ОГЛЯД
В том далёком времени была у меня приятельница. Назову её Натали, что созвучно её подлинному – непривычному "для нас" – греческому имени. Красотой она, в общем, "не блистала" (реанимация иссохших мумий-метафор), однако была девушка неглупая, вдобавок весьма эрудированная, её отличал "живой любознательный ум"... Являясь научной сотрудницей нашего областного краеведческого музея, Натали отменно разбиралась в живописи, сама очень недурно рисовала. Свои работы показывала мне редко, вроде бы стеснялась. Гораздо чаще демонстрировала прекрасные дорогие антологии с репродукциями старинных мастеров: итальянцы, голландцы, немцы. От неё я узнал о Кранахе (силюсь вспомнить, младшем или старшем) и Дюрере, она их ценила, хотя в целом питала к "тевтонам" скорее антипатию, причём не скрывала этого от меня, подчёркивая, что бывают приятные исключения (мда; слегка сомнительный комплимент сей меня не трогал, как не задевала и её германофобия – на отношениях наших это не отражалось, благо не выходили они за некие рамки...). До знакомства с Натали был я, говоря с натяжкой, приверженцем французского импрессионизма (с натяжкой потому, что профан), она же несколько более "академизировала" мои вкусы-интересы-предпочтения (впрочем, плоды просвещения сего давно уже испарились... завяли, вернее). Ещё я восхищался небезызвестным испанским авантюристом-сюрреалистом (утверждавшим громогласно: "Сюрреализм – это я!"), о котором Натали поведала мне, что он сам придумывал себе парфюмы, в которые добавлял... экскременты, дабы необычный и, прямо скажем, неотразимый аромат получаемых таким способом "духов" воздействовал покоряюще на избранную даму сердца.
Натали много рассказывала об искусстве Запада и Востока, а что касается архитектуры, она обнаружила, несколько удивляясь, "в моём лице" нечто промежуточное между дилетантом и знатоком – зодчество я знал получше живописи, сообразно степени заинтересованности, а поскольку Натали была именно архитектором (дипломированным), то темы на почве общих увлечений казались нам неисчерпаемыми. У неё имелись изданные за рубежом, недосягаемого буржуйского качества, фотоальбомы с видами западных городов (в ту, советскую, эпоху – часть обширного духовного дефицита), и я помню волнение, испытанное от видов Парижа и от загадочных слов Натали: "Стержни Дефанса" ("стержни" сии впоследствии видел я издалека наяву, не приближаясь ним, будучи утомлённым многочасовым похождением по шумной, беспорядочной, изрядно загазованной и всё же захватывающей "столице мира").
Улучив возможность, мы прогуливались по улицам нашего немаленького, но не балующего нас архитектурными излишествами города, в центральной части коего Натали изредка (раритеты ведь) указывала мне на чем-то примечательные (нетипично приличные) здания и говорила, что это образцы такого-то стиля (занесённого сюда, в затридевятьземельный Казахстан, иностранными пассионариями в добольшевистскую эру или после Второй Мировой – подневольными немцами), обращала моё внимание на детали отделки фасадов. Впрочем (и само собой разумеется), от зодчества мы неизбежно-постоянно отвлекались, беседуя и на "более широкие", "общечеловеческие" темы, погружались в философствования, в психо(пато)логические заумствования, пытались передать свои ощущения от любимой музыки, разгорячённо обсуждали фильмы и режиссёрское искусство (Тарковский главенствовал), не избегали и социально-политическо-критических разговоров, причём в дерзко-остро-оппозиционном ракурсе – проще говоря, несли антисоветчину... или я её нёс, а Натали раздумчиво внимала.
Здесь поворот. Маршрут извилист. Однажды вечером мы с Натали шли из музея, я провожал её домой и возбуждённо что-то высказывал, увлекаясь всё более, развивая довольно необычную, как казалось, мысль, используя выражения, враждебные уху и духу советского общества ("превратность", "неизбывность", "преходящее" и т.п.). От ларька с напитками и пирожными-кексами, возле которого мы проходили, аккурат в этот момент отделились два коренастых типа, на вид постарше меня, и – словно ждали сего случая – увязались за нами, отделённые интервалом в несколько шагов... и вот что довелось услышать:
- Не, ты смотри, как этот козёл выражается! Глянь, какого умного из себя корчит!
Я остановился и оглянулся. Натали немедля потянула меня за локоть, тревожно шепча: "Пойдём, пойдём! Не хватало ещё... связываться!"
Вняв совету спутницы, я тронулся, отводя глаза от люмпенских, злонамеренных физиономий, но – взор их свирепый вовсе не был затуманен алкоголем. Видно, видно, что «парни» трезвые... Они не отставали, хищнически ступая по нашим "следам", демонстративно-нахально ухмылялись и продолжали глумиться, изрыгая всякие скабрёзности...
- Ну, чего вылупился, очкарик! - рявкнул один из них, так как я оборачивался и задерживал на них взгляд (что-то такое заприметилось в их облике... печать искушённости). Натали пресекла вторую мою попытку остановиться, решительно и крепко увлекая меня за собой. "Это же идиоты, - тихо говорила она. - Не обращай внимания. Они не могут нас оскорбить!"
Конечно, я проявил мудрую слабость, позволив Натали избавить меня от стычки с двумя двуногими, чем-то напоминающими людей. Стоило мне захотеть, и она не сумела бы удержать меня от дурацкой неравной драки, в которой мне наверняка досталось бы (как доставалось частенько в моей унылой юности, пронизанной регулярно повторяющимися впечатлениями: всюду рыскающие своры трусливо-подонистой шпаны, от которой нет спасения (ибо "правоохранители" ещё жутчее и зловещее), безнадёжные попытки сопротивления превосходящим силам беспричинно возникающего противника... разбитые губы и нос, разбитые очки, душа разбитая...). Вот и эти хамы, несомненно, с удовольствием бы меня "измочалили" – ведь они просто физически-органически не переносят тех, кто позволяет себе "строить умного" и произносить непонятные для них слова. А может, иная тут причина?..
Натали и я в беспокойном молчании шли дальше. Кретины преследовали нас, с уверенностью в своей безнаказанности отпуская стандартно-гнусные реплики – теперь я уже никак не реагировал, переглядывался с сопровождавшей и ограждавшей меня от более крупных неприятностей молодой женщиной (не я – она меня провожала!), с деланной усмешкой прервавшей погодя наше безмолвие на фоне громких "тыловых" оскорблений: "Если б они знали, как смехотворно и унизительно себя ведут! Это шуты, не подозревающие о том, что они – шуты!" И – моя ответная натянутая улыбка.
И всё же... всё же отстали злобные шуты, вдоволь поизмывавшись, но мимолётное чувство облегчения у меня и, вероятно, у моей спутницы сменилось тягостным ощущением опустошённости, как всегда бывает после соприкосновения с чем-то донельзя неприглядным и гадким. Возвращаться к захватившей нас беседе, развитие которой было нарушено вторжением двух человекоподобных, казалось невозможным. Я даже забыл, о чём, собственно, говорил, и испытал странное чувство бессмысленности какого бы то ни было глубокомыслия, в то время как по земле ходят такие мерзавцы и отравляют всё вокруг.
Хамы достигли своего – они ворвались в не устраивающий их диалог случайных (?) прохожих, разорвали все нити в этом диалоге и, произведя столь любезные их сердцу разрушения (смысл их существования), удалились с ухмылками, вполне довольные жизнью. Небось, отметят сей подвиг в компании одобряющих и поощряющих на новые доблести кентов, смакуя подробности своей варварской акции, не первой и не последней в их славной биографии.
Я "довёл" Натали до подъезда её дома, мы распрощались... пожалуй, как всегда, но утомления и гнетущего осадка друг от друга скрыть не могли: обменялись нарочито оптимистическими и ободряющими фразами.
Омрачённый, удручённый собой, я "инертно" брёл домой, обуреваемый, прошу прощения, думами о людских сущностях, о поразительной роли случая, о странности и зыбкости нашей "экзистенции", чреватой провокаторским коварством, необъяснимо изуверской брутальностью, об извечном торжестве плебейского... какое там! скотского сброда отбросов, об уязвимости и беспомощности так называемых интеллигентов... о том, что всё-таки есть такие умные и добрые люди как Натали...
Спустя годы, уже в Германии, донеслись до меня слухи, по некоторым признакам претендующие на достоверность... И вспомнил я об удивительных поездках Натали: в Англию, Францию, ФРГ, Данию, затем в Египет – когда никого ещё в кап.страны не выпускали, кроме "своих"... Меня уведомили в одном письме, что Натали была (будто бы) осведомительницей КГБ и, возможно, передавала содержание наших бесед этим чутким товарищам, "искусствоведам в штатском"...
Как бы хотелось мне иного финала для этой истории, читатель, как бы хотелось!.. Быть может, слухи сии лживы, как и положено слухам. Быть может... Оклеветать любого, любого из нас ничего не стоит... И попробуй отмыться! Наряду с убийством и надругательством клевета – самый страшный вид подлости, ибо создаёт невинному человеку "репутацию", бесконечно далёкую от его сущности...
Как знать, может быть, Натали и "числилась" формально среди сексотов, однако ничего, хм, плохого (компрометирующего, вредящего, опасного) ни о ком не рассказывала – ведь так поступали многие, как постепенно выясняется, а "тягали"-то, пытались вербовать вообще чуть ли не всех – меня, моего отца, родственников, друзей, знакомых... тебя, читатель, тебя тоже вербовали!..
Всё это безмерно грустно – вообще всё, что связано со страной торжествующих хамов. Я думаю с горечью о своей наивной и забитой юности, молодости, о долгих годах, проведённых и потерянных на зловещей ордынской планете, где никому нельзя доверять, где никому ещё не удавалось жить достойно.
