И бросили мы четыре якоря с кормы,
И молились, чтобы день настал.»
(Деяния св. апостолов. 27.29)
Серёжка бежал по длинному коридору коммуналки, волоча за собой грохочущий пластмассовый грузовик, и при этом громко гудел, имитируя рёв мотора. Поездку свою он завершил на кухне. Серёжка, вообще то, не любил заходить на кухню. Там его кормили противной кашей и пугали милиционером. У мамы тогда делалось злое лицо, и она начинала повышать голос: «Вот не будешь есть кашу, я позову милиционера, и он тебя заберёт!» А потом открывала окно и начинала орать на всю ивановскую: «Дядя милиционер! Тут мальчик не хочет кашу есть! Заберите его!» Серёжка тут же с ужасом начинал уплетать кашу - в его сознании вырисовывался образ жуткого и страшного милиционера - с огромными зубами, с большими (до колен) волосатыми руками, горбатого и с мешком за плечами. И он хватает маленького Серёжку, запихает его в большой тёмный мешок и уносит в страшную неизвестность навсегда, навсегда, навсегда… Но сейчас мама была на работе, никто кашей его кормить не собирался, поэтому на кухню заходить было не страшно.
На кухне коммуналки сидел за столом дядя Вася. Он пил чай и читал газету «Правда». От него пахло махоркой и ещё какой-то химической гадостью. Но этот запах у Серёжки ассоциировался со словом «уважение». Он привык думать, что от уважаемых людей так и должно дурно пахнуть, точнее, вонять. А что дядя Вася был человеком уважаемым - тут Серёжка не сомневался. Дядя Вася любил в свободное от работы время сидеть на кухне, пить чай и читать газету «Правда», особенно передовицу о постановлениях пленумов ЦК КПСС и разных там съездов. При этом он надвигал очки на нос и громко сопел и покачивал головой, иногда многозначительно произносил звук: «М-м-да-а-а-а…» По выходным и на всякие там праздники, такие как День железнодорожника или День взятия Бастилии дядя Вася пил водку, но сегодня день был будничный и дядя Вася пил чай и думал о высоком сакральном и тайном смысле, спрятанном в передовице газеты «Правда».
Иногда на кухне при этом была баба Евдоха. Тогда сцена кухни превращалась в некий театр. Баба Евдоха, стряпая нехитрые кислые щи, спрашивала: «И что ж там пишут то?» В ответ дядя Вася начинал по слогам читать передовицу. Многие умные и непонятные для него слова он читал с неправильным ударением, но с особым пафосом и серьёзным, даже грозным голосом. В ответ баба Евдоха вздрагивала и восклицала: «Батюшки-светы! Партсобрание!» На партсобрании баба Евдоха, разумеется, никогда не была, но представляла его в неких апокалиптических и потусторонних красках. Как то она приготовила суп, дядя Жора попробывал его и воскликнул с негодованием: «Гадость какую-то ты приготовила! Отрава, просто! За такой суп надо тебя на партсобрание!» Евдоха испугалась не на шутку и с тех пор партсобрание представляла себе приблизительно так: огромный полутёмный зал, посреди него горят костры, над которыми дымятся котлы, вокруг котлов обнажённые волосатые бородатые мужчины с вилами в руках. Они с диким смехом хватают Евдоху, лишают её чести и бросают в кипящую смолу. Кроме того, когда Евдоха слышала умные и непонятные слова ей тут же приходила в голову мысль: «Наверное, война будет! Нужно купить соль и спички про запас - да побольше!» Но в тот час бабки Евдохи на кухне не было, и Серёжка застал дядю Васю в одиноком размышлении о пленуме ЦК.
Увидав Серёжку, дядя Жора отвлёкся от размышлений о судьбах рабочего класса и трудового крестьянства и воскликнул:
- Ах ты, пистолет! Что, всё грузовик гоняешь? Ну, гоняй, гоняй! Вырастишь, небось, водилой будешь!
Сережка с интересом уставился на дядю Васю и подумал: «А что бы такого спросить?» И после паузы произнёс:
- Дядя Вас! А почему дядя Жора тётю Клаву коблой называет?
Дядя Вася крякнул от неожиданности, задумался, посмотрел сквозь очки на полный любопытства взгляд малыша и начал философствовать:
- Много он понимает этот твой дядя Жора! Неправильно он говорит. Это в народе так говорят неграмотно: «Кобла». А правильно, по-научному надо говорить лесбиянка. Ты, Серёжа, должен учёные слова выучить. И учёными словами говорить. Тогда будут думать, что ты умный, и может, даже бригадиром назначат.
- А лесибянка это как?
- Лесбиянка, внучок, это тётя, которая живёт на острове Лесбос. Есть такой остров в море. Будешь в школе учиться, будешь учить про аргонавтов. Они на корабле плавали, на остров Лесбос приплыли и там набедокурили. А потом тётки на том острове вместо того чтобы коммунизм строить начали всякой ерундой заниматься. Это потому, что у них там партийной ячейки не было. А относительно тёти Клавы - так это дядя Жора не прав совсем. Зря он так. Тётя Клава крановщицей работала…
Тут он умолк. Дядя Вася тут же представил себе кран подымающий стрелу, вздымающийся, встающий в небо. Он хоть и не читал Фрейда никогда, но башенный кран вызывал у него однозначные мысли и переживания. А крановщицы его особо возбуждали и волновали - ему казалось, что они способны поднять всё - даже то, что в принципе уже подняться не могло. Проснувшись от кратковременного оцепенения, он продолжил:
- Не прав он, этот твой дядя Жора. Была тётя Клава помоложе, ой, как мы с ней кувыркались! Диван поломали! Эх, Серёга, знал бы ты какая у неё лохматка кучерявая! Это киска такая. Мяу-мяу. Эх… А этот дядя Жора - сам хорош! Знаем, знаем, чем он там с дядей Володей в подсобке занимались, пока мы на субботнике работали! Шибко он грамотный, этот твой дядя Жора! Лучше бы, вместо того, чтобы ерунду на тётю Клаву говорить, лучше бы в партию поступил, помог бы рабочим и крестьянам новую счастливую жизнь строить.
Тут он опять задумался. Он вдруг ясно представил последствия своего однозначно хорошего совета вступить Жоре в коммунистическую партию. Вот вступит Жора в партию, но потом же, неминуемо произойдёт партсобрание. И погонят Жору из партии за это самое. И будет он за него заступаться, ибо так он уж устроен: «Да, что ж Вы, товарищи! Как же можно человека так просто и из партии выгонять?! Он же победитель социалистического соревнования! А никто ведь из вас свечку не держал. К тому же в народе говорят: один раз не Карабас-Барабас! И разве это главное - кто кому куда, главное ведь коммунизм построить! И вспомните, что по этому поводу Коллонтай писала о любви пчёл трудовых, Ильич тоже…» А ему председатель грозно: «Ты мне Ленина не трожь, старый помидор!» От волнения и переживаний на лбу у дяди Васи выступили капли пота. В страшных снах партию он видел в образе огромного дома, стоящего над обрывом. А процесс исключения человека из партии, как выбрасывание из окна в бездонную пропасть. И вот выбрасывают Жору в бездну, он кричит и молит о пощаде… Он вытер его грязным платком чело, вспомнил о портрете бородатого Карла Маркса, что висел в парткоме, о вымпеле с серпом и молотом, что вручали ему в День парижской коммуны и неожиданно сказал:
- Ты, Серёжка, подрастёшь ещё немного, я тебя с собой в Москву возьму, колбасы купим, пойдём в мавзолей на Карабаса-Барабаса смотреть…
