Пауло Коэльо
Меня всегда пороли. Родители, любовники, мужья и просто мужчины, входившие в моё лоно, разгорячённые свежестью, гибкостью и призывным свистом, одаривающего кожу прута.
В нашем маленьком городке, где каждая мужская особь наперечёт, стремление моё не могло остаться незамеченным и не вызвать неистовое женское отрицание.
Я знала – женщины не любили меня. Посылали проклятья мне на голову. Желали ухода и смерти.
Я знала - если одна из нас вырывается из общей, едва различимой массы, её необходимо уничтожить сразу, иначе – угроза всему, а главное: традициям и привычкам, веками нажитым, вошедшим в плоть и кровь.
Самозащищаясь, женщины безжалостны и недалёки. Не видят дальше своего неутолённого желания.
В разных странах и по-разному называли таких, как я. В Египте поклонялись, в Греции древней боготворили, в Европе, в средние века, сжигали заживо на костре. Везде и всегда к сущности и природе моей пристёгивали мужчину – Бога.
Сегодня, к счастью, не надо объяснять много, что мужское и было открытием меня. Только возникало оно не в церкви, не во время молитвы и не в хождении сущности моей по векам, а в сладких и обжигающих ласках самой низменной и самой возвышающей части моего тела.
Я всегда была женщиной и мужчиной одновременно – хотела отдаваться и обладать. Меня любили и ненавидели. Это и было моей жизнью, которую сегодня уже не изменить, не подправить.
Я помню, как сейчас, первое прикосновение шершавой, горячей материнской ладони к моей дёргающейся, двухлетней попке. Не прикосновение даже – шлепок, хлопок. Взрыв не детских, иных чувств во мне.
Откуда они? Я размышляла потом не раз. Недополученная мною, во время рождения порция боли? В испуге спрятавшаяся от себя девочка? Или, я всё больше останавливалась на этом – моя природа, моё естество.
Так уж угодно было судьбе, что оно открылось так рано и именно во мне. Миллионов и миллиардов детей ежедневно и ежечасно шлёпают по попкам и – ничего, кроме слёз и крика, в них такое родительское воспитание не вызывает.
Не подумайте только, что я чувствовала и чувствую себя какой-то избранной, особенной. Это внешнее, не понимающее, отторгающее и испуганное мною, пытается меня сделать такою. Самой же, мне с детства ясно, что я и есть то самое женское, разлитое, живущее в любой из нас, но не рождённое.
Помню – как отец впервые высек меня. За мелочь какую-то, пустяк. Я бы предпочла, чтобы его розга касалась меня за более стоящее и серьёзное. Но ребёнок не может объяснить родителям своё наказание. Иначе, оно должно называться по-другому.
Отец приказал мне снять одежду. Смотрел внимательно, как я это делаю. Лет мне было чуть больше пяти, но я уже чувствовала его мужской взгляд и внимание.
И дальше, потом, отец всегда сёк меня голой. В этом гимнофильстве загадочного ничего не было. Скорее, наоборот - притягивающее. Мужчина только и ищет повод, чтобы снова исчезнуть в женском, возвратиться в покинутое безжалостно и не во время материнское лоно. Мальчики всегда одиноки и брошены. Неприкаянны и озабочены. Они во всём женском ищут свою мать. Но невдомёк им, что это не любовница, не жена и, конечно, уж не дочь.
Природа женского бесконечна, но она не явлена в людях. Она скрыта от посторонних и бесчувственных глаз, и найти её может редкий мужчина.
Мой отец к таким мужчинам не принадлежал. Он скользил по поверхности женского, по самой её оболочке. Видел в телесном весь смысл и значение, а оно обманывало его, уводило в сторону от истинного познания.
Сколько раз в детстве, и позже, я видела, как он пытается овладеть моей матерью!
Со стороны это напоминало нескончаемую пытку друг друга, двух потных, разгорячённых существ. Они тряслись и кричали от нежелающей выходить наружу страсти. Я же, сжавшись в комочек, боялась, что родители убьют, искалечат друг друга.
К счастью, обошлось, но перекинулось, задело меня. Мужчина – Бог, Отец – карающий жестоко. Вот линия поведения каждого настоящего мужчины, а иудеи только приспособили её под свою религию и заставили ей поклоняться.
Я всегда задавала себе вопрос: - А не был ли Христос Женщиной?-
Страсти и мучения его, выписаные подробно, со вкусом – не мужское. Это женская природа, вознесённая на Крест, чтобы мы смотрели на неё, как смотрят в зеркало и видели в нём своё отражение.
И первая отцовская розга, и крик мой, и страх, и энергия наслаждения, удивительная, накапливающаяся с каждым ударом, разве это не она?
Отец сёк меня постоянно. Я уже перестала обращать внимание на проступки.
Чувствовала – ему это необходимо.
Не знаю почему – он не обращался так же с моей матерью. У восточных народов такое принято. Первые удары получает жена, а потом провинившийся ребенок.
Когда я стала старше, хотела рассказать ему, но воздержалась. Боялась худшего.
Мать секла меня всего два раза. И оба, отдавшись не справедливости, а эмоциям. Я понимала и ненавидела её. Не за порку, а за то, что такая же, как и она, жила во мне. Стыдилась и боялась себя.
Первым моим мужчиной и стал тот, кто в ярости отстегал меня как маленькую девчонку – не больно, но унизительно. Не розгой даже, по-настоящему, а ремнём: мягким и хлопучим.
Я что-то возразила ему. Ремень оказался под его рукою…
Потом мы долго и хорошо входили друг в друга. После расстались почти сразу. Что нас связывало? Только память об этом внезапном, взаимном единении, не в боли совсем – взаимообладании.
Да, я дёргалась и визжала под его ремнём, но я обладала им. Он был полностью в моей власти, и любое моё желание было бы тут же исполнено.Я не верила, я была уверенна в этом.
Затем - череда любовников: бледных, едва различимых копий его. У всех – характер резкий, жёсткий и подчиняющийся.
Как-то у нас с матерью начался и потёк разговор. Почему у меня нет мужчины постоянного: мужа, отца. Двадцать четвёртый стукнул! Я попыталась отвертеться – мол не те.
Но мать, на то, она и мать, посмотрела на меня пристально и сказала тихо:
-Разденься. Сними всё и ложись…-
Мне не надо было объяснять зачем. Розга её запомнилась. Не как ласка. Как ответ. Мы – женщины. Мы – мир, природа. Мы – всё! А то, что позволяем чувствовать себя мужчинам и быть над нами – это позволительная слабость и чувственный расчёт. Завоевания.
С этого дня я знала каким он будет – мой муж. Он явился ко мне в дождливый день в облике человека, случайно, по ошибке, зашедшего в наш Дом. Капли дождя дрожали на натянутой материи его чёрного зонта. Он собирался уйти. Но остался. И высек меня вечером до крови. Не в проступок, в наслаждение! Он понимал меня с полуслова, с полубуквы.
Эти несколько часов вместили в себя мою прежнюю жизнь целиком. Когда счет пошел на дни и недели, я стала ощущать в себе пустоту, вычерпанность.
И тогда мы зачали ребёнка. Он рос во мне как часть Его, охраняемая и вскармливаемая мною.
Беременность – какое неуклюжее, не женское слово! Разве можно тяготиться необходимым? Нашим?
Потом у нас было ещё трое детей. Но этот, первый стал откровением истины.
Зеркала на Кресте.
Мужчины прячут свою женственность. За делами, суровостью, жестким обращением. Но, когда просветление снисходит на них, они исчезают в нас, находя в возврате к истокам своё предназначение.