крапивой и одной ложки подсолнечного масла, и вышли из дома. Мы с Татьяной боялись вылезти из ящика еще наверное пол часа. Первой домой вернулась Дуся и застала нас с Таней ревущими в обнимку горькими слезами над разлившейся похлебкой, которую мы так старательно готовили. Дуся вытерла нам сопли, успокоила, и мы вместе собрали все, что было еще пригодно в пищу, в отдельную миску. После этого мы, окончательно успокоившись, начали готовить новое варево, чтобы успеть к приходу матери и братьев. Вечером мать, услышав наш рассказ про чужаков, не очень удивилась, но все-таки заставила мальчишек изладить на двери мощные деревянные засовы и занесла в дом на всякий случай вилы. Ксения Никитична была женщиной не робкого десятка. Старшая сестра рассказывала нам, что когда она была еще маленькой, а папка с братом уже ушли на фронт, однажды к нам в курятник забрался огромный матерый волк и начал давить кур. Мать прибежала на шум и не мешкая ни минуты заколола зверя вилами. Все соседи удивлялись потом, какой громадный был волчище, и как это Аксютка его не испугалась. Ксения Никитична смеялась и в ответ говорила, что думала в тот момент не о том, что волк страшный, а о том, что он гад моих курей давит. А испугалась потом, когда рассмотрела клыки уже убитого зверя.
Вечером мы перевели корову в сени, закрыли все двери покрепче на засовы и улеглись спать. Мы с Татьяной, как самые младшие спали на печке…
На улице вечерело, но было светло. Погода была морозная, ясная и безветренная. Я вышла на крыльцо и прислушалась к окружающим звукам. Тишина была такая, что даже в ушах звенело. Полная луна призрачным светом освещала наш двор и улицу и окружающие предметы отбрасывали длинные тени. Приближаясь издалека, с другой стороны улицы, послышалось легкое постукивание. Постепенно звук усиливался, и на дороге показалась сгорбленная фигура деда Ермолая с его неизменным посохом, который и был источником этого звука. Ермолая сопровождал его верный лохматый пес и было видно издалека как его глаза светятся ярким красным светом. Дед Ермолай направлялся к нашему дому. Я сидела на крыльце, съежившись и боясь пошевелиться от ужаса. Старик остановился напротив, пристально посмотрел мне в глаза своим пронизывающим насквозь взглядом и глухим и хриплым голосом немного нараспев заговорил. – «Здравствуй Маша, передай-ка ты прямо сейчас своей матери, что ко мне гости нагрянули незваные, а угостить-то мне их нечем. Поэтому теленочка то я у Вас заберууу». И он указал кивком головы на стоящих поотдаль двух мужчин, в которых я тут же узнала сегодняшних чужаков, но только лица у них теперь были не смуглые, а синие и глаз как будто совсем не было, только одни темные бездонные провалы. Дед Ермолай не сказал больше ни слова и, не торопясь пошел дальше во главе всей компании, постукивая посохом по дороге. Я сидела на крыльце с широко раскрытыми глазами и не могла прийти в себя пока вся процессия не скрылась за поворотом дороги. Невольно в голову пришла мысль: «Бред какой-то, нет у нас никакого теленка». В следующий момент я проснулась и обнаружила, что дома темно и все спят. Осторожно, наощупь, стараясь не разбудить Татьяну, я слезла с полатей, на цыпочках прошла в горницу и потрясла мать за плечо. Мама спала чутко и тут же проснулась. Я рассказала ей все, что увидела во сне и она, не дослушав до конца, рванулась в сени, на ходу разжигая керосиновую лампу. Когда мы выскочили в сени, то увидели, что наверное недавно рожденный Юлькой теленок, бился уже в предсмертных судорогах. Пока мы успокаивали корову и пытались поближе рассмотреть в чем же дело, теленочек дернул в последний раз ножками и затих. Оказалось, что он запутался в упавшей со стены бельевой веревке и, пытаясь высвободиться, душил себя все больше и больше. Вдобавок и корова забеспокоилась и по неосторожности несколько раз наступила ему на живот и на голову. Теперь разревелась не на шутку мама. Все в доме проснулись и тоже начали реветь. Одна только Дуся всех до утра успокаивала, хотя и сама наплакалась вместе со всеми. Юлька потом долго жалобно мычала, видно тосковала по своему теленку. Мы ее все жалели, гладили, разговаривали с ней и приносили травы повкуснее.
На следующий день мама все-таки ушла на работу, а мы остались дома на хозяйстве. Когда мимо нашего дома помчалась машина, куда-то в сторону центра села, мы сразу поняли, что в Казанке что-то происходит. У нас даже председатель колхоза в то время ездил на лошади, поэтому машина могла быть только из Кокчетава. Мы решили сходить посмотреть, что же такое могло случиться, чтобы к нашему селу проявили столько внимания.
Народ толпился возле дома молодой солдатки Насти Пинигиной. Здесь же стояла машина, на которой приехало кокчетавское начальство. Прямо перед воротами дома, на траве лежали два тела, укрытые окровавленными тряпками.
Настю, наш хлопец Пинигин Сергей привез с собой откуда-то из Свердловской области, где он проходил срочную службу в армии. Они поженились перед самой войной. Анастасия была девка, что называется – кровь с молоком. Сельчанам она понравилась, потому что была не избалованной, вежливой и трудолюбивой. Но и за себя постоять, если кто-то зацепит, была в состоянии. Ведь недаром она выросла с четырьмя старшими братьями, поэтому характер сформировался такой, что лучше палец в рот не клади. После свадьбы, всем миром помогли молодоженам поставить дом, и Сергей сразу же ушел на фронт. Детей они нажить не успели, и Анастасия жила и управлялась с хозяйством одна.
Оказывается, те двое чеченцев, которые заходили к нам вчера перед обедом, побродив по селу забрели наконец к Анастасии. Она была дома, потому что только утром вернулась с работы в ночную смену. Абреки сразу зарубили трех куриц и заставили Настю их ощипать и приготовить. Потом бесцеремонно залезли в сундук и переоделись в Серегину одежду. Когда досыта наелись, начали угрожая кинжалом приставать к молодой женщине. Настя поняла, что от нее все равно не отстанут и сказала: «Ладно, только давайте не здесь, а в сарае и по очереди. Я сама приготовлюсь». Сначала они пошли к сараю со старшим чеченцем. Настя вошла в дверь первая и перед входом сказала ему, чтобы подождал три минуты, пока она разденется. Остро отточенный топор стоял в сарае прямо за дверью. Удар у Насти был поставлен и отработан до профессионализма. Четыре года без мужика, самой колоть дрова – это Вам не шутки. Мужчина просунул в дверь голову, чтобы подсмотреть, как женщина раздевается. Всего один быстрый взмах топора и его голова покатилась по разбросанной на полу сарая соломе, с широко открытыми, будто от удивления глазами. Настя отложила в сторону топор, затащила в сарай обезглавленное тело и поудобнее ухватила в руки вилы. Второй гость, которому уже не терпелось, через 15 минут пошел к сараю без приглашения. Он настежь распахнул двери сарая… Всю свою ненависть к непрошенным гостям за чуть было не поруганную их с Сергеем любовь, всю свою обиду за Серегины рубашки и за погубленных даром куриц, всю свою злобу на эту войну и на нелегкую бабью долю вложила Анастасия в этот удар. Вилы вошли в грудь
кобелирующего джигита по самый черенок. После этого Настя уселась на
землю и разревелась как корова, потому что не придумали пока себе женщины лучшего способа для снятия стресса, чем хорошенько поплакать.
Потом Настя позвала соседей, а те уже сбегали в правление и все рассказали. В моей голове все встало на свои места, потому что я поняла, каким образом бродяги угодили в компанию деда Ермолая.
Оказалось, что эти чеченцы были уголовники – рецидивисты, сбежавшие две недели назад из Карагандинского лагеря. Люди из НКВД уже сбились с ног, разыскивая их по всем окрестностям. Настю увезли в город, и ее не было целую неделю.
Когда она вернулась, то рассказала, что ее признали невиновной, а совершенные ею действия следствие определило, как вынужденную самооборону. За задержание особо опасных преступников, пусть даже и таким способом, самый главный милицейский начальник вручил ей грамоту и предложил работать в органах. В милиции тогда многие женщины работали. Но Настя отказалась и вернулась назад, в колхоз дожидаться с войны своего Сергея. Наверное все-таки прав был Некрасов, рассказывая, что дескать, «Есть женщины в русских селеньях…».
На следующую весну со мной опять приключилось необьяснимое. Примерно в середине апреля мы с мальчишками ходили смотреть, как на Бурлуке ломается лед. Набегались и устали. Вернувшись домой я присела на стул возле печки и, по-видимому задремала, но сама не заметила этого, продолжая воспринимать окружающее, как нормальную действительность. В комнату, не торопясь, вошел мужчина в военной одежде, сел на стул напротив меня и тихо ласково сказал: «Ну здравствуй Машенька, вот я и вернулся». Отца я не помнила, потому что, когда они со старшим братом уходили на войну, была еще маленькая. Но в тот момент, почему-то была уверена, что передо мной мой отец Иван Зуенко собственной персоной. Я спросила: «Папка, ты насовсем?». «Насовсем доченька, через пол года придет Алеша и все объяснит», ответил отец. Я сама не знаю почему, но была уверена, что мне нельзя сейчас соскочить со стула и обнять своего отца. Это был какой-то внутренний запрет, который был выше моих желаний и эмоций. Отец встал, поправил на себе гимнастерку и вышел из комнаты.
Я проснулась от громких посторонних звуков и обнаружила себя так же сидящей на стуле. Оказывается, это шумели мальчишки, только что вернувшиеся с улицы. Они притащили откуда-то раненную ворону и бурно обсуждали, как она будет у нас жить, как ее назовут, и как мы будем учить ее разговаривать.
Через неделю к нам пришла похоронка в которой сообщалось, что наш отец погиб в Польше при выполнении боевого задания.
Алексей вернулся с войны только осенью. Оказывается, после победы над Германией, их без предупреждения провезли в железнодорожных составах, мимо родных мест, прямиком на японский фронт громить Квантунскую армию. Навоевавшаяся досыта за четыре года Красная Армия, которая предвкушала вернуться после тяжких ратных трудов к родным и к хозяйству, а вместо этого снова попала на фронт, прибыла к месту боевых действий в таком настроении и состоянии духа, что японцам, конечно, мало не показалось. Алексей рассказал как погиб отец. Они вместе с ним служили в войсковой разведке. Во время одного из разведрейдов на границе Германии и Польши, они вдвоем перебежками передвигались по оставленным после отступления вражеским окопам. После очередной длинной перебежки по сложному участку земляных укреплений отец привстал из окопа, чтобы сориентироваться на местности и в этот момент немецкий снайпер попал ему прямо в голову. Он умер почти сразу прямо на руках своего старшего сына и успел только сказать перед смертью имя нашей мамы – Аксютка. У Алексея перед глазами весь мир перевернулся. Ведь они с отцом уже мечтали, как будут вместе вести хозяйство, когда закончится война, да и победа-то уже была не за горами. Алексей в ярости тогда высадил весь диск из своего ППШ по дереву, на котором укрывался вражеский снайпер. Он продолжал стрелять и тогда, когда враг уже свалился с дерева, изрешеченный пулями, пока не кончились все семьдесят патронов и даже после этого еще долго продолжал нажимать курок автомата с пустым диском, ничего не соображая от отчаяния. С собой Алексей привез документы и медали отца, целых девять боевых наград. Лихой был казак Иван Зуенко, светлая ему память.
Ворона Фрося через год поправилась, и мы ее отпустили на волю. Но она еще много лет прилетала к нашему дому, садилась на ворота и во все воронье горло кричала хриплым голосом : «Маамаа, Маамаа». Кроме этого она больше ничего выучить не смогла, но Алексей, Дуся, Николай, Саша, Татьяна и я, не обижались на нее за то, что она не смогла выучить наших имен. Мы все были рады и тому, что благодарная птица о нас не забывает и прилетает нас навещать.
