МРАМОРНАЯ СОВА (Рассказ)

1.Чеховский пляж
Для меня – главное решиться. Потом втайне и прилюдно проклинать себя и двигаться медленно и осторожно к своему решению.
Лето предстояло пустое. В такие моменты всегда вспоминаешь о своих долгах перед прошлым. Подкожно ощущаешь: пришла пора  рассчитаться. Решиться рассчитаться.
Крым! «Остров Крым» - аксёновская школа русского мата и  моя  собственная разорванная жизнью история.
Янко. Гурзуф. Вокзальная 4.  Теперь – заграница, незалежная,  то есть свободная Украина. Смешно как-то, нелепо, но факт. Телефон! У меня же был её телефон в старой записной книжке, помнившей и Артек,  и  фотографию бровастого генсека на прогулочном морском катере. Двадцать лет прошло. Дата!
Вот и повод нашелся. Позвонил. Голос не изменился. Обрадовалась ли? Не понял. В гости пригласила. Отпраздновать.
В поезде не находил себе места. Стал в коридорчике, смотрел сквозь проходящих мимо пассажиров и видел, отчётливо, ясно видел нас с Янко молодых, весёлых. Это было время надежд, как писалось тогда «в личной и общественной жизни». Мы верили в бесконечность и непрерывность  жизни, ждали от неё, как маленькие дети постоянных чудес.
Янко тогда (какая она сейчас?), стройная, как натянутая струна  каждое утро перед работой бегала на набережную к морю «размяться». Там я её и встретил. Вру - не там. В домике Чехова. Под скалой Шаляпина.
В Гурзуфе было всё. Даже нудисткий пляж. Пройти в него можно было только заплатив три гривны ( наши десять рублей) за билет в домик - музей Чехова. Узнать там, что милейший Антон Павлович написал в нём «Три сестры» с бессмертной концовкой: «В Москву! В Москву! В Москву!»  и выйти через заднюю дверь к скале Шаляпина. С неё, согласно легенде Федор  Иванович  прыгал, поспорив на ведро водки с художником Коровиным. Спор Шаляпин выиграл, ведро водки выпил.
Легенда  упустила маленькую, очень существенную деталь. Федор Иванович, наслаждаясь спокойствием и уединением, любил голышом загорать под этой скалой. С него и начался нудисткий пляж.
Янко, как начитанная аборигенка знала  эти культурно - литературные достопримечательности. Да, как не знать! Работала экскурсоводом в чеховском домике. Она и открыла мне тайну задней двери. Не сразу. Не случайно. Я сам пришёл к ней с длинными, нудными рассуждениями о «глупой пьесе». Аргументы Янко разбились об её же вопрос:
- А Вы кто, чтобы так строго судить о классике?!
- Леонид Петрович Воробьёв. Писатель. Немного  фотограф.
Янко на секунду задумалась. Я видел: она пытается вспомнить что-то, ухватить, поймать какую-то мысль.
- Леонид Воробьёв? Читала Ваш «Страж гарема». Поздняя советская эротика. Вы  жили на Востоке?
- Интересовался. Мне так представилось…
Протянула  руку:
- Янко. По паспорту моё имя Яна. Мама хотела назвать меня Янко в честь своей любимой оперетты «Вольный ветер». Она всегда говорила о ней: - вот, где настоящая свобода и счастье!
В Загсе не разрешили.  Представилось… знаете, что писатель Воробьёв, предлагаю продолжить нашу беседу на свежем воздухе. Предупрежу девочек, что отлучусь и  я – Ваша!
Ностальгически забавно вспоминать: смутился тогда, покраснел. До корней волос, а может и глубже. Никто ещё из женского пола не говорил мне: «Я -  Ваша!». Вспоминать, как  бочком - бочком протиснулся через дверь - на пляж. Янко уже на нём: голая, гладко выбритая, ровно загоревшая.
- И мне тоже, так?- не то спросил, не то прохрипел я.
- Конечно, не предавайте классиков. Они Вам не простят! Не бойтесь, писатель! Здесь давно поселился дух чеховского целомудрия…
Так , что Вы там говорили о «Трёх сестрах»?
Янко улыбнулась. Её взгляд: прямой, изучающий – передо мною на фоне пролетающих  белоснежных соляных  просторов Сиваша.
Взгляд.
Тогда на чеховском пляже, повинуясь ему – разделся. Ничего особенного. Интеллигентно сближались…Медленно, осторожно: шажок туда, шажок – сюда, ощупывая под собою почву. Обретя её, побежали лёгкой трусцой от Карьегора  через Булгакова  к Кастанеде, перейдя в пылу спора незаметно на «ты».
Я рассказал Янко про то, что Крым прибежище моих спартанских устремлений. Давно ещё со времени знакомства с Иваном Ефремовым, о трёх закаливаниях: тепловом – отсутствием одежды, волевом – болью, нравственном – аскетизмом в совах и поступках. О том, что приехал в Крым доделать начатое с ним: фотоиллюстрации к «Таис Афинской». И неожиданно для себя сказал о чём думал: лучшей Таис, чем она не вижу и предлагаю ей участвовать в съёмке.
- Нравственно я уже закалённая. В этих шортах и майке третье лето хожу. Дома много не болтаю, поступков безрассудных не делаю,  откликнулась Янко.
- Тепловое? Душ холодный, как дядя Стёпа по утрам – обязательно, дома голышом  хожу, так удобней, да и некого стесняться – одна живу. Волевое? Болью? Меня в детстве родители не наказывали поркой. Считали  и так «золотой и послушной буду». Интересно! Может быть, правда? Надо попробовать.
В девятом и десятом классе до дыр зачитывалась «Таис Афинской». Она мне виделась совершенством, идеалом. Никогда бы не могла подумать: Я и она соединимся в одно на твоих фотографиях. Дух захватывает! У меня предложение: раз уж я твоя Таис ,то кроме своего тела я должна предоставить тебе ещё и свои знания истории Крыма. Я заканчивала Таврический университет имени Вернадского, исторический факультет. Дипломированный историк.
   Набравшись храбрости  спросила:
- И вообще, разве я не реинкарнация  Таис?
Покраснела от своей смелости и, не дожидаясь ответа, встала во весь рост, оторвавшись пятками от камней, закинула руки на голову.
- Похожа?
Бывают моменты в жизни,  когда рот открывается сам собою, бывают – когда язык немеет и вместо слов невнятное мычание. Такой момент наступил. Более точного попадания в образ не могло быть!
Я начинал говорить, сбивался на мычание, снова пытался придать человеческое словам: выходило тоже мычание.
Вижу – похожа!- прервала мои муки Янко.

2.Гордая Нагота
     Историк…
     В нём всегда обгоняют друг друга  женщина и изыскатель. Чувственное и научное. Янко, не исключение:  увидела в нашем знакомстве повод для  исторических исследований. Меня, скажу честно, они сильно раздражали.  Не знаю – все ли писатели такие. Я – такой. Не хочу своё делить с историей. Влюбляюсь с полуоборота, мучаюсь неразделённой любовью.
     Будете смеяться, или крутить пальцем у виска: за две недели ежедневного, точнее ежевечернего пляжа, созерцая и впитывая голость друг друга,  ни разу не соприкоснулись, даже случайно. Куда там целоваться! Такие вот выродки,  из общества, в котором «секса нет».
   Янко всё со своим Чеховым, его интеллигентностью «на разрыв». Я вспомнил ещё один должок: «Кремлёвского пастуха» - роман биографию Сталина, заказанный издательством в прошлом году. По моей лени, так и не написанный. Сейчас самое время  начать …
     Мне, как всегда не хватало решимости. Чего не хватало Янко, я понял позже.
     Со школы нам  говорили про «роль пейзажа и природы  в настроениях и действиях героев». Знал, но никогда помыслить не мог: эта роль существует на самом деле. Нас объединил сель. В Гурзуфе такой же редкий, я бы сказал эксклюзивный, как и домик Чехова с пляжем. Вот и не верь после в силу провидения!
   Янко жила наверху, на горе, у базара. Я – внизу «у подошвы». Сначала был дождь – ливень. За ним гроза. Жуткие пронизывающие насквозь молнии. А уже затем с потоками воды и грязи полетели: палки, заборы, куры и блеющие, заглушающие своим блеянием раскаты грома  овцы. Как оказалась в этом водяном смерче из щепок и животных Янко – непонятно. Позже рассказала: вышла «побегать под дождём».
Побегала…
     Сель швырнул её ко мне прямо на крыльцо. Что называется: «с доставкой на дом». Оставалось в него войти. Громко сказано «на дом» - в летнюю кухню, стоявшую посреди огорода. Мне «для отдыха и творчества»  отдал на всё лето Олесь – шофёр Симферопольской автобазы Службы безопасности  Украины. История  нашего знакомства – достойна отдельного романа. В двух словах: отдыхал в Гурзуфе в военном санатории, том самом в парке которого одиноко сидит на скамеечке скульптурный Ленин  без скульптурного Сталина. Оксана – жена  Олеся работала в санатории «медсестрой по грязям». На грязи и познакомились.
   Мой писательский домик  не только мужественно выдержал сель, но и в душевой кабинке осталась  вода. Янко была в шоке не в переносном самом прямом значении этого слова: дрожала,  плакала,  размазывая по- детски грязь на лице. Я снял с неё, превратившееся в грязные тряпки шорты и майку и с удивлением под ними ничего не обнаружил. Женщина всегда остаётся женщиной, даже испытавшая  на себе сель:
     - Я, как Хэмингуэй, нижнего белья не ношу. Зачем оно, когда у нас летом такая жара…
     Глины, земли, травы, на Янко было столько, что пришлось несколько раз намыливать её шампунем и смывать.
- Я, как собака на выставке – нашампуненная …
- Собака, собакой. Ложись в кровать. Хватит скакать!
     Русский язык очень гибкий. Слово «переспать»  означает в нём многое и то, о чём не трудно догадаться.
   Утро преподнесло ещё один  сюрприз. По улице Вокзальной в жёлто бурой грязи медленно, торжественно плыли автомобили – легковушки. Хозяева их  припарковали на ночь где попало.
   - Сдадут на металлолом. Поделом – срифмовала Янко - сколько гонял их городской совет! Эвакуатор из Симферополя привезли. Без толку!
   Экскурсанты не ждут! На море – штиль. В десять двадцать «Ласточка» из Ялты приплывёт. Пошли, проводишь!
   Прыгнула бесстрашно в вязкую жижу.  
- Не бойся, тут по пояс, как видишь, и ноги на земле стоят…
    Так мы и шли, толкая друг друга, смеясь и целуясь. Вокруг никого не было, кроме плывущих машин. Их не стеснялись.
-  Природа разумна -  думал я в одиночестве на нашем пляже. Янко обежала ещё раз мыться и рассказывать пассажирам «Ласточки» про «Трёх сестёр» - сам не могу решиться. Она подталкивает, направляет. Грозу и сели устраивает.
  Часа через  два, ровно к обеду появилась Янко:
- Зря злился - я не просто по книжкам лазила, от тебя пряталась. Вот что написала – прочти!
  Два листка этих для меня – пропуск в наш мир, так  зло и  нелепо исчезнувший. Страшно подумать – двадцать лет!
Они и сейчас со мною в сумке на самом видном, почётном месте.
                                Гордая Нагота
Для спартанцев человек был частью природы. Они смотрели на процесс воспитания так же, как на рост и уход за деревом, щенком, прирученной к дому птицей. Все приёмы, методы воспитания проверялись на истинность соотнесением с природой – гармоничны ли они по отношению к ней или нет. И, конечно, в иерархии воспитательных приёмов на первом, самом главном, почётном месте для спартанцев была  НАГОТА, ВОСПИТАНИЕ НАГОТОЙ. Для них отсутствие одежды никогда не означало чего-то предосудительного и не содержало в себе даже намёков начувство стыда. Красивое тело приравнивалось к самым почётным, уважаемым доблестям. Девочки и девушки, победившие на гимнопедиях – девичьих состязаниях красоты, мужества и выносливости – окружались почётом и славой.
Сегодня нам трудно представить, но в жизни спартанской девочки, девушки, а часто и взрослой женщины, одежда играла минимальную роль. Её полное отсутствие на протяжении всех детских и подростковых лет (тот самый « бесстыдно открывающий  бёдра» хитон появлялся на девушках только в 15-летнем возрасте и то не всегда), полностью отвечало натурфилософским взглядам спартанцев. Они считали, что «лучшая одежда – это собственная кожа», и очень удивлялись, когда чужестранцы, видя идущих по улице, или занимавшихся  гимнастикой 14-16-летних девушек заговаривали о стыде. «стыдиться природы – глупо» отвечали они им.
Круглосуточное нахождение без одежды приучало юных спартанок  следить за своим телом, развивать его гибкость, выносливость. Сохранилось немало свидетельств, рассказывающих  о том, как спартанские девушки высмеивали толстых, неуклюжих подруг, называя их «бочками с жиром».
ЗАКОН СУРОВОГО ОБРАЩЕНИЯ С ДЕВОЧКОЙ, ЗАЛОЖИЛ В ОБЩЕСТВЕ ОСНОВЫ ЕЁ МУЖСКОГО ВОСПИТАНИЯ.
Уже 2-3- летним  девочкам родителями, прежде всего отцом, внушалась мысль, что они  «должны быть похожи на быструю лань, а не на ленивую свинью».И - не только внушалось. Во дворе, почти у каждого дома, был «позорный столб» - к нему привязывали «в наказанье и назиданье» девочек возраста 9-11 лет и «спускали с них жир» – секли жестоко и вкровь. Секли только розгами – побегами молодых деревьев, обладающих, по мнению спартанцев, «живительной силой плодородия и роста».
В семьях существовал культ порки. Девочек, начиная с раннего возраста, наказывали за самые незначительные проступки, видя в порке не столько нравственную ценность, сколько тренировку в мужестве и умении спокойно переносить боль. Кричать и просить о снисхождении считалось позором.
Любая спартанская девочка знала, что розгой её не только наказывают, но и, что с каждым ударом в ней растёт «материнская сила», что, чем её попка и ноги будут сильнее покрыты рубцами и шрамами, тем больше станут уважать подруги и взрослые. Дети, на которых не было заметно  следов от розог, так же высмеивались. Их называли «неженками» и «трусами».
Порка входила в единую систему физического воспитания девочек: тренировки их тел в силе, ловкости, выносливости. Равно, как все спартанские девочки и девушки ежедневно по много часов занимались различными физическими упражнениями, совершенствуясь в беге, метании диска, копья; они тренировали себя  так же в мужественном перенесении боли.
Для этого в общественное и домашнее воспитание были введены СПЕЦИАЛЬНЫЕ ТРЕНИРОВОЧНЫЕ ПОРКИ. Они никак не были связаны с наказаниями, и  преследовали одну, ярко выраженную цель «»закалить», в первую очередь мальчиков, а затем и девочек, от страха перед болью. У мальчиков результаты тренировочных порок проверялись на ежегодном «Дне бичеваний» - публичном, перед всеми гражданами Спарты сечении 11-12-летних  у алтаря  Артемиды Ортии. Участие девочек в подобных испытаниях должно, согласно воспитательной теории спартанцев, также быть обязательным, но исторических свидетельств этого не сохранилось. Однако, несомненно, что вместе со всеми они многократно наблюдали их, воспитывая в себе убеждение, что только тот достоин славы и почёта  в будущем, кто сможет сегодня безропотно и «красиво» перенести боль от сечения. Это «красивое», то есть без криков, дёрганий и извиваний отношение к сильнейшей, запредельной боли, так же воспитывалось в девочках. Порка – не была исключением. Спартанцы чтили телесную красоту во всех её проявлениях. Порка – не была исключением. Она выносилась на общество, являя собою не интимную воспитательную разборку, как в последующие эпохи, а «полнокровный спектакль страдания и доблести».
Начинался он у девочек в гиникее – женской половине дома. Их, совсем ещё маленьких, где-то с 2х лет кормилицы «приучали к крапиве», то есть стегали за те или иные проступки побегами молодой крапивы. В 4-5 лет её заменяла «детская розга» – чаще всего ивовый прут, длинной –25-30см., которым наносилось от 10 до 50 ударов. В 6-8 лет «детскую розгу» сменяла «обычная» – прут длинной 80-100см. Из рук кормилицы розга в этом возрасте переходила в руки отца. Количество ударов возрастало до 100 ,и редкая порка обходилась без крови.
Вообще слова «наказать» и «пустить кровь» были у спартанцев синонимами. Вместе с отцовской розгой в жизни девочки появлялись и тренировочные порки. Они были не столь строгими, как наказательные, но постоянными, и проводились не реже  раза в неделю.
Такое большое значение порке спартанцами придавалось и потому, что, по их мнению, так лучше всего воспитывались воля и сдержанность – качества необходимые каждой женщине.
- Не смейся и не осуждай за сухой, научный стиль. Я – историк, музейный работник и должна, прежде чем действовать понять, изучить  « напитаться воздухом времени» - как говорил Антон Павлович. Для меня процесс вхождения в образ очень важен…
     Кроме того существует одно обстоятельство. Садись рядом: хочу исповедоваться тебе. Вы – писатели – как заметил  Сталин «инженеры человеческих душ». Те же исповедники. Примени ко мне свои инженерские способности…  
  Янко приблизилась ко мне горячим телом. Поцеловала. Я её. Она меня.
- Хватит! Слушай!
   У каждого свой двигатель в жизни. Меня двигала мальчиковость.  Янко! Как с мальчиком со мною обращались бесцеремонно, теша и ублажая свою волю, выказывая себя. Что взять с мальчишки? Мальчишка – он и есть мальчишка. Его надо шпынять и шпынять. Только тогда он вырастет правильным и хорошим. И шпыняли.    Не думай, что окружавшие меня взрослые были мстительными или злыми людьми. Совсем нет. Они  думали, что делают мне добро, только добро, и по- своему сильно – очень сильно любили меня.
     Стригли же всегда коротко и одевали всегда  шортики лишь потому, что искренне считали меня дурехой, круглой неумехой, неуклюжей и криворукой. Наверное, в своих  занятиях шпыняньем, им было бы легче видеть во мне необузданного сорванца, разрушителя домашнего спокойствия и уюта, чем послушную, до покорности послушную девочку, какой я внешне была тогда.
     Позже  я вычитала про «комплекс неполноценности» - холодные слова, придуманные большими дядями и тетями – учеными. Что они понимали, знали о них?   Попробую тебе объяснить. Это – когда ты ежедневно ощущаешь свою корявость, шершавость по отношению к миру. Он царапается, брыкается как необъезженная лошадь. Ты  делаешь всегда  не так. Смотришь, стоишь,  говоришь,  разливаешь, рассыпаешь, разрываешь. Ты – очевидная дурочка, недоумок.   И так - из секунд  - в минуты, из минуты  в - часы, из часов - в дни, из дней – в месяцы, из месяцев  в годы. Не делая ни малейшего шаг навстречу мне, даже робкой попытки поддержать  меня.
   Сегодня, став взрослой и начитанной - понимаю : потому и была мальчиком в детстве, что им был необходим мальчик для битья в самом широком смысле этого слова. А всякие там шортики и короткие стрижки, лишь внешнее оформление бурлящего внутри желания – подчинять! Получить в результате «золотую и послушную девочку». Идеал  моих родителей.   Я же не хотела подчиняться чужой воле, чужим желаниям и правилам.  Внешне  я тоже чаще всего декорировала себя под послушную паиньку. Но не всегда. Иногда взрослым удавалось даже не  прикоснуться – мгновенно чиркнуть по- моему настоящему, и сразу же я превращалась в «паршивую девчонку» козу с бычьей  силой и ослиным упрямством.
     Они не сломали меня. Но «воспитанием» своим накапливали во мне энергию самоотрицания, не давая ей выхода. Складывали ее в меня, как в какое-нибудь минус – хранилище!

   Меня никогда не били, даже пальцем ни тронули. Орали так, что  стены тряслись и стекла дребезжали. Но бить? Как можно. Ребенка. Они же «воспитывали». Хотели мне только добра. Одного добра и больше ничего.  Я смотрю на свои фотографии  и вспоминаю, как  я хотела тогда быть высеченной ими ! Хоть от раз от души.  Исполосованной  в кровь. Как те спартанские девчонки. Чтобы белые, ненавистные мне трусики  сняли с меня безжалостно, и ремень звонко зашлепал по моей беззащитной голой попке! Разве я недостойна сильной  порки за мои постоянные корявости?  Куда там!  Родители, особенно мама, не менее безжалостно, а может и более, наверняка, точно – более, бросали мою самооценку к моим же ногам, заставляли меня же растаптывать ее! Вот это был для них настоящий кайф, пиршество их «воспитания»!   Пороть же. Фу, как грубо, несовременно и не гуманно и так ранит душу и психику ребенка!
     Не поверишь, подумаешь:  подыгрываю твоему спартанскому закаливанию болью: я так же ежесекундно, ежедневно, ежемесячно и ежегодично представляла себя высеченной, пусть не ими, хотя бы соседями, случайными прохожими. «Тайна моя великая детства» в том, что я едва сдерживалась, чтобы не подойти к первому «встречному - поперечному» и не попросить его об этом настойчиво и слезно.  Скажешь странное желание?   Для меня ничуть. Мне для порки даже не надо было причины, проступка. Я себя целиком, благодаря моему «воспитанию» осознавала как ничтожество, достойное разве что хорошего ремня. Внутри меня и было, и с годами росло, все большее удивление: почему я не получаю по своим заслугам, своему достоинству, по голой попке?  Я же – плохая!
               Вот  такая  тебе попалась Таис!
3.Спартанка Янко  
        Удивительное, лучшее  время моей жизни! Как писатель, я легко мог  придумать, сконструировать, просчитать любую жизненную  ситуацию, выплеснуть её на бумагу. Самую неожиданную, рисковую, возбуждающую.  Игра воображения! Ею всё начиналось, ею – заканчивалось. За годы писательства я привык к этим, как я их называл «воображулькам». Незаметно они подменили для меня настоящую жизнь.
   И тут…
     Спустилась как «бог из машины, явилась – Янко!
    Она пришла ко мне с пучком свежих, только что срезанных розог и ярко красным пакетом с многозначительной надписью «Спасибо за выбор!» Скинула в мгновение свои шортики и маечку: коричневая от загара, блестящая, гладкая. Смеясь и, целуя, отдала их мне.
- Из нашего сада экологически  чистые!
- Пакет-то зачем?
- Забыл!? А ещё теоретик спартанского воспитания. В нём крапива, жгучка, как её у нас в Крыму называют….
     Смотрит на меня долго, внимательно. Момент истины, или истина момента? В воображении я сотни раз сек своих героинь, рабынь, монашек, крепостных девок : безжалостно, кроваво. Было легко и просто, как в компьютерной стрелялке. Чувства отключены: изображение и действие.
     Сейчас мне предлагалась жизнь. Скажу честно: испугался её. Пороть Янко для меня невыносимое, не возможное испытание!
   - Давай, как - ни будь по- другому,  «подышим воздухом Древней Эллады»…
   - Испугался? Я так и думала. Вы, писатели народ нежный, впечатлительный. Мой Чехов чего стоит. Пока раскачаетесь - вечность пройдёт. Я же хочу быть Янко - спартанкой сегодня, сейчас, а не когда-то в прекрасном будущем…
- Понятно?!
- Понятно – неожиданно для себя выпалил  я. Недаром отец говорил:
- Тебе необходима строгая мама, а не такая, как наша – размазня.
                 Нашел…
- Тебя драли?
- Никогда.
- Заметно.
- Ты же сам считаешь: порка у спартанцев лишь в раннем детстве была наказанием, а так тренировкой воли, мужества, выносливости: болевым закаливанием. Закаливай меня  не бойся! Порка – символ власти надо мною и принадлежания тебе! Это я тоже у тебя же вычитала.
Встала, согнувшись почти пополам, обхватив руками ноги, чуть выше лодыжек.
- Секи! Жгучкой закончим! Моя попка к твоим услугам!
Она повернула ко мне смеющееся лицо и дерзко, по- девчоночьи высунула язык.
- Янко – спартанка перед тобою!
Что делать? Я всегда считал и себя, и своих коллег писателей людьми рефлексирующими, размышляющими, а не действующими. Уверен: если бы не боязнь позора, не смог бы преломить себя. Так сказал себе – наивно и прямо:
- Мужик ты или кто?
Положил пучок с пакетом на стул. Взял прут: гибкий, зелёный. Стегнул им. Не сильно – для пробы. На коричневой от загара коже вспухла полоса, за ней другая. Со мною произошло необычное. Я переселился в Янко и каждый её удар ощущал как свой. Видел и знал: ей больно, очень больно, но она терпит. Ради меня, ради нас.
Я брал одну розгу за другой и сёк, сёк. Не в фантазии, на самом деле.
Янко не шелохнулась. Её попка, спина, бёдра были исчерчены  пересекающими друг руга полосами. Она повернула ко мне раскрасневшееся, счастливое лицо:
- Теперь жгучкой!
По правде говоря, я не понял зачем. У спартанцев было наоборот.   Рассуждать не стал.
4. Таис Таврическая
Экзамен на мужчину я сдал. Оказалось, важно решиться на первый удар. Главное – не дать схватить жалости за руку. Мне в помощь – моё воображение. Обычно оно мешается. Сейчас  - в самый раз.
Через неделю нашего вечернего (после работы Янко) «дышания воздухом античности» её попка стала полосатой «как у тигры» (оценка Янко). Глубокое проникновение в образ сблизило нас сильно, как тогда казалось навсегда. Съёмка сама собою отступила куда-то далеко- далеко. Зачем снимать, когда каждый вечер приходит твоя Таис, полностью от макушки головы до пяток твоя. Разве необходимо с кем-то, делиться своим Прекрасным. Мельчить, дробить его по фотографиям, выставлять напоказ принадлежащее только тебе?
Вопросы разрывали меня. По- моему (или мне так хотелось) те же чувства и тоже отношение к съёмке было и у Янко. Порядочность музейного работника сдерживала её. Она даже попыталась реализовать наш план.
- Вот что я вычитала в путеводителе по Херсонесу. Слушай:          «Здесь есть несколько пляжей. Городской, минимально благоустроенный, за ним несколько диких, на которых любят загорать нудисты. Особенно много их на третьем, самом дальнем пляже у колонн античного храма. Далее – налево скалы между Солнечным пляжем и Херсонесом. Место для любителей экстрима. Имеются небольшие гроты». Прямо для нас!
Глаза Янко светились таким счастьем. Я не смог разрушить его своим собственническим инстинктом и промолчал.
Съёмку назначили на ближайшую субботу. Янко была свободна, но главное не это: та же «Ласточка» могла по утро в полвосьмого забрать нас и довести до Херсонеса.
Как всегда – мы предполагаем. Решает за нас жизнь. Или кто-то там, наверху всемогущий и справедливый.
Надо же было мне найти в себе силы и позвонить в издательство, поинтересоваться судьбой моей, идущей через редактуру книжки. Чёрт дёрнул! Меня уже неделю ждали в Москве. Отчаялись, просили разыскать знакомых ребят- писателей из Дома творчества в Коктебеле. Как всегда с моими опусами: срочно и не во время.
Известие о моём отъезде  Янко восприняла, как и полагается спартанке: с пониманием и без слёз. Сдерживалась. Прощалась  - рука у неё дрожала и щёки горели. Я обещал скоро вернуться. Скор растянулось на двадцать лет.
Оторвался от себя. Посмотрел в окно. Домишки, сарайчики – пригороды Симферополя. Скоро вокзал – белый, необъятный с большими часами.
Вещей – одна сумка. Вышел в тамбур. Двадцать лет огромный срок. Придёт ли встречать? Наверняка  уже своя семья, дети. Причём тут я?
Поезд дёрнулся, остановился.
- Отойдите, не мешайте открывать дверь!
Проводник.
Спрыгнул. Перрон. Тёмный - уходит вдаль.
Договорились встретиться под большими часами. Одна арка, вторая. Она – Янко!
В таких же «до пупа» коротеньких шортиках, загорелая. Такая же, точь – в точь. Как - будто вчера расстались и сегодня встретились. Янко! Мы бежали навстречу и упали в объятия. Янко! В слезах оба. Своих не стесняются.
5. Сюрприз
Отрывочные малозначащие фразы, укрывающие, защищающие только что обретённое вновь  Счастье.
- У меня для тебя писатель Леонид Воробьёв сюрприз.
- Какой?
- Узнаешь, когда приедем домой.
- На  Крымском троллейбусе?
- На моей машине.
- У тебя машина?
- Старенький «Фольцваген». Работает исправно.
- Где он?
- Мы стоим рядом с ним.- Двадцать лет прошло. У тебя семья?
- Моя жена – литература. Дети – произведения.
- Читала. Ты стал известным. Садись рядом. Хочу ощущать тебя…
- Правда читала? Кто сегодня читает книги? Клиповое мышление, компьютерный век. СМС сил и мозгов написать хватает – не больше.
- Кто сегодня читает книги?- Янко повторила мои слова.
– Я читаю тебе мало?
Зарделась от волнения.
- Больше, чем достаточно. Будь моя воля, писал бы только тебе и о тебе. Говоря пошлым языком романтиков ты «как маячок, светящийся  в моей жизни…
- Прям уж, маячок…
Янко посмотрела на меня так счастливо, как тогда, собираясь в Херсонес на съёмку.
- Приехали!
До меня вдруг дошло: дома у Янко я никогда не был.
- Проходи, не стесняйся. Здесь все свои.
На слове «свои» из дома вышла…
Я не верю ни реинкарнацию, ни в в де жав ю… вышла Янко, какой  я запомнил её тогда при расставании.
- Мой сюрприз. Тася, познакомься – твой отец известный московский писатель Леонид Воробьёв. Ты зимою читала его «Копьё судьбы».
Тая смотрела на меня широко раскрыв глаза , как дети смотрят на диковинную  игрушку или заморского зверя.
- Почему не сообщила?
- Куда? Кому? Ты уехал, не оставив адреса. Писать на издательство не хотела: расплёскивать наше по людям.
- Мой адрес и телефон есть в справочнике Союза писателей.
- Откуда он здесь, в Гурзуфе. К тому же, что я не знаю, как у вас писателей деньги: иногда густо, завтра пусто, а послезавтра – совсем ничего.
- Тася, Таисия, Таис…
- Сегодня и всегда – добавила Янко.
- Оставайся у нас. Мы хорошие - правда!
- И останусь!- сказал я, поддерживая шутливый тон разговора. Но уже решив для себя твёрдо: здесь мой дом, моя семья. Хватит таскаться по Переделкиным и Малеевкам ловить пустоту и кормить клопов. Надо же столько лет должно пройти, чтобы понять это!
-У нас с Тасей два этажа. На втором будет твой кабинет и наша спальня. На первом – Тасино  царство. Согласен?
- Ты уже сама всё решила…
- Значит, согласен. Видишь белая мраморная сова с агатовыми глазами. На этажерке. Любимый мамин ночник. Талисман. Перед ним меня всегда отчитывали и наставляли. Таську я тоже секу под ней… Теперь это твоя забота. Чего стоишь? Сумку в сторону. Раздевайся! Особое приглашение  нужно? Ты же сам приучил меня: нагота – одежда для дома. Янко сбросила шортики и майку. Под ними, по- прежнему ничего не было. Я увидел – двадцать лет не время: такое же упругое мускулистое тело и грудки со стоячими сосками.
- Для тебя сохранилась, - резюмировала Янко.
- Посмотри лучше на дочь. Я тоже воспитывала её для тебя. Без тебя, но для тебя, только для тебя…
- Ей сколько?
- Девятнадцать.
- Женихов будем искать вместе?!
- Ей пока рано. Пусть привыкает к тебе, к мужскому. Узнает его не по моим рассказам, а уже потом начнёт поиск своего мужчины. В случайность в любви  я не верю.
- Таська, я права?
И сама же ответила:
- Конечно, права. У меня предложение: скорее за стол! Отметим воссоединение семьи! Хочешь ты, или не хочешь, мы тебя теперь никуда не отпустим. Правда, Таська?
- Да, мама.

1-7 апреля 2014 года,
Крылатское.