Мне же и тогда, и по сию пору доставляет удовольствие начать: «А вот моя тетя Семирамида…». Такое начало гарантирует растерянную паузу даже самых не склонных тебе внимать, хотя ввернуть его, понятно, удается не всегда. (Причину такого буйства дедовой фантазии мои ученые друзья, пожалуй, определили бы в неких подавленных внутренних интенциях, по счастью для его младших детей к моменту их появления поутихших, но по старшим прошедшихся в полную силу. Первенцу, нареченному Адольфом, повезло пойти в школу где-то году в 35-м)
Обе упомянутые мной особы пересеклись лишь однажды и случайно. Семирамида, останавливавшаяся у нас во время своих научных командировок, обратила внимание на необыкновенно тонкие черты лица нашей молодой соседки, с которой ехала в лифте. Та была старше меня на год, что лет в десять, когда мы все заселились в этот дом - это очень много, и играл я, скорее, с ее младшей сестрой. Но к 15-ти годам разница почти перестала быть заметной, однако, не будь моей тети, соседку я, возможно, так и не разглядел.
Судьба моя иногда представляется похожей на китайский бильярд, где пущенный шарик проделывает сложную траекторию, налетая, отскакивая и обходя натыканные там и сям гвоздики. Я часто задумываюсь о том, как могла бы измениться вся траектория при отсутствии тех или иных гвоздиков. А сей гвоздик оказался, надо сказать, редкой закалки.
Теперь-то я понимаю, что юная душа моя была переполнена созревшим желанием на кого-то излиться любовью, и радостно воспользовалась объектом, обнаружившимся под носом. Наскоро потомившись на огне тайной любви, я обрушил на соседку тщательно выверенное эпистолярное признание. Оно стало для нее полной неожиданностью, но, вероятно, встретило встречную неопределенную готовность.
И началась борьба титанов. Я по миллиметру отвоевывал подконтрольное рукам пространство, а она отчаянно сопротивлялась. А было у нее для этого страшное оружие – вопрос: «Тебе что, только ЭТО от меня нужно?». И я задумывался, наивно начиная всерьез копаться, честно стараясь и не умея ни найти в себе ответ, и совсем не понимая, что не для ответа тот вопрос задается.
(От этой манеры на полном серьезе пытаться ответить на вопросы, которые задаются вовсе не с целью получить ответ, я безуспешно стараюсь избавиться до сих пор)
Эпические подробности той битвы вряд ли были бы интересны, да и не сохранились в памяти, но некоторые «хронологические зарубки» говорят о масштабе ее и упорстве сторон. На позволение снять с нее лифчик мне понадобилось года полтора. Это была великая победа. Величественность ее, скорее, омрачало, нежели подчеркивало то, что происходила она под рыдающие звуки похоронного марша.
Шел сентябрь первого учебного года, в который школа, располагавшаяся как раз под нашими балконами, обходилась без нас. Хоронили нашу биологичку, женщину молодую даже в тогдашнем моем понимании, тихую, болезненную, и умершую от рака крови.
Случай, когда более-менее свободные от занятий в наших ВУЗах дни совпали бы с отсутствием мамы и сестры, нами ожидался долго, потому нетерпение наше ничто остановить уже не могло, хотя контраст вечного и суетного (разумеется, не в этих выражениях) над происходящим витал, поскольку хоронить в те времена полагалось не таясь, громко, с оркестром, выносом гроба, речами и торжественной процессией до катафалка, ожидавшего поодаль.
(Возможно и до сих пор обнажение женской груди, всегда сопровождающееся заминкой чисто конструктивного свойства, внутренне проходит для меня под драматические аккорды)
Я бы затруднился дать ответ на вопрос, который тогда мне, поглощенному перипетиями своих завоеваний, и не приходил в голову – а зачем ей-то это было нужно? Она ведь
легко могла уклониться от встреч, но сама находила и время и место. Возможно, без моих нашествий жизнь ее имела бы пресный характер.
Со своей стороны, я ведь точно также не получал удовлетворения (во всяком случае, желанным образом), и может возникнуть вопрос, как не надоедала горячему юноше эта странная бесцельная битва? Ответ есть настолько тонкий, что я и разглядел-то его лишь много лет спустя. Даже не знаю, с каким существом сравниться, не с акулой же, за километры чуящей запах свежей крови - так распаляет этот, явственно ощущаемый мной запах борьбы женщины с ее собственным плотским желанием. Иногда я даже удивлялся его мощному действию, особенно, когда было очевидно, что сам по себе объект не так уж и привлекателен.)
Ухажеры вокруг нее, похоже, не сильно вились. Внешность у нее была своеобразная. Поразившее мою тетю классической красоты лицо повторяло черты сразу двух популярных киноактрис. Зато телосложение шло совершенно поперек тогдашней моде. Я бы такое назвал «университическим», это когда, как у высотки - верх легкий, а книзу все основательнее. А надо понимать, что мода тех времен была непредставимо ныне диктаторской, и никакого плюрализма не предполагала.
Купленные заботливыми родителями «школьные» туфли за 12 рублей, с их классическим закругленным носком (такими были завалены магазины), роняли тебя в глазах окружающих ниже всех мыслимых пределов. Сверхузкий (да на конце с таким маленьким намеком на утиный клюв) вознес бы на невероятную высоту, но был мечтой несбыточной.
Недавно, рыская поздней ночью по каналам, наткнулся на какой-то венгерский фильм конца 60-х. Поразило, что дама по сюжету не просто серьезная, а даже номенклатурная, важно вышагивает в таком мини, в каком ныне самая легкомысленная девушка не явится на официальное мероприятие.
Так что обнажать округлые девичьи колени соседке моей приходилось поневоле. Как-то пожаловалась, что пыталась худеть, при этом полностью исчезла грудь, плечики стали светиться, а на бедрах и прочем это нисколько не отразилось. Но была она привлекательной, а, поскольку жестокая мода ставила в то же положение дам и постарше и помясистее, трагедией это не становилось.
Во всем же остальном нам было легко и интересно друг с другом, чего мы то ли не видели за этой борьбой титанов, то ли по молодости не умели ценить.
Когда мои территориальные завоевания достигли пределов, более имеющих отношение уже к деторождению, а не вскармливанию, она поведала о своем твердом решении, что отдастся только в 23 года, если не выйдет замуж раньше. Откуда оно взялось у девушки в 16, когда 23 это невероятно далеко - почти старость - я не знаю.
Жизненные наблюдения позволили придти к выводу, что катастрофическое воздействие на судьбу оказывает наличие ярких, но плохо совместимых черт. Вот эта ее железнокаленая стойкость сочеталась с постоянным, странным для того юного, наполненного желаниями возраста, и даже навязчивым рефреном: «Я не знаю, чего хочу… А я не знаю, хочу я этого или нет»
Я даже как-то ночевал с ней. Мать ее была на каком-то дежурстве. И мне нужно было что-то невероятное нагородить родителям, шататься допоздна на улице, ожидая сигнала в окне - что заснула сестра, а потом никем не замеченным проскользнуть в соседнюю с моей квартиру. Но романтики в этом приключении было гораздо больше, чем толку. Особых успехов не добился, разве что ситуация заставила обнажиться обоих.
А потом, что-то иссякло. Видимо, мы повзрослели. И я даже удивился, когда через несколько лет она мне позвонила, и стала спрашивать, как я поживаю. А поживал я бурно, из-за безумной влюбленности чуть не провалил диплом, взятый нарочито сложным, чтобы блеснуть. Впереди ожидалась свадьба, и выход в самостоятельную жизнь. Спросила, любим ли я? И в том искренне-идиотическом состоянии, в которое впадают счастливые люди, я радостно ответил, что необыкновенно, совершенно не вкладывая в эти слова никакого подтекста.
Вскоре переехал, знал, что соседка вышла замуж, развелась, бездетна. Как-то случайно встретил ее в метро. Поговорили. В руках ее на веревочном бантике покачивался торт, купленный, по ее словам, просто так, для себя, и пригласила попить чай. Но прошло, будто несколько эпох. Отказался.
Странный есть привкус в воспоминаниях о тех временах – настоящий слом времен еще только предстоял.
Нам уже было далеко не семнадцать, а гораздо больше, чем вдвое, и картина ее жизни виделась мне некой вялой производной от этого ее вечного: «А я не знаю, чего я хочу…».
А тогдашний неожиданный звонок был ею сделан как раз накануне своего 23-летия. Я даже не помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы это сообразить.
Гвоздик.
И все же хотелось бы понять, каким таким идолам дала обет целибата эта комсомолка?
