Дело обычное. Поехал в аэропорт встречать своих курортников. Оказалось, мог и не спешить – рейс задерживался. И не он один. А погода все ухудшалась. Я уж достал приготовленную на такой случай газету, и стал прикидывать, где бы пристроиться почитать, когда увидел у табло прибытия знакомую фигуру. Подошел, чтобы убедиться. Так и есть. Он. Но имя не враз вспомнил – так и лет ведь прошло… Поприветствовал. Узнал и он. Обрадовался. Ему, оказывается, тоже ждать. Отошли в сторонку, поболтали, повспоминали. А перспективы наши все более туманные в буквальном смысле. Стало ясно – надолго. Поднялись в кафе на антресоль. Взяли по бокалу пива. Не торопясь пьем.
А в воспоминания стоит погрузиться, и пошло-поехало. Вспомнил, среди прочего, что был он заботливейшим отцом двух дочек-погодков. Даже шутили: У всех одни девочки на уме, но у него это дочки. О них и спросил. Думал, загорится. Нет. Не то, чтобы помрачнел, но ответил не сразу, повернувшись, и поглядев через перила вдаль.
- Да нормально девчонки, взрослые уж. Но встречаю я не их…
И, посмотрев уже вниз на круговерть людских голов, продолжил:
У меня вообще в жизни все как-то складывается поперек, что-ли. Это, конечно, никакая не философия, но я знаю, что такое люди счастливые и несчастные. Вот с деньгами - один их любит, и они у него есть, а другой, не то, что не любит, просто не ставит на первое место, и их у него нет. Так счастливые оба. А все прочие, у кого не совпадает – несчастны. Про себя ничего говорить не буду – сам поймешь.
Я не люблю приключений, я люблю тихую, спокойную жизнь. Еще школьником наметил поступить в спокойный, ненапряжный ВУЗ, три остановки на троллейбусе от дома. И учился бы там, и окончил, и проработал бы по специальности без всяких проблем до пенсии. Так нет. Друг попросил сходить с ним за компанию на День открытых дверей в Университете. Пошли. Народу много. Людским потоком меня затащило в огромный лифт. Я и не знал, что такие бывают. Друга не видно. Вывалились все на каком-то высоком этаже, развели нас по аудиториям, раздали листочки с заданиями. Ну, думаю, так и нужно. Меня, правда, в каких-то списках искали, не нашли, но сказали – пиши. Написал. Оказалось, Олимпиада по физике. Получилось, что поступил в Университет. Друга не взяли. Рассорились.
После первой же сессии чуть не выгнали. И так пять семестров. Мимо выбранного мной ВУЗа каждый день проезжал, вздыхая. На третьем курсе сломался. Нет, думаю, хватит, пусть выгоняют. Сдал все на пятерки, повышенную стипендию дали. И фотография на доске «Наши отличники».
В списке распределения присмотрел себе тихую контору. Три остановки от дома, только в другую сторону. Да там в списке все конторы были такие, кроме одной, вокруг которой страсти и кипели. Но там требования. И чтоб средний балл по учебе высокий, и девушек не берут, и по национальному вопросу тоже. В общем, почтовый ящик был с претензиями, как разборчивая невеста. Оказалось, кроме меня некому. Пошел.
Даже положенный молодому специалисту срок не отработал, как перспективное направление оказалось научным тупиком. Я, казалось бы, что? Сошка. Но, вроде, тень какая на меня легла, так на вторых ролях и просидел лет десять.
К тому времени был женат, дочки родились почти друг за другом, и поначалу все было хорошо…
…Признаюсь честно, не очень люблю «вагонные» разговоры за жизнь. Они, чаще всего, от нечего делать. Его философствования меня позабавили, но когда он подошел к описанию своей семейной драмы, вполне заурядной, слушал уже не так внимательно, скорее наблюдал. Вдобавок, я вдруг вспомнил обстоятельства нашего знакомства. А дело в том, что в те времена гораздо чаще, чем на совещаниях и конференциях, работники научных институтов общались на овощных базах и на уборке урожая в совхозах. Вот и с ним мы познакомились на строительстве пионерского лагеря для нашего НИИ. Осень была солнечная и сухая, но шло к ноябрю. Здание, в котором мы жили, было уже построено, но стояло без отопления. Ночевали в спальных мешках, за работой не мерзли, а так ходили в одежде и шапках. Пытались читать, но в перчатках это неудобно, да и зябнешь сидя. Не помню, чтобы мы пили – не из-за того, что компания подобралась рафинированная, просто магазина поблизости не было. Что оставалось – колченогий бильярд и разговоры. Относились к Геннадию – вспомнил я имя – коллеги немного панибратски из-за впечатления простоватости, которое он создавал. Мы ж все по молодости этакими молодцами выглядеть хотим. А он ни к какой молодцеватости не стремился. А был при этом человеком заметно неглупым и начитанным…
Вот это воспоминание и вернуло мой интерес к рассказу.
…И вот стою, лет не мало и не много, а сорок с хвостиком. В доме своем, не то, чтобы гость, а точно не хозяин. У девчонок моих, что недавно еще гроздью на мне висели – своя уже жизнь.
Воскресенье. Что дома сидеть? Да я бы и посидел спокойно. Так другу обещал помочь – что-то он там дома прилаживает, своих двух рук не хватает, а жене доверить не может. А раз все равно выходить, пойду потом в консерваторию, послушаю что-нибудь. Был там пару раз школьником, с тех пор не собрался. (Ой, надо бы вам рассказать, как я в школу музыкальную поступал! Да вы, наверное, уже представляете).
У друга провозился часа полтора. Потом ушел, сказав, что у меня еще культурная программа намечена. Да ему там доделать по мелочам осталось. Иду к метро. Тепло, солнечно. А я тогда замечал за собой такую ненормальность – как хорошая погода – настроение портится. Так уж.
И не вечер еще, часа четыре, что-ли. У метро квас продают. Взял большую, стою. Вижу – девушка молоденькая все на меня посматривает. Я, признаюсь, на девушек внимание обращаю, а они на меня не очень. Поэтому незаметно так себя ощупал, да еще вниз осторожно взглянул – вроде опасаюсь, не капнет ли квас, а сам убедился, что все застегнуто. А девушка подходит ко мне и говорит:
- Здравствуйте, дядя Гена! Не узнаете? Я – Ира.
И вправду, Ирка ведь, – с моей старшей подругами были в шестом классе, потом переехала куда-то. Говорит, прогуляться решила, и показывает в направлении парка. Ну, пошли. Мороженое там…, на аттракционы посмотрели. Кататься, конечно, не стали, но настроение все равно хорошее. Все будто прежде, когда я их гулять водил, только тогда в наш парк, своих обеих и Ирку. Родители у нее что-то не ладили. А мне что – где две, там и три, я ее часто со своими брал.
Обошли вокруг пруда, и вернулись снова к входу. Про себя она загадочно. Понятно, личная драма. Они всегда так. И глаза сразу сереют. Мои такие же. А спросишь через полчаса – и не поймут о чем ты.
А летний день длинный.
- Дядя Гена, пойдемте к нам, у меня запеканка есть.
- Да, вроде, неудобно.
- Да там никого, мама на даче.
- Тем более…
- Дядя Гена, вы что, меня боитесь?
И смеется. И как-то она это так сказала…
Ну, запеканка, фото старые посмотрели, что-то вспоминали, смеялись. И уехал я от нее утром. Такая консерватория…
Наверное, этой ночью все и должно было исчерпаться. Но вышло иначе.
На самом деле у меня не то, что к лолиткам, вообще к молоденьким никакой тяги нет. То есть на девушек любуюсь часто, скажу больше - считаю, что всего красивее девочки лет 10-11, которые еще и не девушки вовсе. Но это для меня, как картины в галерее. Никакого отношения к моей жизни. А я ж не подросток, чтобы перед полотном испытывать не восторг, а желание. А уж эти молоденькие, с заткнутыми ушами – совсем другой мир.
Предполагать, что это затянется, я не мог. Это уж позже до меня дошло, что со времен взрастившей нас литературы все так изменилось, что подобные затеи куда опасней для меня, чем для нее… А тогда тяготило. На людях стеснялся. При этом – будто волной несло. Словно то самое музейное полотно оказалось возможным, не то, чтобы повесить дома, а хоть тайком поставить в углу. Прочие девушки стали уж не картинки, а репродукции, женщины – будто по ним ластиком прошлись. А Иринка была хороша. Ровный ряд зубов, но не встык, как в рекламах, а немного поврозь, как бусины. И волосы, гладкие, струей – их, кажется, возьмешь, и рукой взвесишь. Девичья грудь – будто совсем не на том месте – прямо под ключицами. А самое оно, ну жжет прямо, когда подбирает волосы вверх (если жарко, или заколкой прихватить), смотреть сзади на эту линию от подбородка до уха.
И имя у нее, будто не нынешнее, а из моих времен…
Нет, летать не летал. Медовый месяц закончился августом, когда она уехала в Гурзуф к подружкиной родне в гости. И был уж готов, что на том и закончится.
Я их провожал. Не люблю стоять в ожидании отхода поезда. Помахал рукой, и ушел с перрона. Но с вокзала никак не мог уйти, бродил, вспоминая свои прежние прощания и проводы.
Вернулась – мы просто набросились друг на друга. Сентябрь в тот год длился, кажется, не больше недели. Но вот похолодало, ее мама покинула дачу, и накрепко обосновалась в городе. Да тут все равно – я каждой встречи ждал, как последней.
Но Ирина проявила характер. Когда она впервые оставила меня ночевать при матери, та не смогла ни воспрепятствовать, ни даже сделать вид, что ничего особенного не происходит. И при первом же случае мне Зинаида Никитична все высказала.
А имя было знакомо еще по прежним временам, когда мы перезванивались, беспокоясь из-за позднего возвращения девочек. И у матери оно было не в лад со временем – впервые услышав, я вообще подумал, что речь идет о чьей-то бабушке, а она-то моих лет.
Ничего нового она мне не сказала. Разве что, будто отодвинула тоненькую занавесочку, которой я прикрывался. Я и сдулся, как шарик. Как-то даже целомудренно сходил с Ириной в кино, проводил до дома, и мы лишь поцеловались на прощание. Никаких моих рассуждений Ира слушать не стала, что меня не утешило, но немного успокоило. Через день я был жестко призван ею домой, и, судя по выражению лица Зинаиды, досталось ей от дочери крепко. А как могут детки задеть, я и сам знал. Неловкость перед нею чувствовал всегда, а посочувствовал впервые.
А как-то оказался в их краях, и зашел, когда Ирина еще не пришла из института. В другой бы раз я побродил в окрестностях в ожидании, но тот день выдался тяжелым, устал. Зинаида встретила довольно приветливо, поила чаем, и я как-то легко поделился с нею своими мыслями. Она, понятно, была воспитана той же литературой, но задумалась. Тяготившая меня напряженность ослабла, что меня очень радовало. Я ей починил какую-то розетку, что она считала делом сложным, и увидел в ее глазах благодарность, а когда она робко напомнила о другой своей домашней проблеме, и выяснилось, что я уже мимоходом ее решил, вскинула ресницами – когда? Тут уж было нечто от наивного восхищения. Это потом уж выяснилось, что она меня считала человеком высокомерным, и до таких мелочей не снисходящим. Хотя я просто от неловкости старался меньше попадаться ей на глаза. Но и я убедился, что она вовсе не та зануда, как я мог подумать.
Произошедшему потеплению я был рад. Неловкости меня сильно напрягают. Теперь, приходя, спрашивал, не сломали ли еще чего, и при случае веселил обеих какими-то историями. Ирина благожелательно отметила наши беседы за чаем, кинув как-то шутливо: - Ну, вы не очень!
Надо сказать, это «не очень» произошло довольно скоро.
В тот раз я пришел поздно. Ирина что-то задерживалась, хотя знала, что я приду. Из-за моей командировки мы не виделись недели полторы. Зинаида меня пригласила поужинать, за едой поговорили, как обычно. Время шло, Ирины все не было. Наконец, появилась, то ли усталая, то ли расстроенная. Есть отказалась. Мне буркнула, что у нее неожиданно начались месячные, и ушла спать. Я некоторое время продолжал сидеть на кухне, раздумывая, остаться или уехать. Чувствуя уже сонливость, чтобы освежиться, решил умыться. То, что произошло в следующие минуты, я много раз вспоминал. Иногда это выглядело, как в замедленной съемке. Иногда вообще покадрово. Открыв дверь ванной, обнаружил там Зинаиду. Но она, вроде уже собиралась выходить, и жестом мне это показала. В узком проходе я решил аккуратно протиснуться, придерживая ее, но она тоже повернулась, и так, что моя рука оказалась направленной к ее груди. Она отшатнулась, и слегка потеряла равновесие. Я попытался поддержать ее. Она схватилась за мои руки, чтобы их оттолкнуть. Мы оказались в самой нелепой и недвусмысленной позе. Все обошлось бы смехом и извинениями, если бы не ее полудвижение – отталкивая мои руки вниз, она их не отводила. Я замер, все еще поддерживая ее. Так и есть, она вновь, сжимая и отталкивая мои руки, вела их от талии к бедрам, не отрывая, странным таким образом гладя себя моими руками. Дальнейшее развивалось стремительно, лишь помню, что задвижку на двери она защелкнула сама.
Потом сразу уехал.
Уж и не знаю, что было на уме Ирины с ее «не очень». Наши с ней разговоры с недавних пор как-то перестали клеиться. Меня она слушала вполуха, не вникая, сама и вовсе ничего не рассказывала, полагая мне это неинтересным. И в другом считаться не думала – волосы свои чудные постригла и покрасила в ярко-рыжий цвет. Одевалась во что-то мальчиковое. Тогда об этом не хотелось думать, но выходило, что оставался у нас лишь узковатый девичий диванчик, на котором я иногда сдерживал ее пылкость, стесняясь Зинаиды.
Я порывался прекратить отношения с Ириной, и выйти из неловкого круга, который меня совсем не забавлял, боясь потерять обеих, и опять остаться в одиночестве. Но тут стала возражать Зинаида: «У девочки несчастная любовь! Нельзя ее огорчать». Я чувствовал, был уверен, что из нелепого положения нужно выходить, но Зинаида держала оборону: «Только не сейчас!». Ситуация иногда впрямую цитировала анекдоты. Я звонил Ирине, та врала мне что-то насчет учебы, и что будет допоздна у подруги делать курсовую. Потом звонок Зины: «Приезжай, она ночевать не придет». Это длилось несколько недель.
Когда понял, что с Зиной мы близки к ссоре, решился было действовать сам. Однажды, предполагая, что Ирина дома одна, набрал телефонный номер, но на последней цифре задумался. Все мои действия в жизни приводят совсем не к тому результату, какого я хочу. Почему? Можно, конечно, ломать голову, но если за столько лет не понял…
Не позвонил, но правоту свою чувствовал. И когда Ирина меня позвала, Зинаидины страдания воспринимал, как справедливое наказание. Был настроен на решительный разговор. Но встретила Иришка так радостно, сказала, что соскучилась, щебетала весь вечер, и была такой прежней, что заготовленные мной, сухие, как макароны, фразы, выдавить из себя не смог. Как будет, думаю, так и будет…
Любовные игры у нас были долгие, в паузе она выскользнула из постели, как это случалось – то ли попить, то ли… Я чуть не задремал, дожидаясь, когда в полутьме появилась сонная Зинаида в ночной рубашке, со словами – Чего ты звал?
Я привлек ее к себе, и беззлобно сказал: - Ну, не дрянная она девчонка? Оказывается, Ирка залезла к матери под одеяло, и сказала ей, уже спавшей, что я срочно ее зову.
На этом наш анекдот и закончился. Лишь однажды, воскресным утром, когда Зинка уже куда-то ушла, а я, позавтракав, читал газету, Ирина подобралась ко мне сзади, и обняла.
- По-моему, тебе хорошо - прошелестела она на ухо, и убежала наводить красоту.
Ее очередная несчастная любовь обернулась делом серьезным. Когда привела жениха знакомиться, нас представила: - Это, говорит, моя мама, а это любимый папочка! И смеется. С тех пор так и зовет. Муж, конечно, знает, что я ей не родной отец. Но и только. Внучка растет, уже четыре с половиной. Хотят мальчика.
Как мы с Зиной моей познакомились, теперь наша маленькая семейная тайна. А до консерватории пока не добрался.