Отборочный тур на 7 Грушинский конкурс. Малая проза (Авторская песня)

Они стоят у стойки регистратуры, и Олечка тихо хнычет, уткнувшись в папино пальто. Воспаленные от недосыпа глазки устало моргают. Папа, такой большой и надежный, защитит от боли. Такой ноющей и стреляющей, какую ребенок испытывает впервые в жизни.
Это не как в тот раз, когда Олечка тронула пальцем горячую кастрюлю. Тогда мама один раз помазала кремом, и все прошло.
Хочется спать.
– Не трогай языком, – говорит мама, – а то еще больнее будет.
Как же не трогать? Вот он, больной зуб. Девочка тут же отдернула язык и засунула его подальше – за другую щеку.
Вышел доктор:
– Мы не лечим зубы. Здесь неотложная помощь. И молочные зубы вообще не лечат. Его придется удалить.
Папа – главный.
– Придется удалить, – вздыхает он и сердито говорит маме:
– Можно было посеребрить давно.
Олечку сажают в кресло. Она доверчиво открывает рот, не зная, что сейчас будет еще больнее.
Папа, такой большой и надежный, торопливо уходит.

***
Теперь девочка сидит на руках у мамы. Папа сдулся, как-то съежился и протягивает дочери вырванный зуб:
– Смотри, какой черный. Там червяк завелся и съел твой зуб.
Олечка ощупывает остальные зубы: нет ли там червяка?
– Просто кто-то ел слишком много конфет. – Мама подсовывает Оле тряпичного зайца. – Вот, посмотри: у зайца все зубы целы, ведь он ест морковку.
– Я куплю новую куклу, – говорит папа. – Новая кукла за героическое поведение у зубного врача.
«Пожалуй, папа все еще надежен», – девочка оценивающе смотрит на отца.
– Хочу новую куклу, которая какает. Как у Ленки в детском саду, – Олечка уже в предвкушении подарка.
– Новая кукла, которая какает… – Папа делает вид, что записывает в блокнот.

***
Мама поставила куклу на сервант.
– Зачем покупать такие дорогие вещи? – сердито говорит она папе. – Денег в обрез. Это все равно на один раз – такой возраст.
– За зуб, – твердо отвечает папа. – Хорошая вещь. Можно кормить силиконовой кашкой...
И приводит предпоследний довод:
– У Ленки в детском саду такая же.
Папа снимает куклу и распаковывает коробку. Мама хмурится.
– Помнишь, ты говорила, что не каждая женщина вырастает матерью.
Это уже удар по больному месту. Последний довод.
– Да, не каждая, и нельзя никого в этом обвинять. Только вы воображаете, что каждая девочка от рождения умеет кормить грудью, пеленать, лечить детские болезни…
– Я никого не обвиняю. – Папа разводит силиконовую кашу. – Но такие игрушки нужны для девочек.
Олечка, притихнув, слушает, как мама с папой разговаривает, и не понимает, ругаются они или нет.

***
– Мама, почему Маша не какает?
Силиконовая каша закончилась вчера вечером, и девочке нечем куклу кормить. Еще позавчера Маша благополучно изрыгала серую смесь из заднего прохода, и вот уже второй день, как…
– Кукла заболела, – находит мама единственное доступное Олечке объяснение.
– Кукла умрет, если не будет какать?
– Нет, конечно, не умрет.
– А я умру, если не буду какать?
Мама пытается перевести китайскую инструкцию, но безрезультатно.

***
– Папа, кукла умрет?
– Почему она должна умереть? Она же не настоящая. Куклы не умирают, дочка.
– Она уже давно не какает! У нее, наверное, живот болит. – Олечка плачет. – А Ленкина кукла не умрет! Она не больная!
– Сейчас мы с мамой позвоним в интернет-магазин, и все узнаем.
Папа набирает номер.
– …чувствуется запах задохнувшейся воды, – докладывает он в телефонную трубку.
– Мы можем предложить вам дополнительную упаковку силиконовой смеси. Накормите куклу до отвала, и застрявшая смесь выйдет, она просто загустела в «желудке». Можно выдуть силикон, просунув в рот трубочку для коктейля. Можно попытаться высосать ртом из заднего прохода…
– Можно попытаться высосать ртом из заднего прохода, – мрачно говорит папа, положив трубку.
– Двести долларов неизвестно за что! – возмущается мама.

***
Олечка тревожно вздрагивает во сне, когда родители высвобождают Машу из ее пухлых ручек.
– Сначала попробуем продуть трубочкой. – Папа берет куклу за ногу и несет в ванную.
У мамы не хватает дыхания. Она краснеет, надувает щеки, но силикон застрял намертво. В розовом резиновом животе куклы раздается бурчание, серая капелька показывается сзади, издавая запах затхлой воды – и всё.
– Давай ее перевернем вверх ногами. Может, горлом пойдет...
Наконец, мама обессиленно садится на край стиральной машины и вытирает пот со лба.
Сильные мужские руки нажимают на мягкий Машин живот, практически перегибая куклу пополам. Ничего.
– Начинай высасывать.
– Сам высасывай, я выдувала!
Папа снова сжимает розовый живот и втягивает полный рот вонючего силикона.
– Да к чертовой матери! – Он сплевывает в раковину и, неловко взмахнув руками, ударяет Машу головой о смеситель. Один голубой глаз с пушистыми ресницами из шелка вываливается из орбиты.
С минуту родители в недоумении смотрят на разбитую голову куклы.
Затем мама, ухватив за желтые волосы, три раза с силой ударяет пупса о чугунный край ванны.

***
– Ты знаешь, папами ведь тоже не рождаются. Особенно папами маленьких девочек.
Мама виновато упаковывает Машу в мешок из-под мусора и кивает головой.

Кукла

***
Машина мягко шелестя колесами высовывается из арки и останавливается.
Тускло горят фонари. Ночная улица пуста. Только где-то вдалеке, прижимаясь к домам бредет небольшая женская фигурка. Янка сидит, пристегнувшись на переднем сидении и рассматривает большую золотую рыбку-ароматизатор на лобовом стекле.
Миха прикуривает сигарету и тянется обнять девушку за плечи.
Женская фигурка все ближе.
- А что бы мы сказали твоей жене, если бы она вернулась домой не вовремя?
«Хотя, как это не вовремя вернуться в свой собственный дом?» - мелькает у Янки странная мысль.
- Сказали бы, что ты берешь у меня уроки французского, - мужчина треплет ее рыжеватые волосы и молодцевато усмехается.
- Так поздно уже.
- Для французского никогда не поздно.
Миха отворачивается и видит женскую фигурку уже в пятидесяти метрах от машины.
- Выходи! – вдруг отрывисто бросает бойфренд.
Темный женский силуэт приближается еще на несколько метров.
- Почему? Ты обиделся? – растерянно говорит Янка.
- Выходи, твою мать! – приглушенно рычит Миха и распахивает дверцу с ее стороны. – Да пригнись!
Девушка нервно рвет ремень безопасности, который не отстегивается, а бойфренд уже толкает ее наружу.
Запоздалая прохожая торопливо проходит мимо машины.
- Фуууу! Обознался! Думал, что жена. – Мужчина откидывается на спинку водительского сиденья.
- Может домой вернемся? – робко спрашивает Янка, глотая комок в горле.
- А что скажем, если…? Пойду посмотрю. Может эта женщина из знакомых?
Миха неловко, как будто ноги его не слушаются, выходит из машины, трусцой бежит за пропавшим уже силуэтом, безнадежно машет рукой и возвращается.
- Поехали, покажу место силы.

***
    
«Это Дворцовый мост», - точно определяет Янка.
- Сейчас еще не разводится, - кричит Миха.
Шума шагов не слышно из-за рева ветра. Черная Нева беспокойно бьется об гранитную набережную.
Янка кутается в тонкую курточку на флизелине. Лицо сразу обветрилось и покраснело.
- Давай я тебя сфотографирую на фоне Зимнего дворца, - девушка достает телефон.
- Не надо, - отрицательно качает головой Миха. – Еще выложишь в Интернете.
К горлу Янки опять подкатывается комок, она пытается сглотнуть, но не получается.
Они идут в сторону стрелки Васильевского острова, останавливаются, мужчина снова кричит:
- Смотри! Смотри в воду! Это место силы!
Янка старательно, слезящимися глазами, смотрит, как ветер бешено рвет Неву, бьет ее об опоры моста.
«В такой страшной реке не может водиться рыба», - отчего-то думает девушка и перегибается через резную решетку.
Волны поднимаются и разбегаются в разные стороны, закручиваясь и образуя буруны. Отблески фонарей мечутся в воде.
Проклятый комок вдруг вырывается наружу детским обиженным всхлипом и Янка сразу захлебывается волной воздуха. Задыхаясь, продолжает смотреть в черный рисунок воды и вдруг понимает, что Нева манит ее, приковывает взгляд, и хочется кинуться в могильный холод северной реки.
Миха что-то кричит и машет руками, а девушка застывает, вцепившись озябшими пальцами в узорчатый чугун.
Вдруг Янка чувствует что-то горячее на щеках. Она с трудом поднимает руку и оттирает слезы.
- Чувствуешь силу? – тормошит ее Миха.
- Отвези меня домой, - по-мужски грубым, чужим голосом говорит девушка и бойфренд почему-то слушается.

***

- Явилась в три часа ночи, еще и с хахалем на машине, - бабушка выставляет на стол холодную картошку. – Очки зачем нацепила?
Янка стаскивает с носа очки и забрасывает в цветные тряпки на тахте.
Холодная картошка вкусная.
Обветренное лицо жжет.
Девушка открывает засаженную печную дверцу и шевелит кочергой угли.
- Что огонь-то ворошить? Заслонку уже открыли… Чудная, приехала и уселась у печки.
- Здесь мое место силы, бабуль… - Янка улыбается и веснушки на лице сияют в свете угольков.

Место силы

Часто конкурсы посвящаются людям, которые работали по призванию и для людей с полной отдачей, а не ради того, чтобы на конкурсах "рвали их ризы" во всех смыслах. Неужели они это заслужили, пролив свет на многое?
Андрей, извините, но Вы опять невнимательны.

          Петр, если серьёзно: правила сформулированы, сформулированы не нами, менять их мы не можем, да и не хотим. Ваше право - участвовать или нет. Не вижу предмета для дальнейшего обсуждения - ни при "внимательном", ни при "невнимательном" рассмотрении. Тем более, что Вы обсуждаете "теоретическую" возможность, а не реальные свои проблемы.

Я в общем, Андрей, если Вы ещё не поняли. Впечатление, что максимум сегодняшних литераторов - не тупость, а суета ради количества кликов, не смотря на то, что любое дело можно при желании делать с нормальным смыслом.
Я не удивляюсь: этому учит любая маркетинговая система. Но не ужели не хватает фантазии и рассудительности, чтобы добавить живой шарм со смыслом?
Вообще не понимаю, как вы взаимодействуете, и как это назвать взаимодействием.

Ладно, не буду досаждать тем, что человека лучше поднимать, чем опускать, особо, если делаешь ему предложения о взаимодействии, всё равно это останется без внимания.
Жаль, Андрей, очень жаль...

   Мой юный читатель, тебе будет сложно поверить в одну непреложную истину, ибо в неё сложнее поверить, чем в правдивость истории, которую я поведаю. А истина заключается в том, что и я когда-то был ребёнком. Да-да, почти уверен, так оно и было со мною на самом деле, но порою сомневаюсь, а не приснилось ли мне это однажды под Рождество? В чём я действительно не испытываю сомнений, так это в том, что, будучи маленьким мальчиком, я посетил удивительный сад... Однако, ты не находишь, что интересную историю следует начинать рассказывать не с начала, а задолго до её начала, а иначе какая же это интересная история?
   Знаешь ли ты о Летнем саде в Петербурге? Если нет, то расспроси родителей. Я уверен, они не задумывались, зачем потребовалось различать сады по временам года. Дело в том, что существует и Зимний сад. Искать его нужно под Рождество в Зимнем дворце. Взрослые не понимают, что идти гулять можно и не на улицу, а приходить в гости не обязательно в дом. В то время как любой ребёнок знает, что когда сад находится в доме, то в нём и зимой тепло, и не надо одеваться, чтобы отправится на прогулку. Мир странно устроен: будучи маленькими, мы посещаем Зимний Сад во дворце, а когда вырастаем, идём во дворец Летнего сада. Я впервые узнал о саде от девочки, которую застал в тот момент, когда она выцарапывала своё имя камнем перстня на стекле одного из окон дворца. Проказница сказала, что если я её не выдам, то она отведёт меня в Зимний Сад. Так что не обижайся на то, что не говорю, как её звали – я же ей обещал, и это наша с ней тайна.
   Сад - удивительное место! Сколько бы там ни находился, возвращаешься всегда вовремя. Нет, время за пределами этого места движется, но его проходит ровно столько, сколько остаётся до назначенного часа возвращения. Можно ли описать сад? Наверное, можно, но это всё равно как описывать сказку. Право же, туда лучше один раз попасть. Скажу только, что в саду есть Деревья Желаний, но я помню теперь лишь о двух: Дереве Большого Желания и Деревце Малых Желаний. Только это вовсе не деревья. Прохожие на улице принимают тела грифонов за скульптуры, но души всех сказочных животных живут в саду. В этом месте ничего невозможно перепутать, даже если захочешь – это единственное что там не сбывается, я проверял. Ещё помню: если в городе встречаешь пару “статуй” грифонов, то можно обратиться через них. Сад услышит желание и исполнит. Но надо помнить, что за маленькое желание отвечает грифон, находящийся от тебя справа, а за сокровенные – тот, что слева. Или наоборот… Тут важно не перепутать!
  Другие души-деревья тоже что-то могут, но я уже не помню, что… Когда дети вырастают из своего возраста, они примеряют новый, но при этом увлекаются и многое забывают. Они становятся взрослыми и делают в своих домах зимние сады, не понимая, что это их детские воспоминания о том единственном на земле Зимнем Саде Зимнего дворца неповторимого города моего детства – Санкт-Петербурга.

Давным давно жил в самом центре Восточной Австралии, там, где теперь штат Квинсленд, воин по имени Быстрый Опоссум. Мало кто мог сравниться с ним в ловкости. А уж в метании бумеранга он был всегда первым.

А надо сказать, в те времена бумеранг был совсем не таким, как сейчас. Был он прямым и, пущенный крепкой рукой, летел далеко вперед, на сотни шагов, а то и дальше. Воины кидали бумеранги, чтобы поразить врага. Бывало, что в ответ прилетал другой бумеранг, пущенный такой же крепкой рукой. Нередко он попадал кому-то прямо по лбу, и это было очень даже больно. Ударенный чужим бумерангом воин бросал все свои и с криками убегал к ближайшей реке лечить холодными мокрыми камнями быстро синеющую шишку на лбу.

Обычно, победители (те, у кого шишек было меньше), с радостными боевыми криками собирали брошенные вражеские бумеранги и это называлось – Победа в бою. Толку от этой Победы было не очень много, потому, что все - и земля, и вода в реке, и деревья, и горы, и небо и крокодилы, и страусы, и даже ленивые коалы на ветках – все равно оставались ничьими. Их нельзя было унести и сказать – это мое. А куча чужих бумерангов годилась только для следующей войны – кинуть их обратно в бывших хозяев.

Так продолжалось много лет. И вот однажды Быстрый Опоссум с товарищами пошел воевать с соседним племенем Желтых Кенгуру. Как обычно, увидев противников, они радостно закричали, кинули в них свои замечательные бумеранги и стали ждать бумерангов в ответ.

Но не тут-то было. В ответ ничего не прилетело. Это было не по правилам. В бою полагалось кидать свои бумеранги и ждать бумерангов в ответ. Если, конечно, не получал бумерангом в лоб. Тогда тоже было ясно, что делать.

А тут...  Опоссумы не знали, что теперь. То ли уже пора кричать Победу и бежать вперед, то ли наоборот. Постояв некоторое время, послали на разведку самого маленького Опоссума. Оказалось, что Желтых Кенгуру давно след простыл. Вместе, между прочим, с Опоссумьими бумерангами.

А какая же это тогда Победа?!

Расстроенные, ни с чем возвратились воины - Опоссумы в свою деревню. Стыдно им было, что не принесли они ни полученных в честном бою шишек, ни чужих бумерангов. Да и свои неизвестно где потеряли.

Быстрый Опоссум переживал больше всех. И вот вечером сел он делать себе новый бумеранг взамен потерянного.

Стал Быстрый Опоссум перебирать сухие ветки, что он припас для новых бумерангов. И тут ему попалась одна, изогнутая. - Нет, эта мне не подойдет. Выброшу ее прочь,  - сказал Быстрый Опоссум,  кинул ветку в темноту и наклонился за следующей.

- Бум! – что – то ударило его по лбу, и здоровенная шишка немедленно появилась на месте удара.

- Что такое? – воскликнул Быстрый Опоссум, - Кто тут кидается бумерангами?

Кривая ветка снова попалась ему под руку. Он снова кинул ее в темноту, и вторая шишка появилась рядом с первой. Так продолжалось еще некоторое время. Но, когда новым шишкам на голове уже не осталось места, Быстрый Опоссум задумался. Кривая ветка, удар по голове, шишка, снова кривая ветка. Несомненно их что-то связывает!

Он изо всей своей немаленькой силы размахнулся и запустил кривую ветку в сторону невысокой в ту ночь полной луны. Ветка, крутясь, почти долетела до ее блестящего диска, потом повернула и, чуть погодя, крепкий удар по лбу подтвердил правильность едва родившейся теории.

- ЭВРИКА! – закричал Быстрый Опоссум на своем австралийском наречии, что означало, как и на любом другом – «НАШЕЛ!»

Так случай привел к открытию чудесного свойства правильно изогнутого бумеранга возвращаться назад к своему хозяину.  

Это открытие, кстати, совершенно изменило способ ведения войн в Австралии. Стало вовсе ненужным искать настоящего противника. Достаточно было с криками выбежать к реке, кинуть свои бумеранги, получить по лбу, собрать бумеранги и с радостью Победы вернуться в свою деревню.

Так было значительно быстрее, да и, в общем, менее больно. Все же, свой бумеранг кажется всегда немного гуманнее чужого. Хотя, этого слова Опоссумы и Кенгуру еще в те, далекие от нас времена, и не знали.  

Мой маленький друг. Сегодня ты знаешь вообще много всего, чего не знали герои этой истории. Однако, вспомни о них, когда тебе вдруг захочется ощутить радость Победы в какой-нибудь своей войне...

Часть 2. Трагическая.
_____________________
Жила-была настоящая русская баба. И всё у неё  было по-настоящему: то коней на скаку останавливает, то горящие избы штурмует.
И вот однажды, когда был у неё перекур, задумалась баба о том, что нет у неё настоящего  мужика.
А как жить настоящей бабе без настоящего мужика?
И "скучно, и грустно, и некому..."
Решила она с конями и горящими избами повременить, и отправилась  на поиски стОящего мужика.
Да вот незадача: всех стОящих мужиков давно поразбирали бабы глупые и беспринципные.
Загоревала-заплакала тут баба.
Печалилась она три дня и три ночи. И превратилась в Бабу Ягу: женщину мудрую, решительную, но одинокую.
Так и живёт теперь в избушке на курьих ножках, летает на ступе, промышляет колдовством.
А ведь всё могло быть совсем иначе!

Под Рождество, когда все начинают верить в чудеса, они, как будто услышав позывные, просачиваются в наш мир из других параллельных вселенных, где чудо - так же обычно, как и... съеденная конфета.

Яшка жил с бабушкой. Родители погибли в автомобильной катастрофе.
Этим утром он встал ожидая найти под ёлкой традиционные, связанные бабушкой, шарфик, или варежки.

Яшка очень любил сладости, но бабушка его этим не баловала. Она считала их вредными для ещё неокрепших яшкиных зубов.

На этот раз там лежал... шерстяной носок. Интересно, подумал Яшка - а второй нужно ждать до следующего Рождества? Но в самом носке на этот раз что-то похрустывало, наподобие конфеточной обёртки! И точно - там были конфеты, какие обычно дарила ему... мама.

Он их развернул. Да, точно такие и так же пахнут, и... нет, съесть, и даже попробовать их он не мог. У него ком встал в горле.

Он подошёл к загадочно улыбающейся бабушке:
- Ну что, внучок, как твой носок?
- Спасибо, бабуля. Тёплый и... Яшка сделал долгую и многозначительную паузу, - сладкий!
- Сладкий?! И не надейся.
И тут началась очередная лекция о вреде сладкого.

И вдруг он вспомнил о просачивающихся в наш мир чудесах, о которых ему когда-то рассказывал отец.
Может, конфета – это то самое чудо? Сначала он хотел заплакать, потом засмеяться. Значит теперь его родители обитают в стране чудес?!

Ему захотелось их обнять, расцеловать, или хотя бы поблагодарить.
Но как это сделать? Взгляд его упёрся в бабушкин подарок. Жаль, что она не связала ему свитер!

Но разве можно передать в другую вселенную... любовь?
"Можно! Посредством искусства!" Так говорил отец.
Яшка схватил цветные карандаши, нарисовал и бабушку, и себя со шерстяным подарком на одной ноге.

Он положил рисунок под майку, чтобы тот хоть немножко пропитался... его душой.
Перед сном он сунул его в бабушкин носок и загадал самое сокровенное желание.

Его разбудил шорох, как будто кто-то тихо, чтобы его не разбудить, прикрыл дверь.
Яшка рванул к 'порталу'. Рисунка там не было!

Он подошёл к окну и посмотрел на звёзды...
Нет, может быть та, другая вселенная огромна, но его папа с мамой должны быть где-то рядом.

Он вернулся в кровать и с этими мыслями наконец-то крепко уснул.

Немного погодя, вытерев слёзы, заснула и бабушка.

1.

Старого Бригга списали давно. Наверное, списали и все те суда, на которых он когда-то ходил в дальние страны.

Он жил и работал на старом, позабытом богом и людьми маяке. Так ему было удобно, да и жизненно необходимо. Самое главное - море всегда было рядом, оно было повсюду. Всегда с ним рядышком было и его одиночество, каковым он тоже очень дорожил. Раз он изменил женщине, которую любил, и которая очень любила его. Море - было его второй любовью, и с ней он решил не расставаться никогда.

Бригг и сам был похож на старый корабль. Мускулистые руки – канаты, потрескавшееся загорелое лицо, покачивающаяся походка. Кое-как постриженная борода и кепка, с которой он никогда не расставался, она прикрывала его лысую крепкую голову.

Он смастерил корабельный штурвал там, где мог быть капитанский мостик, если бы маяк был кораблём. Работа была нехитрая - зажигать по ночам и в непогоду мигалку. А если случится - поймать сигнал бедствия, который каким-то образом не доходил до спасателей, и передать SOS в самые надёжные руки, зная, что те спасут терпящих кораблекрушение.

За долгие годы работы на маяке он побывал (конечно, в мыслях) и капитаном, и боцманом, и шкипером, и... даже юнгой - на всех судах, о которых знал, во всех эпохах, с чьими перипетиями он познакомился в потрёпанных книжках.

Наступила ночь перед Рождеством, он планировал провести её как всегда... Но он и не мог предположить - насколько необычна будет Эта ночь, и насколько удивительным будет его новое приключение.

Начался праздничный вечер с традиционного полстакана рома, нехитрой закуски, состоящей из крабового салата и жареной рыбы... Потом Бригг ощутил небольшой толчок, 'за бортом' негодовала стихия. От полстакана рома 'штормовая качка' в его голове никогда не поднималась выше 3-4 баллов.

Но в этот раз всё пошло не так. Сначала послышался ужасный скрежет, как будто старое, но крепкое судно взяли в тиски две огромных скалы и стали проверять его на прочность. А тряхануло с такой силой, что всё, что находилось в комнате, вместе Бриггом было откинуто к захлопнувшейся двери. Треснуло окно у штурвала и в комнату ворвался морозный ветер с шипением волн, превратившихся в настоящих монстров, почуявших очередную добычу, жалящих всех подряд.

Бригг дотянулся до 'непроливайки', как он называл плащ, предназначавшийся смотрителям маяка - тёплый и плотный. Ему удалось накинуть его на трясущееся тело и доползти до штурвала. Он не верил своим глазам: маяк, вместе с обрывком скалы... нёсся в открытое море. Сбоку на него накатывала огромная волна, готовая его поглотить. Бригг инстинктивно крутанул руль, чтобы развернуть корабль навстречу волне. К его удивлению судно повиновалось этому движению.

Он не помнил сколько боролся с бурей, не знал - где находится. Но буря постепенно утихла. 'Вот теперь самое время и проснуться', - подумал с усмешкой 'Капитан Бригг!', как себя он мысленно называл.  Но чудеса только начинались! Вдалеке он увидел огни и направил туда свой ‘корабль’.

...
Как ни старался Бригг - маяк врезался в берег с такой же силой, с какой от него оторвался. Очнувшись от удара, Бригг поднял голову. Всё было тихо. Только откуда-то издалека до него доносились звуки фокстрота.

Он спустился на песчаный берег. Неподалёку виднелся кабак, который, очевидно, и был источником суеты и веселья. Бригг отворил дверь и ввалился в салон. По замызганному полу скользили слипшиеся пары, за одним из столиков одиноко сидела пожилая дама, ни на кого не обращая внимания, она уставилась в точку взглядом, тонущим где-то далеко в море. Бригга охватило непонятное тёплое чувство к этой женщине. Он подошёл к ней. Они долго смотрели друг на друга, будто силясь что-то вспомнить.

Женщина была немолода и похожа на несбывшиеся надежды: потухший взгляд, нездоровый цвет лица, не первой свежести платье. Хотя общие черты лица выдавали когда-то симпатичное и озорное лицо.

Наконец, Бригг сказал:
- Мадам, можно мне в ознаменование нашего знакомства угостить Вас? Что Вы пьёте?

Тут же подбежал официант:
- Салли пьёт бурбон.

Бриггу он принёс его любимый ром.
- Так Вас зовут Салли? - сказал он, усаживаясь рядом с женщиной. - Я – Брайан Бригг.

Его собеседница при этом имени как-то вздрогнула и с бесконечным удивлением уставилась на него. После этого, какие бы попытки Бригг не предпринимал – все его старания разбивались об этот удивлённый, пронизывающий его насквозь, взгляд.

- Может, потанцуем?
- А мы... не рассыпемся? Ведь прошло столько лет!

Это были первые слова, произнесённые Салли. Голос был скрипучим и осипшим, очевидно, от длительного употребления виски.
Бригг делано засмеялся:
- Ну, я ещё крепкий. Рано меня списывать на берег.

Салли внимательно на него посмотрела и протянула руку. Они с трудом поднялись и доковыляли до центра площадки, где уже не осталось никого из танцующих. Послышались сальные ободряющие возгласы и... аплодисменты.

Когда они вплыли в бодрящий поток фокстрота, в его освежающий ритм – Бригг почувствовал, что движения его партнёрши стали более плавными, да и старый окаменелый артрит стал постепенно его отпускать...

Бригг вспоминал давно забытые па фокстрота и искусно вовлекал женщину во всё ускоряющийся ритм. Он почувствовал как Салли вздрогнула, как будто сквозь них прошла какая-то волна. Рука, которую держал Брайан перестала быть шершавой, как наждачная бумага, лицо стало наполняться румянцем, глубокие впадины морщин постепенно исчезали. Ресницы удлинились, зубы побелели, волосы постепенно приобретали цвет и блеск.

- Ну что, мой юный друг? Теперь-то ты меня узнал?

Брайан вдруг понял, что давно знает эту женщину... ту, самую, что он оставил тогда... на берегу и к которой никогда уже потом не вернулся.

Он резко остановился и обернулся в единственное зеркало, на него смотрел давно забытый им Брайан Бригг, каким он был лет 50 тому назад.

Весь кабачок превратился в декорации – и скалящий зубы официант, и пьяные посетители, и музыканты. А музыка теперь доносилась с видавшего вида патефона, но и она превратилась в шипение и смолкла

С улицы послышался грубый громкий крик:
- Где его черти носят?!
- Бригг, мы через час отходим! Опять захотел под арест?

- Ну что, мой юный герой? Наше время истекло? - Салли смотрела на него испытующе, глаза горели одновременно и любовью, и презрением.
- Нет, - прошептал Райан. - У меня есть вещи поинтереснее.
- Вещи? А может... жизнь?

Они схватились за руки и рванули в темноту, до того в как этот декорированный кабак не ворвались тёмные силы из прошлого.

2. (альтернативная концовка)
Они скрылись в чаще. Бригг инстинктивно тянул Салли к разбитому маяку, который он оставил совсем недавно.

- Вон они! Держи их! – послышались радостные окрики.

Они вскарабкались по высокой скале до маяка, а потом – на самую его вершину.
Как хорошо быть молодым! Даже дыхание не перехватило и не было никакой усталости.

- Ага! Попались! - один из преследующих показывал на него сквозь разбитое окно.
- Я не хочу тебя опять потерять! - взмолилась Салли.
Брайан очистил окно от осколков и они вступили на карниз. Внизу плескалось море и виднелись острые камни.

- Делай как я! - выкрикнул он, и набрав в лёгкие побольше воздуха и раскрыв руки как крылья, прыгнул вниз.

Салли автоматически кинулась за ним. Мелькание скал перешло в туман, а затем в мелькание волн и... всё успокоилось. Они летели низко над морем и оно отражало двух прекрасных белокрылых чаек.

Первым опомнилась Салли:

- Ну что, надо подкрепиться перед дальней дорогой?
- И я знаю где! - выкрикнул Бригг. - За мной!

Они подлетели к кабачку из которого совсем недавно так поспешно бежали. Подкрепившись хлебными крошками они собрались было лететь, но тут увидели направленный на них удивлённый, но уже мертвенный взгляд одинокой женщины, которая совсем недавно была Салли Хопкинс.

Зрелище было жуткое, Салли не могла оторвать взгляда от застывшей в неподвижности женщины.

- За мной! – выкрикнул Бригг, и звук был таким отчаянным, какие Брайан не раз слышал, от кружащих вокруг маяка чаек.

Они сделали круг над островом. Маяка нигде не было видно, как будто последний корабль Бригга потерпел кораблекрушение и ушёл на дно вместе со своим хозяином.

...
Они долго летели в открытое море.

- Куда мы летим? – спросила Салли
- Мне нужно кое-что проверить! – отвечал Брайан.

К концу дня они долетели до старого маяка. Они влетели в разбитое окно. За столом сидел старый Бригг уткнувшись лицом в стол.

Они долго смотрели на него.

- Не жалей их, - наконец промолвила Салли. – Они были несчастными и одинокими.

Она уже осматривала заброшенное помещение:
- Надеюсь, теперь-то мы совьём себе гнёздышко!

Вокруг маяка кружили многочисленные чайки и о чём-то кричали. Но их язык был им непонятен.

Благовоспитанный автор надевает на свою фантазию крепкую узду и накидывает на текущие события темную вуаль таинственности
Антон Чехов
«Брак по расчету»

Все счастливые семьи похожи, утверждал Лев Николаевич. Нет, он, конечно, человек известный – но неприятный такой вот однозначной самоуверенностью...

Впрочем, сознательный гражданин Инакенций Толстого не читал. Он полагал, что для счастья надо крепко стоять на ногах и жить по расписанию. А разнообразные, по уверению того же нечитаного писателя, несчастья – это от распущенности. Надо аккуратно, вовремя, все по полочкам – ходить на работу, пить рюмку после бани, копить на новый холодильник и болеть за «Динамо» – тогда ничего никогда нигде не смешается.

Вот и в тот страшный вечер жизнь скользила гладко, по обыкновению...

* * *

Мирное небо Родины зажигало зарю – красилось, значит, перед сном. Черт знает, зачем оно это делает, лучше бы что-нибудь предвещало – а то ведь, зараза, не предвещало ровным счетом ничего!

Инакенций солидно вылез из троллейбуса и походкой рабочего человека – хозяина всей Земли – направился к детскому саду. Сын уже ждал, подпрыгивая у калитки. Розовая ладошка утонула в мозолистой пятерне – пацаны двинули домой.

Скупые отработанные движения – и вот раздетый отпрыск зырит мультики, а папка на кухне пилит сало, помахивая семейными трусами. Тихо, по-вечернему мерцают лица. Ходики над сервантом тикают мирно...

Лязгнул замок, хлопнула дверь. Клавдия в новом пальто (богатое, в пол, кожа с матерчатыми вставками радикальных цветов – муж справил с последней получки) шумно отдувается, треплет вихор выскочившего сына, вручает жующему Инакенцию авоськи, журчит глупости про соседей и погоду, расстегивает крючочки с пуговицами...

– Где ботинок? – грянуло из прихожей.

Инакенций чавкнул.

– Куда ботиночек Ферькин дели, спиногрызы? – Клавдия воздвиглась на пороге кухни.

– Там, ну... – взмахнул Инакенций ножом.

– Там – левый, – выразительно сказала Клавдия. – Правый где?

Инакенций с некоторым раздражением отложил сало и протиснулся мимо жены в коридор.

Напротив зеркала, под вешалкой, на своем, специально обученном месте, стоял с раззявленными липучками детский ботинок.

Один.

Инакенций долго на него посмотрел, почесал трусы и зачем-то открыл шкафчик, куда ботиночек поставить не мог.

Тем более один.

– Ферапонт! – дрогнул голосом.

Сын высунул голову из зала.

– Ботинок брал?

Сын помотал головой и скрылся.

Отец пошевелил пальцами, будто перебирая струны арфы.

«Ну эта... Сперва шапочку... курточку расстегнул... сам разулся, после его...»

На кухне засвистел чайник. Инакенций строевым шагом двинулся на звук и налетел на Клавдию.

– И чо? – спросила она. В голосе сквозила та неподражаемая ирония, что вырабатывается у супругов годами счастливой семейной жизни.

– Ай! – дернул он подбородком. – Иди с глупостями. У меня хоккей счас...

* * *

Матч не лез в голову. Во что обратилась тихая (в основном, конечно, по ночам) семейная обитель! Квартира ежилась и жмурилась от пушечного гула, с которым Клавдия переворачивала всё вверх дном. Досталось даже проволочному коврику снаружи у входной двери – хотя под ним мудрено было спрятать и спичку.

Заплаканный Ферапонт забился в угол. Десять раз сказав, что он не брал, точно не брал, не брал совсем, даже не трогал, и не пинал, и не видел вообще хоть одним глазком, он категорически разревелся и спрятался, прижимая к груди любимый пистолет, потому что жизнь нехорошая.

Инакенций запутался, где чьи ворота и кто вообще с кем играет, потому что трижды рассказал вслух и без числа прокрутил в мозгу как они пришли, и закрыли дверь, и кто кого раздевал, и с какой ноги разувались, и вот даже ключи на своем гвоздике висят, видишь ты, дура?!.

* * *

– ...Нет, ты не понимаешь, Зинка, – Клавдия тяжело привалилась к телефонной тумбочке, промакивая лоб половой тряпкой. – Я всё-всё перерыла! Мало-мало с ума сойду... Это хуже, чем с помидором тем... Ну я ж рассказывала... Как не помнишь? Вот же, по осени... Режу салат, полезла в холодильник за помидором, тут телефон – ты и звонила, кстати! – я его вместе с ножом на холодильник, беру трубку. Поболтали с тобой часок, я и забыла. Потом вспомнила, иду, значит, к холодильнику. Нож лежит – а помидора нету! Бат-тюшки... И дома, главное, никого. Поискала, повспоминала... Нет, и всё тут! Совсем, думаю, с катушек двинулась. Ну вот буквально полтергейст в квартире! Да... Неделю не в себе была... А потом Ферька машинку закатил под холодильник... Ох, у нас же «Орск» этот допотопный, ты помнишь, и когда уже мужик мой на новый заработает... Полезла я, значит, спиногрызу игрушку достать, да и, думаю, дай-ка пыль там смахну... И выволакиваю тряпкой помидор!.. Нет, я смотрела! Даже спичкой тогда светила! Но там выступ такой, для педали... Он же еще педалью раньше открывался, пока не сломалась... И выемка под ней – и помидор этот проклятый аккурат, значит, в нее...

Клавдия глотнула из кружки, помахала перед лицом.

– ...Батюшка, говоришь? Квартиру освятить?!. Слушай, знаешь что – иди ты в баню, ясно? И вообще, некогда мне с тобой лясы точить, пока.

Трубка с лязгом упала на рычаг. Клавдия машинально провела по ней тряпкой.

* * *

Инакенций с лицом хоккейного защитника бродил по квартире и, как Паша Эмильевич, заглядывал под вазы и передвигал блюдца. Приподнял половик в ванной, как цветок за стебель. Хоккей кончился ничем, зато суматоха принесла неожиданные плоды. Квартира напоминала поверхность рыбного супа. Нашлось, буквально из воздуха материализовалось такое, о чем не сохранилось и памяти в семейных преданиях. Например, свидетельство о браке, определенное, по взаимному согласию, сгинувшим_и_слава_богу. Инакенцьевы ласты, в которых он, бывалоча, гонялся за жабами и бабами в пруду (на месте пруда теперь грибок и лавочки, там после бани хорошо – жена не видит). Или, внезапно, Клавдиин свадебный бюстгальтер, который теперь она смогла бы надеть разве на запястье...

В прибыли оказался один Ферапонт, да и то – как посмотреть. Дитя с красными глазами мертво вцепилось в найденный автомат. В свое время ему крепко досталось за его потерю, как считалось, в песочнице, а обнаружился, подлец, в недрах платяного шкафа, между сломанными плечиками и кроличьей шапкой с одним ухом. Сын сидел в своем углу и пускал яростные очереди. Родители передвигались зигзагообразно, мелкими перебежками – и только поэтому оставались живы.

* * *

В окнах сгустилось так давно, что все расписания вместе с законом и порядком в дому пошли к чертовой матери. Задерганного ребенка еле уложили, сами долго сидели на кухне. Разговаривать было не о чем, думать – нечем: обугленные запекшиеся мозги не работали. Из радиоточки струилась простая мучительная музыка, стол был сладкий на ощупь (Клавдия в рассеянности съела небольшой торт). Обкурившийся Инакенций ляпнул стопкой по липкому этому столу и прокашлял:

– Спать пошли. Утро, оно... мудреней.

* * *

Укладывались муторно. Без конца ворочались, сражаясь с никогда не вылезавшими – а как что случись, поди ж ты! – перьями из подушек. Взбаламученная квартира переливалась тенями. В самых зловещих черных углах клубились шорохи; вздыхал унитаз...

Неуютно засыпалось, натужно. А на работу чуть свет...

...Клавдия, существо по-женски выносливое, задышала ровней, всхрапнула и обмякла...

...Инакенций пронзал очами тьму... но вот электрический разряд содрогнул челюсть... богатырский, с подвыванием, зевок... желанное забытье...

...

Шшшмяк!!!

* * *

Мир будто лопнул.

Супруги одновременно сели в кровати.

Мир молчал. А ведь в гражданской жизни об эту пору по улице проезжали хоть изредка авто, хулиганы у подъезда ругались матом, в гулком колодце двора обязательно гавкала ничья собака. Если же холодало, бабки, торгующие из-под полы водкой у остановки, подогревались собственным товаром, сбивались в кучу и пели песни молодости...

Мир набрал воды в рот.

Зато стучали сердца. Так молотили, что Инакенций с Клавдией одновременно посмотрели на потолок – не посыплется ли штукатурка? Потом их огромные глаза встретились.

– Соседи, – брякнул Инакенций.

– Нет, – прошептала выносливая Клавдия, – это ТАМ... Иди посмотри.

«А-я-яй!» – заголосило Инакенцьево нутро. Стая мурашек взбежала по плечам. Он включил лампу и огляделся в тошной муке.

– Ну! – выдохнула Клавдия, поплотней заворачиваясь в одеяло.

Мужчина проклял мужскую долю и сполз с кровати. Пошарил под и нащупал гантель. Двинулся на прямых ногах, щелкая всеми попадающимися выключателями. Мрак под воздействием электричества выдавливался из квартиры, но не отступал – налипал в окнах, грозно там набухая, концентрируясь...

Инакенций бережно, как канатоходец, миновал дверной проем, ме-едленно заглянул за угол. Сжал гантель до белых пальцев, вытянул свободную руку...

В прихожей вспыхнул свет.

Радикальное пальто свисало с крючка как казненный преступник. Под вешалкой стоял с раззявленными липучками сыновий ботинок.

Правый.

* * *

В эту ночь Ферапонт отоспался за всех. Омытый слезами, утяжеленный страстью могучий детский сон был так глубок, что мальца еле добудились. Серые воспаленные родители, прикорнувшие лишь перед самым будильником, шарахались по квартире, рикошетя как бильярдные шары. Лица напоминали соленые огурцы, глаза – перегоревшие лампочки. Всё валилось из рук, ничего не соображалось. Муж молчал, жена бушевала, сын капризничал. Ботиночки стояли посреди прихожей, трогательно раззявив липучки.

– Ноги не составляются, грудь ломит... – стенала Клавдия, застегивая крючочки с пуговицами на богатом пальто. Присела и шлепнула ребенка по уху. – Обувайся, кому говорю!

– Где пакеты у нас? – бормотал на кухне Инакенций.

– Ох, спиногрызы... – скрипнула зубами хозяйка и отправилась на помощь.

В прихожую они вывалились вместе. Там стоял Ферапонт и беспомощно оглядывался. В руках он держал ботиночек.

Правый.

* * *

Недостаточная эмоциональная одаренность может иногда спасти жизнь. Клавдия сошла с лица, уронила руки и принялась заваливаться боком навзничь – и если бы не одеревеневший Инакенций, машинально уцепившийся за полу... Он даже не удивился, потому что до конца не проснулся – а во сне не удивляются.

Муж прислонил жену к стене, подергал за подбородок. Клавдия поперхнулась, открыла глаза. Зрачки сузились. Супруги вгляделись друг в дружку...

...и подумали одновременно, что живем мы, в принципе, хорошо, у нас всё есть, мечты сбываются, потому что о большом, недоступном не мечтаем, мечтать такое глупости, нечего даже начинать, а лучше заботиться о завтрашнем дне...

...и повернулись, как по команде.

Молчание сдавило прихожую. Тишина ползла, как трещина в древесной коре...

– Я не брал!!! – заорал вдруг Ферапонт, бросил ботинок и разрыдался.

* * *

Наши мысли – создания, по большей части, скромные. Это выражается в том, что они просто описывают то, чего не в силах объяснить – и выключаются.

Семья вошла в лифт вместе. Они стояли рядом – но каждый был по отдельности.

Ферапонт уткнулся в пол, шмыгал носом и шевелил пальцами в старых, на шнурках, полусапожках.

Инакенций, по-прежнему одеревенелый, уставился на гирлянду жвачек у потолка. В голове мельтешило и вилось, будто снегопад, не давая ни на чем сосредоточиться.

Зато Клавдия была сама концентрация. Она вдавила кнопку первого этажа с силой, способной проломить стену. Антивандальная панель визгнула. «Батюшку! – мысленно чеканила Клавдия, мерцая очами. – Окропить! Освятить!..»

Лифт же чувствовал себя отлично. Мерно гудя, он сходу взял крейсерскую скорость, молодцевато промчал дистанцию и лихо тормознул на финише. Сила инерции придавила пассажиров к центру Земли...

Шшшмяк!

* * *

Трое стояли кружком. Чистыми детскими, ясными женскими и мутными мужскими, но ничего ни у кого при этом не выражающими глазами они смотрели на ботинок.

Левый ботиночек озорно раззявил липучки – одной всё еще цеплялся изнутри полы за радикальную матерчатую вставку богатого, в пол, Клавдииного пальто, а второй будто отдавал честь, благодаря за внимание...